Алексей Ивакин - Штрафбат в космосе. С Великой Отечественной – на Звездные войны

– Понимаю. Сочувствую. У меня у самого мать с сестренкой под бомбежкой погибла.

– А вы… – справившись со спазмом, решился спросить тот. – Вы, значит, военные? Как это называлось… называется – регулярные части?

– Да уж не махновцы какие, ясно, что регулярные, – автоматически пробормотал Ильченко.

– Значит, у нас все-таки есть армия?! Настоящие войска?! – на возглас Дрега отреагировали оба его товарища, и, глядя на их горящие глаза, капитан не решился уйти от ответа. Вот разве что «теперь» не произнес:

– Да, есть. Вы, кстати, жрать хотите? – нарочито грубо спросил он, меняя тему. Дернул плечами, скидывая на землю небольшой плоский ранец, покрытый все тем же размытым камуфляжем. Раскрыв, вытащил три темно-оливковых герметичных пакета выданного им перед выбросом сухого пайка – не понять, что встреченные ими люди голодны, было нельзя. И не такого насмотрелся за два военных года, аккурат с сорок второго по сорок четвертый. Всякого насмотрелся, чего уж там. – Жуйте. Это стандартный рацион, так что как разогреть, наверное, знаете? Так откуда вы, говорите, пришли?..

– Согражданин Ильченко, вы, что… бросаете нас?! – в голосе Дрега сквозило откровенное отчаяние, и командир разведгруппы поморщился.

– Мы указали вам дорогу к кордону, ящеров там нет, лесников, впрочем, тоже. Пересидите пока, а там, глядишь, что и изменится… – честно говоря, капитан и сам не был уверен в принятом решении. Оставить этих людей – первых встреченных людей на планете – или принять, на свой страх и риск, другое решение? Челнок за ними придет через три дня и будет ждать в оговоренном месте ровно сутки. За это время им необходимо выяснить, что здесь происходит; и выяснить не по сбивчивым рассказам троих скрывающихся от противника беглецов, а подтверждая разведданные собственными наблюдениями и записями встроенных в шлемы камер. Связи с кораблем или, тем паче, командованием у них нет и быть не может; подберут их только на высокой орбите. Ну и что делать?

«А что бы ты, капитан, делал, если б детишек в лесу за линией фронта подобрал? Там, у себя, в сорок третьем?» – неожиданно осведомился внутренний голос.

«Так то ж детишки, а тут здоровые мужики…» – неуверенно парировал капитан. Тоже мысленно, разумеется.

«А если они хуже детей? Если они вовсе за себя постоять не могут, даже в дворовой драке?»

«Не знаю», – сдался Ильченко.

«Знаешь, – не поверило второе я. – Спасешь. И задание выполнишь, и детишек неразумных спасешь. Пусть даже им и годков поболе твоего».

«Вот о задании-то и речь…».

«А о голослепках с их памяти забыл, капитан? Это тебе не тот испуганный пацан, это взрослые люди, которые, пусть даже не осознавая этого, запомнили и увидели куда больше, чем сами думают. Вот тебе и разведданные. Причем вполне информативные».

Капитан угрюмо оглядел беглецов. Ага, именно беглецов – ну, не беженцами ж их обзывать? В конце концов, по реалиям той войныони, можно так сказать, с оружием из окружения вышли. Стало быть, окруженцы, куда ж их бросать? Хоть они и сущие дети, конечно…

– Броско, – не оборачиваясь, буркнул капитан. По-русски буркнул.

Через пару секунд перед ним вырос дюжий парень двухметрового роста с той самой хрестоматийной «саженью в плечах»:

– Вась, ну шо таке? Ходимо вже?

– Ходимо вже, – передразнил его Ильченко. – Лише не в ту сторону!

И окончательно перешел на русский:

– Короче, так: бери этих гавриков, бери хавки на двое суток на всех и шуруй к месту встречи. И сидеть там, что те мыши. Ясно?

– А чого я?! Ви з ящирками воюватиме, я в тылу сидити? Шо я, крайний?

– Коля, напомнить, как ты в штрафбат залетел? – елейным голосом осведомился капитан.

– Нэ треба, – буркнул разведчик, потупившись. – Те ж мени, другий Харченко з’явився.

– Вот и вперед, – Василий снова оглядел троих «найденышей», переходя на интерлингву. – Вам все ясно?

– Ага, – ответил за всех Дрег, заметно воспрянув духом.

