Олег Верещагин - Возрождение

– Прекрати орать! – Славка кинул в направлении голоса скрученным ремнем. Голос оборвался.

Борька, устроившийся на соседнем табурете, поднял глаза и удивленно спросил:

– Ты чего? Хорошо же поет.

– Мне пох, – угрюмо буркнул Аристов, доводя на растянутом между кроватью и кулаком ремне лезвие финки.

– И песня хорошая, – вздохнул Борька. – Мульт такой был. «Бременские музыканты». Помнишь?

– Ничего я не помню, и ты не помнишь, – отрезал Славка, любуясь заточкой. – Выдумки все это. Приснилось. Понял?

– Да понял, понял, – отмахнулся Борька. – С тобой свяжись… Бешеный.

Славка спокойно посмотрел на друга.

– Я знаю, – сказал он обыденно. Через плечо громко сказал: – Мить, извини.

– Нервы, – усмехнулся Игорь, лежавший на своей койке. Митька Баруздин опять начал напевать про солнце, присоединив к голосу еще и гитару. – По дейчу завтра поможешь?

– Помогу. – Славка облизнул изнутри все еще припухшую губу. – Как можно таким тупым быть? Я два языка знаю, ты один выучить не можешь!

– Я маленький еще, – хныкнул Игорь.

Борька захихикал, закидывая руки за голову.

От дверей донеслось:

– Эй, хватит, Лесь сейчас сказал, чтобы приводили себя в порядок и ложились! А то он не посмотрит, что сегодня учения были, а завтра выходной, – устроит построение по всей форме!

В спальнике зашуршало и тихо загудело. Славка заторопился – ему хотелось в душ…

…Когда Аристов вышел из душа, тихонько насвистывая, вытирая короткие волосы и раздумывая, не побриться ли снова налысо, то первое, что он увидел: трое ребят (двое вышли раньше его, а Денис Марьянов, как всегда, наоборот – затормозил и еще не ходил в душ) стоят под часами и смотрят, как Лесь, встав на табуретку, прикрепляет на доску восьмую фотографию. Рядом на втором табурете сидит, держа на коленях автомат, Генка Холин. У его ног лежит снаряжение.

Кто-то весело толкнул Славку в спину, сказал:

– Ну чего ты… – и отчетливо захлебнулся воздухом.

Славка, как полупарализованный, пошел через проход спальника. Генка поднял голову и неотрывно смотрел на приближающихся товарищей – они шли медленно, молча, не осмеливаясь ускорить шаг.

Лесь спрыгнул с табурета. Тоже посмотрел на «букашек», и они остановились.

– Никитос? – спросил за спиной Славки Игорь. Славка вздрогнул. Генка кивнул – они ушли три дня назад вместе с Никитой Бычуном. Потом сказал:

– Топором убили. Нам говорили – держитесь сзади. Говорили. А он, когда дружинник упал… в общем, полез вперед – поднимать. И его прямо в затылок. Жилет-то выдержал. А шея сломалась. Если бы не он – дружинника бы убило. Аркадьев. Вы же помните, Никитос к нему всегда льнул… Он сейчас ругается. Говорит – лучше бы его. А теперь чего… теперь все… – Генка откинулся к стене, криво улыбнулся.

– А как же его мама? – тихо спросил Митька. Он обошел Славку и стоял у своей кровати. – Теть Оля как же?

– Я не был, – ответил Генка. – Ребята, убейте – я не могу. Я не пойду.

Славка слушал непонимающе. С Никитосом он не дружил так, как с Борькой или Игорем, но они все равно были товарищами. Из одной команды. Его история Славку в первый день удивила – Бычун смог вернуться к маме из детдома как раз потому, что началась война. И его маму он видел много раз, она тихая, ласковая, хозяйственная…

«Лучше бы меня, – вдруг отчетливо и честно подумал Славка. – Нет, правда – лучше бы меня. А это же… как же так?!»

– А что этот? – спросил Игорь. – Кто его убил…

– Я его догнал, – сказал Генка. – Там свалка была, взрослые перепутались. А он побежал. В коридор. Я по головам… не помню. Не помню. Догнал. Все. Это ему не мальчишку лежачего в спину бить.

Озлобленно-радостное шевеление прошло по тесной группе «букашек». Славка ощутил, как передернулись мускулы от удовлетворенной ненависти.

– Я схожу к его… к тете Оле, – сказал он.

– Я с тобой, – тут же добавил Борька. – Завтра. В выходной. Лесь?

– Конечно, – кивнул кадет Ильин.

А Митька, глядя куда-то в сторону, тихо-тихо сказал, но услышали все:

Сколько листьев, чтоб выжить, платят земле деревья?Мне бы только, чтоб дети не погибали во чреве…Стоит ли жить, когда что-то еще не родилось?Мне бы только, чтобы Жизни смерть моя пригодилась…[8]

Выходной большинство мальчишек проводили просто – первую половину дня спали, вторую – в основном читали и разговаривали, да еще готовили, если подходила пора, сообща новый номер «Букашки» или нехитрые номера самодеятельности для собственного развлечения, а часам к шести вечера в основном подавались в тир, где оставались до девяти, а то и позже. На стрельбе прочно «сидели» все без исключений, и в тире – большом павильоне с механизмами, открывавшемся на дальнее стрельбище на свежем воздухе, – их всегда были рады видеть. К их услугам были любые стволы, имевшиеся в наличии, и, в сущности, нелимитированное количество патронов. Мальчишки набивали синяки, глохли от пальбы, отшибали себе пальцы – и постепенно приобретали все более и более изощренное мастерство в обращении с оружием любого типа. А после тира почти всегда и почти все находили время заскочить или на конюшню, или на псарню. Было немного странно видеть, с какой нежностью мальчишки ластятся к собакам и лошадям, ссорятся из-за возможности погладить, почистить, накормить… Витязи сперва вообще хотели прекратить это безобразие – в идеале и у боевой собаки, и у хорошего коня должен быть один хозяин, – но потом махнули рукой. Прогонять ребят ни у кого не хватало духу. А животные, что странно, ничуть не «разбаловались».

Животных было, кстати, много в большом лесу к югу от поселка. Но тут уже диких – или полудиких, точней. Людям самим жилось несладко, но лес жестко патрулировали и подбрасывали туда то сено, то соль, то расчищали тропки и пробивали лед на реке и двух больших прудах, то ставили заслоны от ветра, то теплые дуплянки для птиц – и живность набилась туда из окрестностей, буквально как мухи на мед, было этакое Великое Звериное Переселение… Вела по отношению к людям живность себя тихо, словно, испуганная невиданными морозами и ветрами, была благодарна людям за то, что они делают. На краю леса постоянно работала исследовательская ветеринарная станция под хорошей охраной.

И у этого было твердое обоснование. Никому не хотелось вернуться «царем природы» на опустевшие земли и царствовать в мертвом мире…

К величайшему изумлению Славки, заглянувшего вскоре после неспешного, приятного подъема в умывалку, там оказался Игорь. Более того, он стоял перед зеркалом одетый в сандалии на босу ногу, яркую майку и широкие короткие бриджи – и рассматривал свое отражение. Он так этим увлекся, что к вошедшему Славке даже не обернулся, а когда тот кашлянул – то почти подскочил и почти упал, наткнувшись ногой на старомодный кожаный портфель с потускневшей от времени застежкой, который стоял рядом с ним на полу.