Андрей Левицкий - Песчаный блюз
— Восемь… где ж я сейчас возьму столько серебра, Захарий? — возмутился я.
— Серебром? — удивился он. — Очнись, брат. Я ж сказал: бензонасос менять надо. Стойку. Еще амортизатор там у тебя потек, ремень генератора порвало. Восемь золотых. А может, и больше.
* * *— И потом что? — сочувственно спросил Кукурузный Дед.
— Да что… — Я вылил в себя стопку, закусил сухариком и откинулся на стуле, разглядывая кнайпу на первом этаже «Злого киборга». Грязно, шумно, драчливо… настоящее злачное заведение для старателей, наемников и бродяг Пустоши. Народу этой ночью полно, между столами ходят разносчицы с подносами, их щиплют, тискают и пытаются усадить к себе на колени, они отмахиваются, хихикают, ругаются.
Кукурузный Дед, малый лет семнадцати с соломенными волосами и конопатым круглым лицом, тоже опустошил свою стопку. Некоторые музыканты одеваются в черную кожу, обвешиваются всякими заклепками, цепями и клички берут — Черный Змей, Монстр Пустоши, Железный Дровосек… Но таких среди моих клиентов мало, чернокоженщики обычно исполняют другую музыку, погромче и пожестче. У «Банды четырех» имидж простецкий: соломенные шляпы, просторные домотканые рубахи, сандалии из тростника. Ну и музыка у них соответствующая… примерно такая, как я сочиняю. А значит, и сценические псевдонимы эта братия себе выдумывает под стать.
— Потом Миха назначил цену: за груз пятерка золотом.
— Пять золотых за какие-то яйца?! — поразился Буйвол, барабанщик группы.
— Голубые яйца, — пояснил я. — Особый сорт. Я его послал, конечно… Не сорт, Миху. Ну, поторговались и сошлись на трешке.
Буйвол мотнул наголо бритой головой на толстой шее.
— Все равно много, — прогудел он пьяным голосом.
— Ну да, и еще ж ремонт. Хотя Захарий может подлатать пока забесплатно, чтоб только «Зеб» ездил, а остальное потом, когда я деньгами разживусь с доставок. Но Миха сказал: если я из Рязани смоюсь не расплатившись, Христа так разозлится, что может запросто наемников подрядить, чтоб меня завалили, и «Зеба» себе забрать.
Буйвол уставился на меня блестящими глазами, выпятив челюсть.
— Боишься?
Я криво улыбнулся.
— Ротника… нет, не боюсь. Но ситуация плохая.
Икнув, он разлил настойку по стаканам, выпил, не дожидаясь остальных, ухватил из тарелки горсть жареных земляных орешков и отправил в пасть.
— Так што делать думаешь, Музыкант? — прошамкал Буйвол, жуя.
— А что… для начала с вас деньги получу.
Я еще выпил, закусил сухариком и достал трубку. Пока раскуривал, к нам, сжимая сразу четыре кружки пива, протолкался Пыльный, самый старший участник группы, гитарист и певец. Водрузив кружки в центр стола, он сел между мной и Кукурузным Дедом.
— Три серебряка, — сказал я ему.
— Музыкант, брат, — Пыльный обнял меня за плечи, придвигая кружку. — Ты выпей, потом разберемся…
Буйвол что-то прогудел, сграбастал кружку и запрокинул голову. Огромный кадык на шее задвигался вверх-вниз — барабанщик влил пиво в горло, как в колодец.
— Идти надо, — сказал я. — Пиво не буду, не хочу с настойкой мешать.
— Дело говоришь! — согласился Буйвол и взялся за мою кружку.
— Три монеты, Пыльный, — повторил я.
Он убрал руку с моего плеча.
— Че-то много, Музыкант. За что столько?
Я пыхнул дымом и ответил:
— За пять песен.
— Много, ага, — Кукурузный Дед кивнул, поглаживая вихрастый чуб. Когда дело доходило до оплаты песен, «Банда четырех» становилась «Бандой скупцов».
Опустошив вторую кружку, Буйвол положил башку на стол и заснул. Я выбил трубку о каблук, сунул в чехол, чехол — в карман, взял со стола шляпу, надел, продавил ребром ладони тулью, чтоб там образовалась впадина. Посмотрел на Кукурузного Деда, на Пыльного и сказал:
— Вот что, игруны. Я реально в плохом положении. Миха наехал, тачка сломана. Все деньги Михе отдал, даже за ночлег здесь не расплатиться, придется в «Зебе»… Потому мне надо все, что вы мне должны. Вы уже целый сезон не платите.
— Нет, сейчас ничего не дадим… — начал гитарист, но я перебил:
— Пыльный, говорю, не вздумай крутить. Гони монеты.
— Да пошел ты, Музыкант… — пробормотал он, отодвигаясь.
В общем, все было ясно. Я взял его за шиворот, дернул на себя, другой рукой схватил за горлышко пустую бутылку из-под настойки и занес над головой.
