Олег Синицын - Барби
Она занимается попрошайничеством? Или воровством? Какая разница. Главное – что вырастет из этой девочки, которой сейчас только восемь? Что будет в десять лет? В двенадцать?
Вечером, сильно поддатый, я поймал ее на кухне, чтобы серьезно поговорить. Помню, что поначалу действительно пытался говорить. Потом стал кричать. На протяжении всей сцены ее взгляд оставался пустым и холодным. Когда я закончил, она сказала, что если мне так интересно, то да, она «просит на хлебушек у женщин», но вообще-то мне лучше «валить отсюда», потому что от меня «воняет»…
После этого случая я понял, что одной ногой стою в могиле. Я не мог исправить эту сквернословящую куклу – все, что осталась от моей дочери. Между мной и Ленкой больше никогда не будет контакта, который существовал когда-то. Она стала ужасной и гадкой, я ничего не мог изменить, и только сам пошел ко дну. Я чувствовал, что мне осталось недолго. Чувство было очень реальным, с запахом еловых веток и сосновой доски.
Как-то валяясь возле телевизора и разглядывая белозубых брюнеток из рекламы шампуня, я вдруг услышал доносящийся из ванной комнаты звук, необычный для библиотеки звуков этой квартиры.
Я поднялся с дивана и подошел к двери в ванную. Тихонько заглянул в нее.
Под растяжками сохнущего белья Светка мыла Новой Ленке шампунем голову. Обычно это напоминало борьбу женщины с бешеной обезьянкой, но в этот раз, к моему удивлению, девочка сидела неподвижно. А странный звук, поднявший меня с дивана, исходил от Светки. Она пела! Бессловесно, протяжно, горестно. Я впервые слышал, как моя жена поет. И уж точно не знал, что она способна делать это так, что ее голос пробирается куда-то внутрь тебя.
Позже я спросил у нее:
– Что ты такое пела в ванной?
– Не знаю. Кажется, в детстве эту мелодию мне напевала бабушка, хотя я не уверена. А что?
– Да так. Ленка вела себя странно.
– Последнее время ты часто кричишь на нее.
– Она стала такой ужасной! – признался я с болью. – У меня от нее мурашки по коже.
Светка долго смотрела в пустоту, прежде чем ответить:
– А мне ее жаль.
…Проснувшись посреди ночи, я обнаружил, что Светки рядом нет. В последнее время она перестала принимать таблетки и теперь страдает от бессонницы. Не включая свет, я прошел по темной безжизненной квартире в направлении кухни, чтобы убить чем-нибудь традиционную сухость во рту.
Через стеклянные вставки кухонной двери струился свет. Я глянул сквозь одну из них. Светка была там. Она сидела на табурете в какой-то неудобной позе и читала вслух книжку, кажется «Золотой ключик». Буратино был близок к тому, чтобы узнать, что прячется за холстом. Пару секунд я отрешенно слушал текст, а затем понял, почему она сидит именно так.
У нее на руках устроилась девочка.
Ленка не слушала, хотя вела себя смирно. Ее лицо было обычным для последнего времени – холодным и немного презрительным. Но Светка словно не замечала этого и продолжала читать. И на какой-то миг я увидел, что Ленкино лицо изменилось.
Точно сверкнувшая звезда, из него вдруг прорезался старый, позабытый взгляд. Пустые глаза превратились в две черешни. Те самые, которые я вижу во снах. Те самые, без которых вечерами ломит сердце…
Только эти черешни смотрели не на меня.
А на свою маму.
Я неслышно отошел от двери, из-за которой струился свет, во тьму мертвых комнат. Светкин голос внезапно умолк. А затем я услышал ее тихое, ласковое нашептывание:
– Ты мое золотце, моя доченька… моя Барби.
Notes
