Рэй Олдридж - Контракт на Фараоне
— А у них никогда вроде бы проблем с этим не бывает. И они столько не разговаривают.
— Теперь проваливай, — сказал Накер, и Руиз стек вниз, в свое самое глубокое и безопасное место.
Накер на миг замер, прежде чем начать смотреть собственными сенсорами в неподвижное тело Руиза. Руиз лежал на иммобилизационном ложе, заключенный в янтарный блок токгеля, на голове его торчала густая щетина серебряных проводов. Шрамы от встречи Руиза с волчеголовыми быстро бледнели. Если уловление ума займет побольше времени, шрамы станут невидимы, прежде чем Накер вернется в свою стеклянную банку и в свое собственное болезненное тело. В теле у темной кожи Руиза был почти металлический оттенок, гладкость и плотность, словно она могла бы отразить удар ножа, словно ее можно было отполировать до зеркала в форме человека. Накер присмотрелся к рукам Руиза, они плавали в геле, кисти согнулись, словно держали мячик. Накер восхищался этими руками. Подумать только, что такие опасные предметы могут быть такими красивыми. Сильные пальцы сужаются к кончикам костяшки пальцев, словно великолепные скипетры из кости. Все вместе связано жилистыми, пружинистыми мышцами и облечено в блестящую кожу.
В этом приятном созерцании прошла минута. Потом Накер погрузил свой щуп внутрь и осторожно, деликатно, рассекая холомнемоническое море Руиза, упал, словно игла острием вперед, в пропасть. Он погружался глубже и глубже, без усилий скользя вокруг средней глубины рифов самозащиты Руиза. Он ловко, как в танце, увернулся от массивных чувствительных канатов генчианской смертной сети, структуры, которая коренилась в бездонных пропастях и каналах. С такой же ловкостью он избежал тонкого сплетения послания-на-задание Лиги, которое мутило глубины; словно щупальца огромной требовательной каракатицы.
В конце концов Накер расположился на дне сознания Руиза и пристроился среди ила мертвых воспоминаний, распавшихся фрагментов жизненного опыта, которые постоянно дождем падали сверху. Там он долго лежал спокойно, медленно выпуская наверх свои сенсоры, нанося на карту вещи и вехи личности Руиза, пока они проплывали над ним медленными течениями.
Когда он был удовлетворен, он выпустил пузырек стимуляции из своего собственного естества. Он поднялся, мерцая, пока не раскололся о каменно-твердое дно одного из самых ранних воспоминаний Руиза, массивную глыбу, так плотно покрытую защитным слоем, что, вероятно, недоступную самому Руизу.
Руизу было пять лет, и он помогал своему полуотцу в сарае. Особой обязанностью Руиза было собирать теплые шарики плоти орма из гнезд, когда ормы толпились в проходе, чтобы позавтракать. Это была приятная обязанность, одна из самых любимых у Руиза. Свежеснесенные шарики поеживались у него в руке, пока он собирал их в корзинку для инкубатора, их крохотные щупальца искали на его ладонях кормящие поры, которых не было на его человеческой коже, и ощущение было такое, словно его приятно и шутливо щекочут. Вес инкубаторной корзины, когда обязанность была выполнена, был еще одной наградой: каждый шарик представлял собой небольшое, но вполне измеримое количество кредита, способствующего независимости его семьи. Хотя для его юного ума идея независимости была весьма смутной, он знал вне всяких сомнений, что независимость — это ХОРОШО, и что обратное понятие, рабство — ПЛОХО. Это он понял по вытянутым лицам и приглушенным голосам за обеденным столом, когда бы ни произносилось последнее слово. В последнее время лица вытягивались еще больше, а голоса не так приглушались, положение, которое беспокоило Руиза, когда он об этом думал.
Казалось, больше не помогало то, что Руиз приносил столько же шариков, сколько всегда. И неважно, насколько сильно он уговаривал ормов, они отказывались нестись больше, чем обычно, шариков было прежнее количество. Они таращились на него своими тусклыми фасетчатыми глазами, не понимая, чего от них хотят, когда Руиз серьезно пытался им объяснить, как важно было, чтобы они постарались нестись лучше. Иногда, если голоса за обеденным столом были чересчур громкими, Руиз, в конце концов, плакал возле ормов, бессильный от гнева. Ему очень хотелось швырнуть в них камешками, чтобы наказать их за глупость.
Но не сегодня. Сегодня он был счастлив. Он нес инкубаторскую корзину через весь комплекс к маточному сараю, когда блестящая штуковина ворвалась во внутренний дворик и приземлилась в вихре взметнувшейся пыли. Руиз был так поражен, что уронил корзину, просыпав множество шариков в пыль. Он немедленно поставил корзину и стал снова собирать драгоценные шарики. К тому времени, когда он их всех подобрал, двери воздухомобиля с пневматическим шипением поднялись. Оттуда шагнул надсмотрщик, тощая змея с длинной, заплетенной в косички, бородой и татуированными бровями. Звали надсмотрщика Боб Пикуль, имя, которое приносило в семейные беседы столько же напряжения, сколько и упоминание рабства.