— Если ты сейчас монеты не выложишь, я сам их у тебя возьму из кармана. Только ты этого не почувствуешь, потому что будешь под стулом лежать.
— Э, э! — Кукурузный Дед привстал, я локтем ткнул его в грудь, толкнув обратно на стул.
Пыльный дернулся было, но замер, когда я сделал движение, будто собираюсь шмякнуть его бутылкой по лбу.
— Буйвол! — растерянно позвал Кукурузный Дед. — Буйвол, проснись!
Но тот спал, громко храпя.
Пыльный скосил глаза на рукоять «шершня», торчащую из кобуры на моем боку. Эти пистолеты сделаны на основе какой-то древней модели, которая вроде бы называлась маузером или как-то похоже. Сбоку из «шершня» торчит плоский прямоугольный магазин на шесть патронов, у пистолета два ствола и два спусковых крючка. Хотя стрелять в «Злом киборге» — себе дороже, немедленно примчатся вышибалы со сторожами и быстро размажут тебя тонким слоем по ближайшим поверхностям. Пыльный знал, что я вряд ли подниму пальбу, но двуствольник и занесенная над головой бутылка — убедительный довод, и он полез в карман. Достал кошель, развязал шнурок на горловине.
Опустив бутылку, я сел.
— А, че?! — Буйвол вскинулся, осоловело поглядел на нас и опять упал головой на стол.
— Ты совсем оборзел, Музыкант! — прохрипел Пыльный, вытаскивая из кошеля монеты. — Больше можешь к нам со своими песенками не подваливать!
— Ну да, а что ж вы петь будете? — я принял у него три серебряка.
— Я тоже сочиняю!
— Ага, ты талант. Незабываемое зрелище было, когда вас в последний раз бутылками закидали, после того как вы эту балладу начали выть… А мои песни в народе любят, сам знаешь.
Сунув монеты в карман, я встал.
— Ладно, спасибо за выпивку. А ты, Пыльный, не хмурься, я ж сказал: у меня безвыходная ситуация, все деньги, какие смогу раздобыть, нужны. В следующий раз я вам новую песню привезу.
Пыльный угрюмо глядел на меня и молчал. Буйвол спал. Кукурузный Дед, неуверенно махнув рукой, спросил:
— И куда ты теперь, Музыкант?
— Схожу прогуляюсь, о делах подумаю.
* * *Приближалась полночь, когда я вернулся в «Злого Киборга». Народу в кнайпе прибавилось, «Банда четырех» на круглой сцене исполняла мою «Песенку кибер-бандита»:
Броня моя — кожа —Изъедена ржой.И двигатель-сердцеКак будто чужой.Тянусь я к бутылке:Братцы, глотнем?Закурим, и горлоОпалит огнем!
Мотор ревет, судьба зовет,Нас в бой ведет.Хо-хо!И мы идем, врага найдем,Потом убьем.Ха-ха!
Пески мои — мореПустынной земли.Снарядов осколкиСекут корабли.Тянусь я к бутылке:Бутылка пуста.Закурим, ребята, —И по местам!
Мотор ревет, судьба не ждет.Вперед, вперед!Хо-хо!Скорей пойдем врага найдем,Распнем, убьем.Ха-ха!
В такт песне посетители стучали о столы кружками и топали ногами, выкрикивая «хо-хо» и «ха-ха» вместе с музыкантами. Я сел за столик в углу, не снимая шляпы, попросил разносчицу принести полбутылки настойки с закуской, раскурил трубку и вперил взгляд в столешницу. Распнем, убьем, ха-ха… Выхода нет. Я сейчас ничего не могу сделать — но, с другой стороны, что может сделать Ротник и его брат?
Они попытаются забрать «Зеба». Если у меня нет выхода, то у них нет другого выхода. Не продавать же меня в рабство на нефтяную вышку… Во-первых, просто так я не дамся, во-вторых, народ не поймет. А вот забрать «Зеб» — тут братья в своем праве. В уплату за долг, раз уж у меня нет другого способа его вернуть.
Я люблю этот самоход. Дороже него у меня нет ничего на свете. Когда он ломается, я сам чувствую боль, будто от раны. Нет, «Зеб» я им не отдам. Но если Миха пошлет в гараж своих вышибал, да охрану, да ночных сторожей…
Напиться, что ли? Это тоже не выход — когда проспишься, будет только хуже.
В зал заглянул Миха, оглядел посетителей, увидел меня, прищурился, но подходить не стал — попятился и исчез в дверях. Разносчица принесла настойку, кукурузный хлеб и ломтики вяленого мяса. Я налил полстакана и выпил, не закусывая. Снова раскурил трубку. «Банда» стала исполнять новую песню — и опять мою. Меланхоличная, медленная мелодия… У меня много таких. Некоторые мои сочинения мне нравятся, некоторые нет. И те, что нравятся, кажутся разрозненными частями одной длинной песни, фрагментами блюза — песни длиною в мою жизнь. Той, к которой я никак не могу подобрать главную тему, такую, что отразила бы суть моей натуры и моей судьбы.