Ян Валетов - Школа негодяев
Так же когда-то получилось и с Аль-Фахри.
Во время африканского рейда они прикрывали друг другу спину вплоть до самой последней минуты. До той самой минуты, когда стало ясно, что пути их окончательно и бесповоротно расходятся, и осталось только выяснить, кто из них умрет первым или отступит. Никто не захотел отступить. И, как выяснилось теперь, ни один из них не умер.
Сегодня та давняя схватка продолжалась, только теперь она не была очной. Впрочем, это ещё как сказать…
За спиной Али-Бабы стоял никто иной, как Хасан Аль-Фахри, по прозвищу Нукер, выживший после того, как сухогруз «Тень Земли» со своим смертоносным грузом обрел вечный покой неподалеку от берегов Африки, и это придавало ситуации совершенно другое звучание. Словом, продолжалась начатая некогда, да так и не доигранная шахматная партия. Нукер был врагом. Настоящим врагом – сильным, опасным, непредсказуемым. Врагом, которого не стыдно было бы назвать другом, сложись обстоятельства по-другому. Но обстоятельства всегда складывались так, что на всей Земле смельчаки лишали жизни себе подобных по указанию людей лишенных смелости, благородства, совести, милосердия – практически всего, что делает человека человеком – но зато наделенных глобальным видением проблем и чудовищной безжалостностью в методах их решения.
Для стратегов человеческая жизнь всегда была ничем, именно поэтому они выбивались в стратеги.
– Как ты? – спросил Сергеев по-русски, присаживаясь на самодельный табурет у кровати. Левин кивнул Али-Бабе, уселся на подоконник и сделал вид, что пока разговор его не касается.
– Бывало лучше, – отозвался араб по-английски. – Пока что чувствую себя так, будто меня жевали… Но через пару дней буду на ногах. Я уверен.
Он изо всех сил старался показать, что почти поправился, что уже сейчас он готов стать в строй, а все происходящее его не волнует, потому что заранее спрогнозировано, но было очевидно, что это не так.
– Что с моей переброской?
– Мы пока осматриваемся, – уклончиво ответил Михаил. – Я не уверен, что тебя не встречают наши общие друзья, особенно после того, как в день рандеву кто-то перепахал из «Града» десяток кварталов в Киеве.
– Истомин? – спросил или, вернее, констатировал Али-Баба.
Сергеев пожал плечами.
– Тебе не следовало сбрасывать его со счетов… Неужели, ты думал, что сможешь безнаказанно использовать чиновника его калибра, а потом просто так выбросить на помойку? Поверь, он совсем не такой человек…
– А какой он человек? – осведомился Али-Баба с сарказмом. – Добрый? Преданный? Бескорыстный? Знаешь, я не задумывался, какой он человек… Он продавался – я купил. Мое дело было платить деньги, и я платил исправно. Одно теперь могу сказать наверняка – он человек богатый!
– Только благодаря тебе? – спросил Сергеев насмешливо.
– И мне в том числе…
За спиной Михаила достаточно громко и выразительно хмыкнул Левин.
– Каждый из вас думал, что водит другого на поводке. Только Истомин изначально сильнее тебя. Опытней. И аппарат, стоящий за ним, такой, что тебе и во сне не приснится…
Али-Баба ухмыльнулся.
– Знаешь, Сергеев, самый мощный – далеко не всегда самый опасный. Времена, когда друг друга пугали танковыми армиями, закончились еще в начале века, а твои друзья все еще думают, что страшнее их нет на свете! Да сейчас хрупкая девушка с несколькими пробирками в сумочке может убить людей больше, чем бомба в Нагасаки…
– А в пробирках у нее будет…
– Да какая разница, что там будет? – перебил Али-Баба, сверкнув глазами исподлобья. – Вирус? Бериллий? Или полоний? Или все это вместе, заряженное пластидом? Мы оба знаем, о чем я говорю. Система в наши дни не значит ничего. Несколько человек, вооруженных идеей и отвагой, могут изменить лицо мира…
– Ну, да… Исключительно идеей и отвагой! – негромко сказал по-английски Левин за спиной Михаила. – Идеей, техническими знаниями, немаленькими деньгами… Неужели мы так похожи на дилетантов? Сам веришь в то, что мы согласимся с твоей логикой? Ты, конечно, прав, парень, прав в том, что сейчас два человека могут уничтожить город, но случится это вовсе не потому, что они бескорыстно сражаются за идею. Вернее – они, конечно, могут так думать, но за любым действием всегда стоят те, кто в нем заинтересован, те, кто за это платит. Идея здесь совершенно ни при чем. Средства изменились, а вот цели… Цели – нет! За всем и всегда стоит система. Та система, которая по твоему мнению ничего не стоит. Только здесь, у нас – системы нет. Мы ничьи и на ничьей земле.
