Вармастер. Боярская стража - Сергей Извольский
Другое дело ожидание иного рода — в аэропортах, вокзалах, или томящее беспокойством ожидания старта. Ожидание в движении, оно мне нравится. Яркие эмоции пьедесталов и блеск медалей размываются вспышками фотоаппаратов, вновь сменяясь тренировками, переездами и учебными аудиториями. Вот оно — счастье.
Большой спорт неожиданно заканчивается — социальные связи иногда срабатывают так, что открывают совершенно неожиданные пути и новые горизонты. Начинается новый этап, в котором снова получается познать всю глубину бесплодного ожидания. Снова ждем чиновников — теперь в приемных; я уже не в спортивной форме, а в костюме от лондонских портных. Заместитель министра спорта N-ской области, здравствуйте, прибыли к вам… да-да, подождем, конечно. Люди занятые, дела важные, все понимаем.
Переездов все больше, а вот расстояние до Москвы все меньше и меньше. Кабинеты становятся просторнее, дерево мебели все краснее, вплоть до полной натуральности. Деньги, которые раньше считал до копейки, превращаются в абстрактную величину — они просто есть, иногда измеряясь сумками и коробками. Очередной новый этап, где реальное значение приобретает лишь одно — уровень влияния. Вместе со всем этим совершенно неожиданно приходит понимание, что ты теперь сам — тот самый чиновник, грядущую речь которого под дождиком ждут юные спортсмены. Надеюсь, уж им-то в отличие от нас кто-нибудь объяснит, что такое «ефрейторский зазор».
Яркие эмоции высоких трибун и золотой блеск кабинетных табличек размываются вспышками фотоаппаратов, сопровождающих подъем на самый олимп власти. Неожиданно вновь настигает нелюбимое чувство ожидания, но теперь оно уже иного рода, гораздо более поганое, выматывающее: ежедневно жду сообщения о снятии парламентской неприкосновенности. Так иногда бывает — когда рвущаяся ко власти группа терпит неудачу, приходится падать. Часто очень глубоко, меняя матрас «Sleepeezee Windsor» на тюремные нары с панцирной сеткой.
Надвигающаяся буря проходит мимо, забирая лишь некоторых коллег-товарищей, но память об ожидании остается навсегда подспудной ношей, вместе с воспоминанием блеска усталых серых глаз собеседников, чьи гражданские костюмы не скрывают военную выправку.
Вместо почетной ссылки на синекуру в кабинет с золотой табличкой, внезапный порыв и переезд в дальние края. Трудоустройство в простой школе — учитель физкультуры. В колледже я еще учился, в отличие от университета, куда просто с зачеткой приходил периодически, поэтому дипломом горжусь. Даже знания сохранились — про тот же тройничный нерв вот до сих пор помню. Какой такой тройничный нерв? — мелькнула мысль, странная в череде прочих, вернувшихся в общее русло воспоминаний.
В провинциальной школе небольшого губернского городка снова почувствовал себя по-настоящему счастливым. Семья, дети, директорская должность, неожиданная радость от общего успеха — никому неизвестная среднеобразовательная школа с ноги ворвалась в занятый столичными учебными заведениями рейтинг. Впереди маячит обеспеченная и долгая старость, которую я разменял на очередной порыв. Меня в телетрансляциях, было дело, называли героем, но единственный геройский поступок я совершил, если уж по-честному, сделав непростой выбор между своей и чужими жизнями.
— И вот ты здесь, — раздался голос.
Напротив странный человек — я смотрю на его лицо, но взгляд соскальзывает, не в силах зацепиться за детали и черты. И когда все же получается, вдруг вижу истончающиеся в огне черты рыцаря-наставника Альберта фон Вартенберга, только что отдавшего свою жизнь за своего воспитанника. Хотя воспитатель — если судить по общему результату, из него прямо скажем дерьмовый.
С этой мыслью я и пришел в себя на полу пиршественного зала. И да, никоим образом не воспринимаю происходящее ни как сон, ни как галлюцинацию. Принял как факт, что после краткого блаженного беспамятства, во время которого у меня вся жизнь перед глазами пролетела, я вновь вернулся на грязный от крови и вина голубой итальянский мрамор.
Совсем рядом дама-воспитательница Маргарет. Лицо искажено гримасой ужаса, грудь вот-вот вывалится из глубокого выреза, но камень свой уже подобрала, вижу болтается цепочка в сжатом кулаке. На месте рыцаря-наставника — горка раскаленного пепла и углей, как в прогоревшем мангале. Все ближе сходится круг зрителей, но после того как Вартенберг смел всех в первый раз, а потом ослепил огненной вспышкой собственного жертвоприношения, подходят осторожно.
Обратил внимание что восприятие, вернее спектр зрения, у меня изменился. Как будто в глазах пламя стоит — словно через спецэффект смотрю на окружающих. Внутри вновь неприятное жжение — не яд, это уже пламя. Но, несмотря на неудобства, жить стало лучше, жить стало веселее — неприятные ощущения не идут ни в какое сравнение с недавней болью.
Сплюнув тягучую слюну, попробовал выпрямиться. Сипло кашлянув, отчего языки пламени перед глазами заметались сильнее, я дернулся и вдруг заметил вейлу, про которую совсем забыл. Но про которую не забыли резуны — двое конвойных зафиксировали ее, уложив на спину, а Шлогар занес подобранный ятаган, клинок которого чадит серой дымкой. Вейла в попытке освободиться изогнулась дугой, едва на мостик не встав. Она запрокинула голову и на мгновение наши взгляды встретились.
В глазах отчаянная немая мольба, пепельные волосы с левой стороны лица еще сильнее слиплись от крови, на нежной коже видны многочисленные ссадины — откуда, не было же только что? Похоже, пока рыцарь-наставник боролся за жизнь воспитанника, вейла боролась с резунами за свою. Наши с вейлой взгляды уже разошлись — риттмайстер Шлогар надавил коленом ей в грудную клетку и взмахнул ятаганом, который оставил за собой в воздухе дымно-сумеречный след.
— Стой! — закричал я, вскидывая руку в жесте протеста.
После моего взмаха произошло нечто невероятное. Шлогар, как и держащие вейлу резуны-граничары, были подняты словно могучей огненной рукой и отправились в полет. Умчали прочь словно горящие метеориты, оставляя за собой хвосты черного дыма. Сила моего огненного удара была настолько велика, что тела — все, что от них осталось, сплющило практически в лепешку, оставив черную кляксу на настенном гобелене, который сразу начал чадить.
Что произошло дальше, я уже не видел — казалось, вместе с криком я грубо вырвал из себя все только что залитое в меня Вартенбергом живое пламя. Тело словно свинцом налилось, и я опал как озимый, в очередной раз за сегодня рухнув на голубой мрамор.
Показалось, что готов откланяться из этого странного мира, но нет — сознание не уходило. Короткие секунды суеты вокруг, и на широкой скамье — взятой вместо носилок, меня подняли и понесли прочь. Кстати, организовали переноску те
