Джеймс Дашнер - БЕГУЩИЙ В ЛАБИРИНТЕ
— Что?
— Имя твоё как? Ты нам так и не сказал, а я знаю, что уж это-то ты точно помнишь.
— Томас. — Он едва услышал сам себя — так далеко умчались его мысли. Если Чак прав, в этом было нечто общее между ним и прочими ребятами: каждый помнил своё имя. А почему не имена родителей? И имена друзей? И почему никто не помнил своей фамилии?
— Приятно познакомиться, Томас, — церемонно сказал Чак. — Не беспокойся, я о тебе позабочусь. Я здесь уже целый месяц и знаю это место вдоль и поперёк. Уж положись на Чака, хорошо?
Томас уже почти достиг входа в барак, перед которым собралась кучка ребят, когда его накрыл внезапный, не совсем объяснимый приступ раздражения. Он повернулся к Чаку.
— Да ты даже рассказать мне толком ничего не в состоянии. Хорош же я буду, если «положусь» на тебя.
Он снова повернулся к двери, собираясь войти внутрь, чтобы найти ответы на свои вопросы. Откуда вдруг взялись эти решительность и бесстрашие — он не имел понятия.
Чак пожал плечами.
— Да что хорошего я могу тебе сказать... Я ведь по-прежнему новичок. Но мы могли бы стать друзьями...
— Мне не нужны друзья, — оборвал его Томас.
Он потянулся к безобразной, выгоревшей на солнце деревянной двери, потянул, открыл её и увидел нескольких ребят, со стоическими физиономиями сгрудившихся у подножия кривобокой лестницы, ступени и перила которой торчали наперекосяк во все стороны. Стены прихожей и коридора покрывали тёмные обои, кое-где отклеившиеся. Единственным украшением служила пыльная ваза на трёхногом столе и чёрно-белая фотография пожилой женщины, одетой в старомодное белое платье. Всё это напомнило Томасу фильм ужасов про дом с привидениями. Даже дыры в полу имелись для полноты картины.
В помещении пахло пылью и плесенью — в противоположность приятным запахам снаружи. На потолке светились, помаргивая, лампы дневного света. Он пока ещё толком не задумывался об этом, но в мозгу у него мелькнула мысль: откуда в таком месте, как Приют, берётся электричество? Он всмотрелся в лицо старой женщины на фотографии. Она здесь жила? Заботилась об этих детях?
— Эй, гля, а вот и наш Чайник! — воскликнул один из ребят. Вздрогнув, Томас узнал его: это был тот самый черноволосый парень, который тогда, у лифта, уставился на него со смертельной ненавистью во взгляде. На вид ему было около пятнадцати, долговязый и тощий, нос, размером с добрый кулак, по форме напоминал мятую картофелину. — Этот шенк, наверно, наплюкал в штаны, когда услышал, как старина Бенни вопит, как недорезанная девчонка. Новую пелёночку подложить, образина?
— Моё имя Томас. — Надо держаться подальше от этого недоумка. Не добавив больше ни слова, он направился к лестнице — просто потому, что больше некуда было, и что ещё говорить, он тоже не знал. Но задира заступил ему дорогу, подняв вверх руку.
— Не так быстро, салага. — Он ткнул большим пальцем в направлении верхнего этажа. — Новичкам не разрешается видеть тех, кто... кого взяли. Ньют и Алби не позволят.
— Ты о чём толкуешь? — спросил Томас, стараясь, чтобы голос не выдал владеющего им страха. Что имел в виду этот парень под словом «взяли»? — Я не представляю даже, где нахожусь. Всё, чего прошу — немного помощи.
— Слушай меня, Чайник. — Парень скорчил гримасу, скрестил руки на груди. — Я тебя раньше где-то видел. Какая-то лажа с твоим появлением тут, и уж будьте покойны — я узнаю, в чём фишка.
Томаса обдало волной жара.
— Я тебя никогда в жизни не видел. Понятия не имею, что ты за фрукт, и мне глубоко наплевать! — огрызнулся он. Действительно, откуда ему знать этого парня? И каким образом этот недоумок мог помнить его, Томаса?
Задира издал полусмешок-полухрюканье. Затем его лицо посерьёзнело, брови съехались на переносице.
— Я... видел тебя, шенк. Не каждый здесь может похвастать тем, что его ужалили. — Он указал на лестницу вверх. — А я — могу. Я-то знаю, что сейчас приходится испытывать старине Бенни, этому нюне. Я через то же самое прошёл. И во время Превращения я видел тебя.
Он протянул руку и уперся пальцем в грудь Томаса.
— И спорю на твою первую жратву у Котелка, что Бенни скажет, что тоже видел тебя.
Томас упорно смотрел ему в глаза, но ничего не отвечал. В нём снова нарастала паника. Час от часу не легче!
— Да ты, кажись, при одном слове «гривер» штаны намочил! — ощерился его противник. — Напугался, бедненький? Боишься, чтобы тебя не ужалили, а?
