Вадим Шарапов - Командир Особого взода

— Нет у меня хозяев! — повысил голос Никанор Ефимов, и тут Степан увидел, как дверь в боковую комнату чуть приоткрылась. За ней мелькнула светлая детская головка — не поймешь, мальчик или девочка. Тут же послышался испуганный женский шепот, дверь захлопнулась. Колдун перехватил взгляд старшины, ощерил крупные желтые зубы.

— Углядел? Ну и ладно. Теперь детей ращу, будут мне опорой на старости лет, и никакая ваша власть не помешает…

— Опорой на старости лет? — Нефедов положил ладонь на гладко оструганную доску стола, несколько раз глубоко вдохнул, стараясь успокоиться. — Сука ты, Никанор. Кто немцам сеть помог сплести? Паутину развесил над районом кто? Наших кто в эту паутину запутал? К стенке бы тебя, да только вот эта власть, на которую ты шипишь, поручила мне передать, что все грехи тебе спишутся, если нам поможешь.

— Помогу? Ефимов задрал бороду, рассмеялся в потолок. Потом снова впился в Нефедова глазами:

— Хватит, поговорили, земляк… Сейчас ты шелковым станешь. А там, глядишь, за тобой и приедут. …….!

Слова, которое произнес Никанор, старшина не услышал — гулко зазвенело в ушах, прикушенные обереги взорвались холодом, выбрасывая ледяные стрелы прямо в мозг. Несколько досок в полу выстрелили гвоздями вверх, отскочили, и оттуда рванулись вверх узловатые шипастые корни, оплетая ноги старшины. Но еще быстрее чем корни, Нефедов рванулся вверх, и отростки захлестнулись вокруг пустых расшнурованных ботинок, а Степан грохнулся коленями на стол, сжимая в каждой руке по деревянному колышку. Прямо перед глазами он увидел белое лицо колдуна и пляшущие в черных ямах глазниц багровые искры. Ефимов завыл, раскинув руки — и туда, в эти длинные ладони старшина вогнал колышки, выворачивая чужие руки в суставах, прибивая к столу. Дерево вошло в дерево, как в масло, и загорелось, выбросив вверх два длинных языка ослепительного пламени, которое поползло вверх по коже Никанора.

Тот разинул рот, широко, словно собираясь вывернуть лицо наизнанку.

Степан не успел увернуться. Из почерневших сухих губ колдуна выпрыгнула живая чешуйчатая стрела, воткнулась старшине в грудь, пониже правой ключицы, пробив тело насквозь. На половицы плеснула длинная нить крови, и корни задрожали, свиваясь кольцами.

Все это тянулось одну длинную секунду. А потом Степан Нефедов, коротко взмахнув рукой, всадил Ефимову в висок сплющенный на конце четырехгранный гвоздь, и череп хрустнул, расседаясь как спелый арбуз. Из дыры плеснуло копотное пламя с ошметками мяса. Колдун съеживался, обугливался, превращаясь в груду тряпок на скамье.

Сзади страшно закричали. Валясь со стола, Степан увидел, как на него бросилась жена Никанора — волосы дыбом, на растопыренных пальцах рук длинные острые когти, не похожие на человеческие. Выставив здоровое плечо вперед, старшина отшвырнул ее к стене и тут же всадил под грудь лезвие финки. Постояв еще миг, женщина осела и мягко стукнулась об пол.

Шипастые корни уже увяли и пожухли. Теперь они безжизненно, воняя гнилью, чернели вокруг выломанных досок, словно остатки погребального венка. Тяжело опустившись на стул, старшина тут же дернулся, услышав шорох из комнаты. Окровавленное лезвие в его руке искало цель. Но сквозь боль, чувствуя, как расползается на груди и спине мокрое пятно, он увидел, что на него молча смотрят двое детей — мальчик и девочка, лет трех-четырех, одинаково белобрысые и замурзанные. Девочка прижимала к себе тряпичную куклу.

Обереги молчали. Степан выплюнул их, и металлические пластинки, превратившиеся теперь в обычные бесполезные железки, забренчали на цепочке. Он глядел на детей, а те во все свои ярко-синие глаза смотрели на него. Не шевелясь, не произнося ни слова. Потом девочка тихо сказала:

— Мама…

Поколебавшись, Степан сунул финку в ножны и шатаясь, собрав в горсть гимнастерку на ране, выбрался из дома. Нужно было уходить, как можно скорее, пока немцы, наверняка уже почуявшие, как рухнула и расползлась защитная паутина, не прислали сюда автоматчиков. Он спустился к ручью и босыми ногами ступил в холодную воду, не чувствуя острых камней на дне. «Дойти…»

Старшина шел, пока не подвернулись ноги. Тогда он с размаху повалился в воду, чувствуя, как холод ручья гасит боль, пожаром разливающуюся в груди.

