В полночь на вилле «Линда» - Михаил Роговой
Теперь Бергсон внимательно следил за экраном. Одна из темных точек на экране стала заметно расти. Бергсон услышал, как Пауль ухватился за спинку его стула; он понял, что Паулю кажется - они стремительно несутся навстречу далекой-далекой звезде. Бергсону не терпелось поскорее показать Паулю все, но он старался поворачивать ручку как можно медленнее. Он знал по опыту: иллюзия космического полета настолько велика, что неосторожный поворот ручки может привести к тяжелому обмороку Пауля или его.
Строго говоря, они и совершали сейчас полет в космос. Вселенная бесконечна не только в направлении к звездам, но и в глубь материи.
Макс Бергсон, сын девятнадцатого столетия, завидовал тем, кто родился в пятидесятых годах двадцатого, - они отправятся к звездам, увидят то, о чем его поколение в юности только мечтало; читая фантастические романы. Но только ли в юности, и только ли мечтало? Своим трудом, своим разумом, своей жизнью оно создало новому поколению возможность для рывка в космос! Оно построило аппараты, способные унести людей к звездам, но само не сможет полететь на них, потому что состарилось, пока создавало эти аппараты. Ему, Максу Бергсону, повезло как никому из сверстников. Он сам, лично, может путешествовать к далеким мирам; правда, он летит не в космос, но в мир не менее интересный и захватывающий - в микромир, в микрокосмос. Легко представить, как поражен сейчас Пауль, что думает о нем, Максе Бергсоне! Будь Линда жива, она бы порадовалась триумфу Макса.
Прошло четверть часа. На экране разросшаяся точка была уже величиной с теннисный мяч. На некотором расстоянии от «мяча» теперь можно было разглядеть крохотный, меньше горошины, шарик.
- Это невероятно! - зашептал у самого уха Бергсона Пауль. - Модель солнечной системы; солнце и вращающаяся вокруг него планета.
- Атом легкого водорода, - сказал Бергсон.- Ядро и электрон. Начинаем исследование электрона. Приготовься, сейчас увидишь самое главное, - Бергсон сдерживал себя, но, если говорить правду, он был охвачен нетерпеливым азартом. Он был похож на гида, которому попался приезжий художник, человек, способный по-настоящему восхититься собранными в музее шедеврами искусств, и он вводит его в сокровищницу…
Но то, что через несколько минут им пришлось увидеть, ошеломило не только доктора Пауля Шмидта, но и профессора Макса Бергсона. То, что они увидели, они никогда не предполагали увидеть, не должны были увидеть - на этот счет было твердо установившееся мнение ученых. Как-то французский физик Поль Лан-жевен пошутил, что природа вовсе не похожа на деревянных «матрешек», вкладываемых одна в другую и различающихся только по величине. Ланжевен высказал в шутливой форме серьезную мысль. И Макс Бергсон, и Пауль Шмидт были полностью согласны с ней. Они не ожидали того, что увидели, но если бы и ожидали, если бы даже специально стремились увидеть - все равно они могли бы всю жизнь прожить и не увидеть, потому что увиденное ими было одним случаем из многих миллионов неподобных. Просто им повезло.
Такие мысли пронеслись в мозгу Макса Бергсона несколькими минутами позже, а пока, пообещав исследовать электрон, он переключил справа от экрана рычажки и снова взялся за ручку настройки. В зале было тихо. Где-то за толстыми стенами напряженно гудели аппараты, но в зале было так тихо, что взволнованное дыхание Пауля казалось Бергсону неимоверно громким и отвлекало его внимание от экрана. «Волнуется,- думал Бергсон.- Пусть потерпит, осталось совсем немного».
Ядро атома, сверкающее, как маленькое солнце, все еще увеличиваясь в размере, стало постепенно отступать в левый верхний угол экрана и, наконец, совсем исчезло из поля зрения, оставив после себя веер разбегающихся из угла золотистых лучей. Электрон сначала тоже отступал - в противоположную сторону, в правый нижний угол экрана, но потом остановился и быстро двинулся к центру, где опять застыл - оранжево-голубой шарик, омытый потоком золотистых лучей.
Электрон рос. Ощущение было такое, что Бергсон и Шмидт стремительно падают на него. Макс Бергсон почувствовал, что под ложечкой у него сладко заныло и голова стала тяжелой, как бывает, когда несешься на качелях вниз и к затылку на миг приливает кровь.
Электрон был уже величиной с Луну, на его поверхности можно было различить белые, голубые и оранжевые пятна; с каждой секундой пятна проступали все более резко, приобретали оттенки. На оранжевых пятнах появились еле заметные зеленоватые секторы и линии. Электрон, который занимал теперь весь экран, был похож на гигантский глобус.
- Макс, - Пауль схватил Бергсона за плечо, затряс, закричал.- Это материки? То, что я вижу, - материки и океан? Правда, Макс?…
- Правда,- машинально ответил Бергсон. Собственно, материки и океан - и было «то самое главное», что Бергсон собирался показать другу, но сейчас он забыл об этом.
Наконец он вспомнил про Пауля. Странно, что голос Пауля донесся к нему откуда-то сверху, с потолка. «Эхо,- догадался Бертсон и подумал: - Сколько посторонних мыслей лезет в голову. По-видимому, это мозг защищает себя. Без отвлекающих посторонних мыслей человек не выдержал бы той концентрированной сосредоточенности, которая требуется от него в критические минуты, мозг его отказал бы, как перекалившийся утюг».
- Пауль, я этого никогда не видел,- Бергсон сказал так, как будто Пауль утверждал обратное, и ему, Бергсону, во что бы то ни стало требовалось доказать, что он, и правда, «этого» не видел.
- Чего не видел?
- Зеленых секторов и линий на материках. На других электронах их не было. А что, если это места, покрытые растительностью? Понимаешь, растительностью!
Прошло еще четверть часа, и ни Бергсон, ни Пауль уже почти не сомневались, что зеленые секторы и линии - действительно места, покрытые растительностью.
Они наблюдали электрон со стороны полюса, так что, несмотря на его вращение вокруг своей оси, в поле зрения все время оставались одни и те же участки. Отчетливо видны были два разделенных океаном материка. Один из них, похожий на кинжал, острой оконечностью доставал до белой шапки полюса, второй отстоял от полюса далеко, его береговая линия хорошо выделялась на голубом фоне океана. От океана вглубь материков уходили прямые зеленые линии, в мостах пересечений их можно было видеть обширные зеленые пятна.
- Эти зеленые линии очень напоминают марсианские каналы.
- Да, Пауль.
Электрон уже не умещался на экране, детали его поверхности вырисовывались все отчетливей - темно-коричневые хребты, розово-желтые пустыни, голубые внутренние водоемы, зеленые полосы, прямоугольники и трапеции. По экрану, слева направо, не спеша двигалась разноцветная топографическая карта. Бергсон и Шмидт больше не переговаривались. Напряженно вытянув шеи в сторону
