По ту сторону Стикса - Юлия Сергеевна Васильева
Резервация по-настоящему жила только ночью, с приходом темноты она просыпалась и тянула к каждому свои щупальца, полные опасности. В полночь наступал комендантский час, согласно которому все жители особой зоны, кому позволялось выходить в город, должны были вернуться на территорию. Если останешься на материке, то полиция выловит тебя по чипу, и тогда несдобровать.
Не видел еще никого, кто вернулся бы после такой облавы.
Ровно в двенадцать переходы на двух мостах закрываются, и до шести утра никто не может ни войти, ни выйти. Это не тюрьма и в то же время намного хуже, чем тюрьма, потому что, попав сюда однажды, ты будешь принадлежать этому месту до конца своих дней.
Мне разрешалось выходить за территорию. Видеть альтернативу и знать, что у меня никогда такой жизни не будет, ибо кто-то когда-то заклеймил меня, как источник опасности.
Все мы здесь опасные. Все, кто хоть немного отличается от обычных людей, опасны: они дисбалансируют общество — поэтому их надо изолировать. Так всем будет лучше, так всем будет спокойней, так все будут равны.
Эта беспощадная логика вот уже около ста лет распоряжалась жизнями. Мы стали новыми демонами этого мира. Когда человечество перестало верить в Дьявола, оно престало бояться. А толпа должна жить в страхе, иначе ее нельзя будет контролировать. Поэтому почему бы не найти новое зло среди себе подобных, почему бы не начать борьбу с ними — охоту на ведьм современности?
В «Будде» воздух был удушлив и вязок, гомон людских голосов буквально застревал в нем, делая его еще более тяжелым, еще более непереносимым. Запахи не вызывали ничего, кроме отвращения, но мне некогда было обращать на это внимания, потому что еще больше чем запахи на меня давили эмоции людей. Оставалось только сосредоточиться, уйти поглубже в себя, чтобы не быть затянутым в это липкое, клокочущее месиво.
Мне всегда было сложно находиться рядом с людьми, еще сложнее было находиться с рядом с людьми в резервации. Но привыкнуть можно ко всему, а если не привыкнуть, то хотя бы научиться закрываться.
Фрэй настоял на том, чтобы я тоже пошел к Монаху. Причины этого желания были ведомы только ему. Сразу по окончании боя он снова спрятал свои эмоции за непроницаемыми заслонами. Иногда меня это очень тяготило, а иногда я радовался такому положению вещей. Ну что ж, переживу. Тем более, что друг не заставляет меня присутствовать при встрече с Монахом, он понимает, что это один из тех людей, кого я меньше всего хотел бы видеть. По личным причинам. Те же причины были и у Фрэя, но он не эмпат.
Вот посидеть полчаса за барной стойкой Будды — это мне вполне по силам.
Пузик остался со мной. Он тут же заказал себе кружку грина, но я успел заметить и вовремя выхватил у него стакан с зеленовато-желтой жидкостью.
— Если хочешь выпить, то, что угодно, но только не эту дрянь.
Грин действительно был дрянью, по-другому и не назовешь. Безобидное на вкус пойло вызывало легкие галлюцинации и некоторую приподнятость настроения — но не это самое страшное. Чень Шень однажды поделился со мной, что напиток, помимо эффекта привыкания, еще и ускоряет процессы старения в организме. А уж такое действие безобидным не назовешь. В резервации жизни и так улетали слишком быстро, просачиваясь, словно речной песок сквозь пальцы, не хватало нам еще и этой мерзости.
— А дальше что? Запретишь пить, пока мне нет двадцати одного? — притворно надулся Пузик.
На мой взгляд, глупо запрещать что-то тому, кому в свои семнадцать можно убивать.
— Это интересная мысль, — я решил его немного поддразнить, — спасибо, что подсказал.
Мальчишка презрительно фыркнул в ответ, но я чувствовал, что он скорее веселится, чем обижается. Бандит и впрямь по мне скучал. Это забавно. Вот почему я общаюсь с Пузиком — несмотря на весь осадок, который нанесла на него колония, а затем и резервация, он остается по-детски непосредственным и простодушным.
— А если бы я тебе все же запретил, ты бы меня послушал? — поинтересовался я.
Пузик впал в задумчивость.
— Послушал, — неожиданно, кажется даже для самого себя, ответил он.
— Почему? — Мне было любопытно, и я не совсем ясно мог прочитать ответ по его эмоциям.
— Потому что мне никогда никто ничего таким макаром не запрещал…наверно… — Пацан колебался, не зная стоит ли продолжать.
Но мне уже было понятно. Один из плюсов эмпатии это то, что ты понимаешь гораздо больше, чем человек тебе говорит или хочет сказать.
Пузику никогда и никто ничего не запрещал из добрых побуждений, потому что о нем никогда и никто не заботился по-настоящему — у него не было семьи. А ведь запрет — это по-своему тоже форма заботы.
Я улыбнулся: даже когда Пузик попал в резервацию и его подобрали мы с Фреем, он был для нас больше игрушкой, забавным диким зверьком, который поднимает настроение, но которого бесполезно воспитывать. Хотя, как я потом понял, сам Пузик считает нас почти что своей семьей. Я уже говорил, этот мальчишка очень забавен.
«Будда» был одним из многочисленных заведений, что держали здесь китайцы. Не скажу, что самым лучшим, но и не самым последним. Особенным его делало лишь то, что это было излюбленное место Монаха, и именно здесь его можно было найти чаще всего.
Монах — странный персонаж, с одной стороны, казалось, что все знали о нем немного больше, чем о других, и в то же время не знали ничего. Было известно его настоящее имя, а не только кличка. Аарон. Немногим лучше, чем кличка.
Моего настоящего имени не знал никто в Резервации, я не знал имени Фрэя, да мне бы и в голову не пришло спрашивать. С Пузиком было интереснее…
Пузик — это даже не прозвище, это фамилия, ставшая прозвищем. Впрочем, ему подходит, хоть и не нравится. Пацан настаивает, чтобы его звали Арсеналом. Каждое такое заявление сопровождается гомерическим хохотом присутствующих.
Все точно знали, что Монах не китаец, но в то же