– Положено отвечать «так точно», – мрачно сообщил разведчик. – Как фамилия, товарищ ополченец?

– Герасимов, – с готовностью сообщил тот.

– А товарищей твоих?

– Крупенников и Вейнке, – удивленно сообщил тот.

– Как?! – ошарашенно переспросил Ильченко.

– Крупенников и Вейнке, – испуганно подтвердил Дрег. – Что-то не так?

– Да нет, ничего… А Крупенников – это кто?

– Он, – Дрег указал на лысоватого мужика, за все время их общения не проронившего ни слова.

– Гм, бывает же… У нашего комбата такая ж фамилия. Короче, с этого момента переходите под командование лейтенанта Броско. Его слушать, как собственную мать. Это ясно?

– Так точно, – ответил за всех Дрег.

– Николай, тебе тоже ясно?

– Да ясно, чего тут не понять. Ну и что мне с ними делать? – на интере лейтенант разговаривал совершенно правильно, ухитряясь, тем не менее, сохранять свой непобедимый украинский акцент.

– Оборудуешь лагерь на месте приземления челнока, замаскируешься и жди. Либо нашего возвращения, либо эвакуации. Еда у вас есть, так что костер жечь только по необходимости. Это ясно?

– А то ж. И шо? – Броско снова перешел на привычный язык.

– А ничо́го! – с ударением на первое «о» буркнул Василий. – Сиди и жди. Комм же работает? Вот заодно и запиши все их воспоминания, пусть до мельчайших подробностей опишут, что, где и как с ними происходило. Времени хватит. Задача ясна?

– А чого ж…

– Вот и выполняй, – Ильченко сделал знак оставшимся разведчикам и, не прощаясь, скрылся в зарослях.

– Ну, что, пийшли? – Броско кивнул в сторону зарослей. Совсем не в ту сторону, куда собирались идти трое ополченцев.

Товарищи недоуменно переглянулись – язык был им незнаком. Николай хлопнул себя по шлему, имитируя общечеловеческий жест:

– От я дурень, вы ж людськои мови не розумиэте! – разведчик снова перешел на интерлингву: – Пошли, говорю! Нам еще часа три ножками топать. Зато там уж отдохнем так отдохнем, командир разрешил…

Интерлюдия

Младший лейтенант Коршунков еще со школы мечтал стать героем. И ничто не могло поколебать его мечту: ни тяжелейшая муштра на курсах, ни пшенка три раза в день. Он знал, что стоит ему попасть на фронт, немцы дрогнут и побегут. Когда однорукий капитан орал на него: «Жопу не выпячивай! Как бабу землицу обнимай!» – мыслями Коршунков был уже в Берлине и лично брал в плен Гитлера.

Ах, как он был горд, когда им присвоили звания! Он немедленно отписался домой, сообщив, что стал офицером Красной Армии. Первый аттестат сразу же перевел родителям в деревню, потратив на себя лишь малехонькую часть. Сапоги новые купил в Военторге. А зачем ему деньги? Он же на казенном всем.

В этих сапогах и стоял он перед трибуналом.

А все начиналось так хорошо…

… – При каких условиях вы нарушили приказ командования полка?

– Мне показалось, что нужно атаковать по кратчайшему пути, а не ползать в обход по перелескам. Люди у меня уставшие были. Я их пожалел…

– Показалось… Когда кажется – креститься надо, младший лейтенант! Значит, так пожалел, что вывел прямиком под перекрестный огонь немецких пулеметов?

– Да…

Совещались, не стесняясь подсудимого, прямо в землянке. Прокурор был за расстрел. Души двадцати погибших солдат требовали расплаты. Командир полка тоже выразился кратко и просто:

– Расстрелять мерзавца. Чтобы другим неповадно было.

Представитель особого отдела дивизии предложил десять лет лагерей, мотивировав тем, что людей не хватает. И тем, что пулю на недоумка жалко. Пусть немцы свои пули на таких тратят, чтобы другим хорошим советским людям меньше досталось.

На том и сошлись. Десять лет заключения с заменой на три месяца штрафного батальона.

Медали, ордена он не сдавал. Нечего еще было. А вот погоны, любовно пришитые три недели назад, срезал сам. Почти месяц бывший младший лейтенант Коршунков копал окопы в тылу под присмотром конвоиров. Так мог и срок закончиться, но он все равно рвался на фронт, несмотря на насмешки старших товарищей по несчастью. Домой он отписал, что попал «в совершенно секретную часть». И продолжил пересылать денежный аттестат, правда, урезанный.