Юрий Никитин - На пороге
Внизу и по сторонам проносятся оранжевые дома, похожие на медовые соты, но когда съехали с высотной автострады и попали в паутину улиц, почти сразу впереди раздражающе вспыхнул желтый свет.
Автомобильный поток начал притормаживать, перед красным выстроилось с десяток впереди, я всмотрелся и кивнул в сторону синего «Ситроена», что замер на три автомобиля впереди и на ряд слева.
– Если тебе все равно ждать, сумеешь проверить вон того в синей машине с молнией на боку?
Она спросила настороженно:
– А что с ним?
– Не знаю, – ответил я. – Едем за ним уже минут пять, вижу, в какой он панике.
Она спросила с недоверием:
– Ты это увидел по тому, как ведет машину?
– А ты разве не увидела?
Она процедила свозь стиснутые челюсти:
– Не выпендривайся.
– Как знаешь, – ответил я. – Но он либо психически больной, либо контуженый, либо что-то натворил серьезное.
– Либо с женой поссорился, – буркнула она.
– Да, – согласился я, – поссорился и прибил на фиг. Хотя в этом случае его винить как бы и не за что. Если женщин прибивают, то всегда за дело.
Она поморщилась, некоторое время колебалась, глядя на дорогу и время от времени поглядывая на синий «Ситроен», наконец прижала кнопку переговорника и сказала резко:
– Говорит старший детектив Ингрид Волкова. По улице Абу-Саляма двигается «Ситроен» синего цвета, записывайте номер… Поступил сигнал, нужно проверить машину и водителя.
Вспыхнул зеленый, машины впереди дружно сорвались с места, но Ингрид скорость убавила, чтобы не обогнать «Ситроен».
Я сказал с облегчением:
– Спасибо. Я тоже хочу, чтобы я ошибся.
– Не бреши, – прошипела она. – Ты мечтаешь, чтобы водитель оказался опасным серийным убийцей!
Минуты через три впереди появился автомобиль с мигалкой, полицейский вышел на обочину как раз вовремя, чтобы показать водителю «Ситроена» зебристой палочкой на обочину.
Я буквально чувствовал, как тому хочется прибавить скорости и прорваться, но электроника наверняка подключена к Сети, полиция может удаленно заглушить двигатель, так что «Ситроен» нехотя съехал к обочине и застыл.
Ингрид тоже прижала автомобиль к краю, прошипела:
– Ну, молись теперь.
– Уже, – ответил я трусливо, – а может, поедем?
Видно было, как полицейский подошел к «Ситроену» и попросил права, водитель с готовностью сунул ему пластиковую карточку. Полицейский посмотрел, вернул обратно, но, подумав, жестом попросил выйти и открыть багажник.
Водитель спорил, на что-то ссылался, наконец полицейский отступил и опустил ладонь на рукоять пистолета. Водитель, крепкий немолодой мужик, нехотя вышел, угрюмо зыркнул по сторонам.
Из автомобиля с мигалкой нехотя вылез второй полицейский и, расставив ноги, наблюдал за происходящим. Водитель нехотя открыл багажник. Я не видел, что там, но полицейский дернулся и выхватил пистолет.
Второй полицейский что-то закричал в переговорник и тоже суетливо выхватил оружие.
Ингрид прошипела нечто злое и рывком сдернула автомобиль с места. Я поинтересовался:
– Что там было? Я черепахистый, не рассмотрел.
– Я тоже, – буркнула она.
– А чего они так?
Она ответила нехотя:
– Судя по реакции, в багажнике связанный человек. Живой. На труп реагировали бы иначе. Или на ящик с оружием.
– Ух ты, – сказал я, – ты молодец, такие вещи замечаешь.
– Тренировки, – ответила она все еще раздраженно, посмотрела на меня косо. – Но твое умение важнее. Как накачал?
– Да пустяки, – ответил я благодушно. – Сперва нужно защитить кандидатскую или магистра, хотя это одно и то же, прочесть сотни статей по нервной системе нематод…
Она прервала:
– Заткнись.
– Заткнулся, – ответил я покорно. – Обожаю отечественную полицию. Самую вежливую в мире. Спасибо, что не вдарила!
– А как хотелось, – процедила она.
Огибать Таджикоград не стали, проехали эти кварталы напрямик, хотя Ингрид напряглась, пока пробирались по запруженным прямо на тротуаре и проезжей части лавками и блошиными рынками улицам, где продаются и перепродаются краденые в основном вещи.
Пару раз в нас бросили камни, угадав белых, хотя я дал команду стеклам стать темными, как ночь, ребятишки бросались навстречу с воплями, предлагая купить дзерг, кику и лайсу, самые популярные на сегодня и самые дешевые наркотики, но Ингрид вела машину достаточно непреклонно, оставив пистолет на коленях в готовности.