Из общего дома, построенного из топленого камня, вышли почти все старшие члены семьи. Руизу было очень любопытно, и он очень хотел остаться и послушать, но шарики были его ответственностью. Если их как можно скорее не отнести в маточный сарай, то они умрут. Поэтому он занес их внутрь и распределил между пустыми передатчиками.
Когда он покончил с этим, Руиз выскочил обратно во двор. Но когда он увидел, что все члены семьи глядят на него с разной степенью скорби, он словно врос в землю от страха. Прочие дети смотрели на него широко открытыми глазами из темноты окон дома. Ему стало еще страшнее, когда все взрослые отвели взгляд, кроме его кровной матери Ласы, которая стояла перед ним, а слезы струились по ее обычно спокойному лицу.
Руиз почувствовал надвигающуюся трагедию. Он подбежал к Ласе на непослушных ногах, слезы задрожали в его глазах. Она подняла его, прижав к себе так, что он едва мог дышать. Но она ничего не сказала, ни она, ни кто другой.
— Что такое? Что случилось? — спросил Руиз голосом, который пищал от страха.
У надсмотрщика был ханжеский, носовой голос.
— Вы слишком много шума разводите из-за ребенка. Вы его без надобности пугаете, — сказал Боб Пикуль, хватая Руиза за плечо. — Не бойся, Руиз. Ты поедешь в большую семью, не в такую свалку копателей грязи. Ты пойдешь в Школу Лорда. Если ты будешь прилежным, то в один прекрасный день ты наденешь красивую одежду и будешь служить Лорду.
Руиз теснее прижался к Ласе. Боб Пикуль попытался его оторвать, но безуспешно.
— Послушай, Ласа, — сказал надсмотрщик, — разве это достойно?
Полуотец Руиза Релито заговорил:
— А что достойного в воровстве детей, Пикуль?
Голос Релито, обычно жесткий, теперь, казалось, проходил через кучу камней, набившихся в глотку.
Боб Пикуль отпустил Руиза и повернулся к Релито.
— Воровство детей, говоришь? Как же может Лорд Баллисте воровать то, что уже принадлежит ему? Менее щедрый хозяин давно бы разобрал вашу семейку по кусочкам и перераспределил на более эффективные производственные единицы, как я ему много раз советовал. Вместо этого он милостив.
— Да, милостив, — горько рассмеялся Релито.
Узкое лицо Боба Пикуля покраснело, а глаза опасно заблестели.
— Хватит, — сказал он.
Он схватил Руиза за руку и грубо оторвал его от Ласы, которая упала на колени, словно что-то в ней сломалось.
Тут воспоминание разлетелось в клочья и уплыло прочь в темноту. Накер все еще тихо лежал в иле на дне сознания Руиза. Крестьянский мальчик, обычный раб, — подивился Накер. Кто бы мог догадаться? Нелепость этого каждый раз развлекала Накера, когда он погружался в сознание Руиза.
Прошло много времени, прежде чем еще одно воспоминание-веха приплыло достаточно близко, чтобы его стимулировать, оно было достаточно длинным, чтобы Накер успел испугаться, как бы одна из нитей-щупалец послания-на-задание Лиги не притронулась бы к нему и не спровоцировала бы на включение смертную сеть, прежде чем он смог бы убраться прочь. Или же что его могут атаковать огромные хищные нейронные схемы, умело порожденные Руизом для того, чтобы защитить его мнемонической океан от грубого вторжения. Но ничто не касалось его, и в конце концов Накер выпустил еще один стимулирующий заряд. Он взорвался еще об одно воспоминание: Руиз уже почти превратился в мужчину.
На Руизе были те самые нарядные одежды, которые покойный Боб Пикуль обещал ему столько лет назад, и он скорчился по правую руку от Лорда Баллисте. Но больше ничего не было в том порядке, в каком должно было быть. Перед парчового камзола Руиза затвердел от засыхающей крови, крови последнего раба-охранника Лорда. Сонический нож булькал в руке Руиза, передавая свое голодное жужжание его руке.
Они прятались в маленьком проходе комнаты для аудиенций Лорда Баллисте. Лорд Баллисте ласкал инкрустированный драгоценными камнями карабин-ломовик, перекидывая его из руки в руку. Лорд постарел и ослаб душой и телом. Его губы, посиневшие от больной печени, дрожали, дыхание со свистом вырывалось из иссохшей груди.