– Неужели? – осведомился араб и даже попытался привстать, чтобы встретиться с Львом Андреевичем глазами, но без особого успеха. – Ничьи? Вот так вот сразу – совсем ничьи? А, может быть, вы общие? Может, так правильнее? Вы все еще думаете, что существуете, потому, что организовали здесь некое подобие нормальной жизни? А я думаю, что вы все еще живы потому, что удобны всем сторонам. Потому, что здесь, в вашей Зоне, только одно имеет значение – эти две трубы, – он ткнул рукой куда-то в сторону двери, на север, – а все остальное – просто полоса отчуждения, за которой зажравшаяся Европа прячется от новой Империи. Это пока вы были страной, вы были для всех неудобны, а как территории устраиваете соседей на сто процентов. Вы рассадник выгодного всем зла! Этакий оффшор беззакония: все, что нельзя делать у себя на земле, делают у вас. Вы и тюрьма, и фабрика по производству героина, и могильник для отходов. Выгребная яма для окружения! Чем вы гордитесь? Тем, что бегаете по зараженным лесам, дохнете от постоянно мутирующих вирусов, от холода, от солнечной радиации, друг от друга и при этом кричите, что вы свободны? И кому нужна эта ваша свобода? Такая вот свобода сдохнуть, как бродячая собака? Вы ничего никогда не построите, не потому, что не умеете, а потому, что здесь построить ничего нельзя. Это пепелище, и здесь не место живым людям! Ну, объясните, объясните мне, наконец-то, что вас двоих здесь держит!? Вы же не овцы оба, чтобы тихо пастись в загоне, вы пастухи! Что для вас колючка? Ничего! Шаг – и вы на свободе…
Сергеев молчал, глядя на Али-Бабу, и выражение лица Михаила сложно было назвать дружелюбным.
Араб запнулся об его взгляд и тоже замолчал, только дышал учащенно, откинувшись на подушки.
– Ну, чего же, ты, в принципе, правильно во всем разобрался, – сказал Левин, прерывая тяжелую, как свинцовая болванка, паузу. – Вполне резонный вопрос. Я и сам себе его иногда задаю…
Он привстал, открыл форточку, впустив в комнату холодный воздух, и тут же запах зимней свежести перебил оставшийся после перевязки лекарственный душок.
– Я закурю, – предупредил Левин и зажег сигарету. – И каждый раз, когда я задаю себе этот вопрос, я не нахожу на него ответа.
Он выдохнул дым наружу и снова повернулся к раненому.
– Ты прав, никто не должен жить на пепелище, но что поделать с теми, кто все-таки здесь живёт? Списать со счетов? Так нас давно списали, но что изменилось? Мы перестали быть? Нет, мы по-прежнему здесь. И чем хуже идут дела, тем сильнее мы становимся. Мы отказались покидать эту землю. Каждый по своим причинам, и эти причины иногда трудно сформулировать. Но назвать тебе свои я попробую. В России мне место было, а в Российской Империи не нашлось – ну, не складываются у меня отношения с новыми хозяевами. Я изгой и на Западе, потому что националисты-конфедераты ничем не лучше националистов с Востока – и у каждой стороны ко мне свой счет. Весь мир давно поделен, Али, и как бы вы не старались выгрызть для себя кусочек, вам вряд ли это позволят, потому что для того, чтобы дать вам, нужно у кого-то отобрать, а это с каждым годом все труднее и труднее. А нам наш мир отдали даром, за ненужностью. Швырнули в морду – нате, пользуйтесь! Пусть грязный, загаженный, опасный, но наш! Щедрый подарок, поверь, я говорю без иронии. Шанс построить что-то свое даже в таком кошмаре – бесценен, хоть ты и говоришь, что, это невозможно, я все-таки попробую. А если сдохну – значит, сдохну, но свободным, на своей земле, и так и не приучившись лизать ничью жопу…
– Если я выберусь отсюда, – сказал араб уже спокойно, – то буду самым счастливым человеком на Земле. Я знал, за что рискую, но не знал – как… Вы ненормальные. Были бы вы фанатиками, я бы еще понял, но вы же трезво оцениваете свои шансы. Знаешь, Сергеев, мне доводилось выживать там, где выжить было трудно, почти невозможно. Но жить, так как вы, постоянно жить в таком ужасе, я бы никогда не смог. Если ты выполнишь договоренности…
– Вот об этом давай и поговорим, – перебил его Михаил. – О наших договоренностях. Расскажи-ка мне про Школу…
Али-Баба стрельнул в его сторону глазами, сморщил нос от боли, пытаясь изменить позу, все-таки привстал, превозмогая собственное бессилие, устроился поудобнее, и лишь потом кивнул:
– Спрашивай. Только учти, я могу многого не знать.
– Расскажи то, что знаешь. Когда ты впервые услышал о Школе?