Когда пересекли черту, отделяющую их район от Чайна-тауна, а затем и района Калмыкбада, сказала с облегчением:
– Все, вырвались. А раньше это был самый мирный народ… Самыми крутыми были узбеки. Таджики у них пребывали почти в рабстве… Давно, в Средние века.
– Скинули оковы, – согласился я. – Проезжай лучше по Темирлановской. На перекрестке Мари Люпена авария и затор…
Она зыркнула на меня зло:
– Чего так решил?
– Интуиция блестящего ученого, – объяснил я скромно, – и точный математический расчет. Там не было аварии четыре года, семь месяцев и двенадцать дней, что вообще-то рекорд для этого перекрестка. А если учесть атмосферное давление, протуберанцы на Солнце и свирепый муссон с пассатом, то…
Она прервала:
– Хорошо-хорошо, заткнись!.. Сам хоть понимаешь, что несешь? Или прикалываешься? Муссон с пассатом! Я в школе географию тоже проходила.
– Обожаю умных женщин, – сказал я льстиво. – Особенно в форме. Ты в следующий раз надень ее в постель, хорошо?
Она покосилась зло.
– Хочется поглумиться над властью?
– Ну хоть так…
– У меня нет формы, – отрезала она, – Я детектив, а не уличный постовой.
– Жаль, – сказал я с огорчением, – а так хотелось бы кому-нибудь сказать, что имел я эту власть… ну ты поняла.
– Мечтай, – ответила она недобро. – Как только возьмем главного гада, тебя посадим с ним вместе в одну камеру, а потом в Сибирь белых медведей пасти, стричь и собирать удои.
– Понял, – сказал я. – Значит, в моих интересах всячески затягивать поимку и арест главного гада. Езжай сейчас по…
Навигатор пискнул и сказал торопливо:
– Неожиданная авария на Мари Люпена!.. Рекомендую сменить маршрут. Проехать можно по Темирлановской…
– А потом через площадь Улугбека, – добавил я. – А то на Темирлановскую попрут все, надо из потока вовремя выйти.
Она покосилась на меня с подозрением уже не только в глазах, но и на лице, крутнула руль, автомобиль послушно нырнул в проходной двор, а там, лавируя между домами, выскочили на улочку к площади Улугбека.
– Почему Володарский? – спросила она. – Если человек стал вегетарианцем, бережет здоровье, то, по-моему, он меньше всего готов к преступной деятельности.
– Люблю власть, – сказал я с одобрением. – Такое выдает, что любой грузчик тоже начинает умничать и указывать президенту, куда крутнуть штурвал.
– Я не президент, – огрызнулась она. – Так почему?
– Ты про ускорения прогресса слыхала? – спросил я. – Такое слово, как «экспонента», знаешь?
– Это про индийского мудреца, – сказала она, – что на шахматную доску зернышки клал, на каждое в два раза больше?
– Сообразила, – ответил я. – Вот так сейчас развивается и наука. Вся. В смысле, всякая. И железнячники, и мокрохвосты. Те и другие уверяют, что бессмертие будет достигнуто. Только железнячники уверены, что бессмертие достигнут с помощью металлических имплантатов, а мокрохвосты – через изменение генетического кода.
Она буркнула:
– И что?
– Сразу прикидываешь, – сказал я мирно, – какая будет преступность и будет ли вообще? Преступность, конечно, будет, хоть снизится вовсе до минимума. Да и зачем рисковать, если уже заполучил самую высшую ценность – жизнь до бесконечности!..
Она фыркнула.
– Это счастье?
– Счастье, – ответил я серьезно.
Она презрительно прищурилась, взглянула свысока.
– Ты так боишься умереть?
– Боюсь, – ответил я честно.
Она сказала с тем же презрением, но и чуточку удивленно:
– И даже не стыдишься признаваться? Какой же ты мужик?
– Я не мужик, – возразил я с достоинством. – Это у вас там в полиции одни мужики. Даже если в юбках.
– А ты кто?
– Мужчина, – пояснил я. – Это чтоб тебе было понятнее. Как-нибудь почитаешь на досуге о разнице между мужиком и мужчиной. Хотя вроде бы оба самцы, но разница как между небом и землей. Ладно, как между плотником и столяром, это чтоб тебе было понятнее.
Она поморщилась.
– Ты не увиливай. Почему не стыдишься?
– А уже нет надобности, – пояснил я. – Раньше, когда все обязательно склеивали ласты, выбора не было, и нужна была философия, оправдывающая неизбежность смерти. И все мировоззрение было подчинено тому, чтобы раз уж нельзя стать бессмертным, то нужно принимать смерть гордо и с достоинством. Желательно в красивой позе, с улыбкой. Так, впрочем, и делалось во все века и во всех культурах. Даже последние слова придумывали заранее, чтобы сказать в час смерти, а потом красиво помереть.
