Игорь Николаев - Там, где горит земля

Простой дубовый стол с единственным бокалом вина строго посередине, дубовые же кресла с высокими прямыми спинками, темные резные панели, закрывающие стены и потолок – все здесь настраивало на строгую целеустремленность и сдержанность. Единственное, что радикально выбивалось из общей гаммы – огромное зеркало во всю стену, противоположную окнам. Оно зрительно увеличивало и так немалый зал до исполинских размеров, а благодаря хитрой шлифовке и огранке по краям, заставляло играть свет множеством оттенков синего. Как в фильмах тридцатых годов с незабвенной Марикой Рёкк.

Томас улыбнулся своему отражению, и зеркальный двойник ответил тем же, самыми уголками губ. Он прошел по залу, мягко ступая босыми ногами по приятно гладкой и холодящей древесине наборного паркета.

Шестьдесят лет…

Томас неспешно подошел к столу, взял бокал и отсалютовал отражению, подтянутому, спортивному человеку с очень светлыми, почти белыми волосами. Фрикке всегда брал пример с самого первого Координатора, величайшего из великих — скромного и воздержанного в привычках. Многие из сподвижников–ровесников будущего нобиля смеялись над его фанатичной приверженностью спорту и здоровому образу жизни, но где они теперь? В лучшем случае – тяжело влачат жирные расплывшиеся тела от начальственных кресел к просторным утробам специальных автомобилей. А он, несмотря на возраст, до сих пор мало в чем уступает молодым парням из «Братьев по оружию», куда не берут даже с зубными пломбами.

Он был ровесником двадцатого века, живым свидетелем ужасных и великих событий, потрясавших новый мир. И их непосредственным участником, притом отнюдь не рабочим муравьём, вкладывающим крошечную толику своего труда в общий фундамент. Нет, своими талантами, работоспособностью и стальной волей Фрикке проложил путь в священную когорту тех, то создал облик наступившего будущего, справедливо и правильно устроенного.

От нищих задворок разоренной послевоенной Германии к статусу сподвижника Отца Нации. От рядового охранника украинских хлебных латифундий – к создателю нового рода войск, чье имя наполняло ужасом сердца целых народов по обе стороны Атлантики.

Долгим стал тот путь… и горьким оказался его конец.

Что же, миллиарды людей проживают пустые, бессмысленные жизни, не добившись и тысячной доли того, что совершил он. Скорее всего, сегодня завершится почти годичная опала, и воля Координатора, что стоит превыше всего, определит конец жизни нобиля «ягеров».

Но так тому и быть.

Томас, не спеша, смакуя каждый глоток, выпил вино. Придержал бокал самыми кончиками пальцев, подавляя секундное желание разбить его красивым жестом. Аккуратно поставил обратно на стол. Совершенство должно быть во всем, так учил Астер. Совершенство солдата — в дисциплине, верности, а так же в знании, когда следует дать волю внутреннему зверю, а когда нужно проявить разумную сдержанность. Сейчас не время для красивых жестов. Пришла пора перевернуть страницу этой жизненной главы, и открыть следующую, последнюю.

Томас щелкнул пальцами. Серв возник, словно из ниоткуда. В зеркале Томас видел, как тот стоит — слева и сзади, в надлежащей позе, глаза опущены долу.

— Все готово, господин, — негромко, но тщательно, очень отчетливо проговорил серв, памятуя, что хозяин не любит громких звуков и не выносит невнятной речи.

— Сопровождение? – рассеянно спросил в пустоту Томас, думая о своем.

— Прибыли, господин, они ждут. Вы не велели беспо…

Томас слегка взмахнул рукой, и речь серва как обрезало. Он замер позади господина, подобно живой статуе, ожидая приказаний.

— Сейчас я выйду, — сказал повелитель. Серв все понял как должно, и исчез так же незаметно, как и появился, спеша передать указание.

Сборы отняли совсем немного времени – не более четверти часа. В рыжем ранце из телячьей шкуры нашли пристанище только самые необходимые и нужные вещи – предметы гигиены, награды в специальном ящичке черного дерева с золотыми петлями, «Учение о крови и скверне», самого первого издания, с дарственной надписью автора. Поверх всего легли старый нож в вытертых ножнах и пистолет.

Фрикке почти минуту раздумывал над тем, что следует надеть в преддверии значимого события. В конце концов, он остановился на мундире старого образца, с укороченным воротом, крупными гранёными пуговицами и темно–синей эмалью на серебристых знаках различия. Томас заслужил свою славу и положение в боях, в славные времена победной поступи Нации, громом отдававшейся на четырех континентах, и никому не дано этого отнять. Облик солдата старой школы завершила фуражка с низкой тульей и крыльями нетопыря на кокарде.