Опять то же слово — «ужалили». Томас постарался о нём не думать и указал на верх лестницы, откуда доносились крики больного мальчика, от которых сотрясалось всё здание:
— Если Ньют там, то мне бы хотелось с ним поговорить.
Мальчишка молча смотрел на него несколько секунд, потом потряс головой:
— Знаешь что? Ты прав, Томми — не надо бы мне так с новичками. Поднимайся наверх, думаю, Алби и Ньют тебя впустят. Серьёзно, давай. Ты, того, прости меня.
Он легонько стукнул Томаса по плечу, отступил и кивнул в сторону лестницы. Но Томас был уверен — это всё неспроста, парень что-то задумал. Пусть у него и провалы в памяти, но он совсем не дурак.
— Как тебя зовут? — спросил Томас, приостанавливаясь — он никак не мог решить, идти ему наверх или нет.
— Гэлли. И не позволяй никому надуть себя. Здесь я вожак, настоящий, не то, что те два сосунка там, наверху. Я. Можешь звать меня капитан Гэлли, если хочешь. — Впервые за всё время он улыбнулся: зубы его красотой не уступали носу. Во рту чернело две или три дырки, а цвет ни одного из уцелевших зубов и отдалённо не напоминал белый. Зловонное дыхание обдало Томаса, и его едва не стошнило. Что-то оно ему напомнило, вот только что?
— О-кей, — сказал он. Его настолько воротило от этого парня, что хотелось попросту залепить ему в морду. — Есть, капитан Гэлли! — И глумливо отдал честь. В крови вскипел адреналин — Томас знал, что переступил некую черту.
В толпе раздались смешки. Гэлли дико оглянулся вокруг, лицо его запылало. Он опять уставился на Томаса, с ненавистью сведя брови и наморщив свой уродливый нос.
— Давай вали наверх, — сказал он. — И держись от меня подальше, отрыжка вонючая. — И он снова ткнул пальцем в сторону лестницы, не отрывая, однако, глаз от Томаса.
— Отлично. — Томас ещё раз огляделся — одновременно смущённо, недоумённо и яростно. Кровь бросилась ему в лицо. Его никто не остановил, не предостерёг — кроме Чака, который стоял у входной двери и предостерегающе качал головой.
— Не стоило бы тебе этого делать, — сказал мальчик. — Ты новичок, тебе нельзя туда.
— Иди-иди, — подначивал Гэлли.
Томас уже раскаивался в том, что вообще вошёл внутрь этой хибары, но, как бы там ни было, ему необходимо было переговорить с Ньютом.
Он отправился наверх. Под его тяжестью стонала и скрипела каждая ступенька — в любую минуту он мог провалиться сквозь прогнившие доски. Он повернул бы обратно, если бы не боялся попасть в неловкое положение. Поэтому он продолжал подниматься, вздрагивая при каждом подозрительном скрипе. Лестница достигла площадки и повернула налево. Дальше шла ограждённая перилами галерея, на которую выходили двери нескольких комнат. Только из-под одной из них сквозь щель выбивалась полоска света.
— Превращение! — крикнул снизу Гэлли. — Радуйся, образина, тебя оно тоже не минует!
Издёвка словно придала Томасу храбрости: он подошёл к освещённой двери, не обращая внимания на скрипучие доски пола и гогот внизу. Юноша отгораживался от непонятных слов, старался подавить истекающую из них угрозу. Протянул руку, повернул латунную ручку и вошёл.
В комнате, склонившись над кроватью, стояли Ньют и Алби. На кровати кто-то лежал.
Томас подался вперёд, чтобы получше рассмотреть, из-за чего вся эта суматоха. Но когда он увидел больного, у него похолодело в груди. В горле застрял ком, который он безуспешно пытался проглотить.
Достаточно было нескольких секунд, чтобы это зрелище преследовало его отныне всю жизнь. Искорёженное болью тело содрогалось в агонии. Грудь больного, ничем не прикрытая, чудовищно вспухла. Напряжённо выпирающие из-под мертвенно-бледной кожи верёвки вен, болезненно зелёного цвета, словно сетью покрывали всё тело мальчика. Многочисленные лиловые отёки, опухоли, кровавые царапины не оставляли на нём живого места. Налитые кровью глаза вылезли из орбит и всё время двигались, ни на чём не фокусируясь. Алби прыгнул, закрывая картину от взора Томаса, но она уже запечатлелась в его мозгу. Стоны и вопли больного терзали уши, пока Алби выталкивал его из комнаты.
Алби плотно захлопнул за собой дверь и набросился на Томаса:
— Какого ты тут ошиваешься, Чайник? — заорал он, губы его побелели от ярости, глаза пылали.
Томасу стало не по себе.
— Я... гм... хотел поговорить... — промямлил он, не в состоянии придать хоть сколько-нибудь решимости своим словам — внутренне он уже пошёл на попятный. Что происходит с больным мальчиком? Томас бессильно облокотился о перила галереи и уставился взглядом в пол, не зная, что предпринять дальше.