Вечером вторых суток на него наткнулась группа войсковой разведки.

Где-то, теперь уже в тылу, который еще два дня назад был передним краем, капитан снял трубку полевого телефона.

— Докладываю. Так точно. Еще жив, товарищ полковник.

21. В первый пар

Веник был хорош.

Степан еще раз вдохнул березовый дух, примерился, взмахнул вязанкой прутьев, точно саблей.

— Эх, благодать! — сказал громко, и расстегнул верхнюю пуговицу на гимнастерке, покрутил головой от удовольствия.

— Товарищ старшина, баня готова! — раздалось издалека. Скрипнула калитка, из огорода степенно вышел сержант Файзулла Якупов. Достал трубочку, закурил, заулыбался белозубо, приглаживая щетку черных усиков и сощурив узкие глаза.

— Чего смеешься, Татарин? — Степан Нефедов перебросил веник из руки в руку, качнулся влево-вправо, будто в ножевом поединке, неуловимо-быстро перетек вплотную к Якупову.

— Якши! — засмеялся сержант. — Быстрый ты, шибко быстрый. В баню пора!

— Нет еще, — Нефедов прошел мимо него в огород, пробираясь сквозь разросшийся бурьян по тропинке. — В первый пар нам нельзя.

— Почему? — удивился Якупов, даже вынул трубку изо рта.

— Банник, Хозяин, пусть попарится всласть. Столько лет эту баню как следует не топили, сейчас он злой как собака. Пойдешь в первый пар — угоришь или обваришься, точно. Сейчас пойду, веничек ему запарю. А уж потом и мы…

— Такой большой, Степан… — хмыкнул Татарин.

— … а в сказки верю? — закончил за него старшина. Сунул веник под мышку и потопал к бане, не оборачиваясь.

Возле вросшей в землю, сложенной из толстенных бревен бани, почерневшей от времени, двое кололи дрова. Женька Ясин, из нового пополнения, сняв пропотевший тельник, играл колуном, с маху раскалывал здоровенные чурбаки. Парень был мускулистым, широкоплечим, так что, глядя на него, Нефедов вспомнил Чугая, который погиб под Ельней.

— Ванька поздоровее был, — сказал он вслух и вздохнул. Маленький сухощавый Сашка Конюхов, который на лету подхватывал поленья, точно пули свистевшие из-под колуна, покосился на него.

— Ты чего, командир? — и ловко, не глядя, выхватил из воздуха очередное сосновое полено.

— Да так, — сумрачно отозвался Степан и зашел в баню.

Уже в предбаннике шибануло приятным жаром, с примесью хвойного духа. Мужики постарались, разогрели как надо. Степан снял ботинки и толстые вязаные носки, потоптался на скрипучих досках, разминая босые ступни, потом открыл еще одну дверь и забрался в парилку, щурясь от почти нестерпимой жары…

Быстро набрав кипятку в новенькую шайку, умело сработанную тем же Конюховым, Степан положил в него веник, поглядел, как сухие листья начинают набухать и расправляться. Встал посреди парилки, уважительно поклонился на четыре стороны.

— Здравствуй, хозяин! — негромко проговорил, глядя как в щелях каменки бьется пламя, — помоги чистоту навести, грязь, болезни свести… А мы тебя уважим за это первым парком.

Показалось, или пламя в трубе и вправду прогудело глухо, словно бы кто-то сказал: «Ладно»? Степан повернулся и вышел из парилки, утирая вспотевшее лицо рукавом.

— Ну и разогрели вы!

— А что? — Ясин наконец-то воткнул колун в пенек и потянулся. — Банька что надо! По-нашему, по-сибирски.

— Белье припасли? — Нефедов стоял, чувствуя, как земля чуть холодит ноги, и смотрел на облака, наползающие и-за кромки леса.

— Все в порядке, товарищ старшина, даже и на вас комплект новенький раздобыл, еще в Бортково на складе! — весело доложил Конюхов. От скуки он уже нацелился метнуть свою знаменитую финку в стену бани, но Нефедов глянул на него грозно, и Санька опустил уже замахнувшуюся руку.

— Я тебе кину… В баню пусть никто не заходит, Хозяина уважать надо. Ясно?

— А-а… — понимающе протянули оба, а Якупов от калитки снова засмеялся.

— Смейся-смейся… — проворчал Степан и уселся на пенек. Он сидел и смотрел на полуразвалившуюся избу, которая еле виднелась из-за бурьяна.

Когда Особый взвод, точнее, семь человек, которые от него остались после операции под Львовом, отвели «на переформирование», Нефедова к себе вызвал полковник Иванцов. Разговор не затянулся. Глядя на почерневшего от недосыпа, обросшего щетиной старшину, полковник долго молчал. А у Степана первый раз в жизни руки от усталости тряслись так, что табак из самокрутки сыпался на пол, и рвалась тонкая бумага.