Быстрым шагом Фрикке прошел по дому, минуя коридоры, залы и лестницы. Он знал, что больше никогда не увидит свою резиденцию, но ни разу не оглянулся. Уходящее следует отпустить без пустых сожалений. Снаружи его ждали – полицейский наряд из пяти человек, ёжащихся в теплом зимнем обмундировании. При виде легко одетого «ягера» с непокрытой головой они замерли с неописуемыми выражениями на лицах.

Падали редкие снежинки, похоже, надвигался новый ураган. Фрикке с удовольствием ощутил прохладное дуновение на щеке и доброжелательно улыбнулся сопровождающим.

— Господин… — полицейский капитан запнулся, он только сейчас сообразил, что не знает, как следует обращаться к почетному спутнику. Тот уже с год как лишён всех воинских званий и формально являлся лишь обычным гражданином. Но обычным то он как раз и не был, о чем знал каждый гражданин Нации и житель Евгеники.

— Томас, — дружески разрешил его сомнения Фрикке. – Просто Томас.

— Прошу вас… Томас… — робко произнес капитан, стало видно, что он ещё совсем юн. – Машина ждёт.

— Да, конечно, — Фрикке окинул окрестности долгим взглядом. Камни, припорошенные снегом, вьющаяся прихотливыми зигзагами дорога, дымы нефтяных заводов за горизонтом, видимые даже на фоне смурного низкого неба. У парадного входа дисциплинированно выстроился десяток сервов из домашней прислуги.

— Примите распоряжение, — сказал Томас, и полицейский вытянулся, внимая великому человеку.

— Сожгите дом, — скомандовал Фрикке. – Я привык нему, но не планирую сюда возвращаться. А старых друзей привык провожать в огненном погребении.

Капитан молча кивнул, принимая приказ и широким жестом указал в направлении приземистого военного автомобиля.

Машина бодро катила на широких ребристых колёсах, удаляясь в сторону ракетопорта Молде. Дом пылал, как гигантский погребальный костёр, в языках пламени корчились, вздрагивали картины, изображавшие батальную историю Евгеники, жалобно стонали обугливающиеся деревянные панели, с обреченным треском гибла мебель.

Жалкая горстка сервов, оставленных владельцем, жалась поближе к огню. Жить им оставалось до того часа, когда пожарище остынет, угли подернутся инеем, и зимний мороз заберёт всех. Один, самый молодой и сильный, все же не стал дожидаться общей участи. Он бежал по заснеженной пустоши, надеясь выбраться к ближайшему жилью. Остальные смотрели ему в спину с обреченной жалостью. Конечно, домашний серв по своему положению находится гораздо выше промышленного раба, но закон не знает снисхождения – собственность, оказавшаяся вне дома не при исполнении обязанностей и без разрешения хозяина, подлежит утилизации.

Снежинки падали все чаще, исходя крошечными струйками пара на светящихся углях.

По странной прихоти великого экономического механизма, стартовая площадка ракетопланов в Норвегии находилась не в крупном городе, наподобие Тронхейма или Осло, а почти на побережье, в достаточно провинциальном Молде.

Стеклянный куб небольшого аэропорта ранее служил местной достопримечательностью – оазис техногенного совершенства среди северной природы. Но в минувшем году, для защиты от погодных напастей, пришлось закрыть щитами почти все остекление, чтобы его не вынесло приходящими из Атлантики ураганами. Остался лишь зеркальный пояс, идущий по всему первому этажу, снабженный съемными ставнями. Сквозь окна был виден усиливающийся снегопад, мириады снежинок танцевали и искрились в свете прожекторов. Обычные авиарейсы уже отменили, но ракете такая непогода – не помеха.

В зале для особо важных персон, декорированном в кремовых тонах, было тепло. Легко одетый Томас чувствовал себя превосходно, удобно устроившись в комфортном кресле–шезлонге. Несколько попутчиков, наоборот, натянули на себя множество одежек и теперь либо откровенно мучились от духоты, или без изысков поснимали теплые шубы и пальто на модной меховой подкладке.

Сквозь полуприкрытые веки Фрикке обозревал соседей, развлекаясь догадками об их роде занятий. Впрочем, здесь не требовалось особенной наблюдательности. Купить билет на ракетный транспорт межконтинентального класса мог только очень состоятельный человек. Но не элита, её представители в состоянии позволить себе личный транспорт и индивидуальные путешествия. Так что — промышленники, бизнесмены, средний и низовой состав. Сословие, которое пока не посвящено в План, но всеми фибрами стяжательской души чувствует неладное. И потому суетится, нервничает и отравляет жизнь окружающим своим глупым раздражением. Особенно самый ближний, в кресле, располагающемся почти напротив Томаса. Толстяк в полосатом костюме и безвкусном черном пальто прятал глаза под широким козырьком кепки и разглядывал Томаса. Глупец искренне считал, что рассеянный и расслабленный внешне нобиль этого не заметит, а Томас очень не любил назойливого внимания.