Врач «скорой» - Алексей Викторович Вязовский
Инфаркт миокарда с интерстициальным отеком легких, вот что у нас тут. И шок кардиогенный вырисовывается. Весело, короче. Нам такое возить нельзя, это реанимации дело, потому что и каждое осложнение в отдельности – дело гиблое, а если вместе… Но лечить нам никто не мешает, очень даже наоборот. Ну, мы и начали, дело привычное.
А на дедулю смотреть было больно. Он охал и что-то бормотал, то и дело доставая Ависа Акоповича вопросами о тяжести состояния и прогнозах. И такой он был несчастный, когда гладил свою супругу по руке, что мне хотелось куда-нибудь побыстрее из этого места сбежать. Держался я исключительно на профессиональном выгорании. Понятно, что бабушке жить осталось не очень долго.
Приехала кардиореанимация, мы собрали вещички и вернулись на станцию. Потом прокатились еще по пустяковым вызовам и к вечеру я про бабулю и думать перестал. Была бы какая полная атриовентрикулярная блокада с желудочковыми экстрасистолами, или еще какая экзотика, а так – случай рядовой, каждый такой и не запомнишь. У нас половина населения умирает от сердечно-сосудистого, другая половина – от рака.
Но память освежил Авис Акопович.
– Повтор у нас, собирайтесь, – сказал он, пообщавшись по телефону с диспетчерами.
– Это куда? – поднял голову от книги Валентин. – Вроде не должно быть.
– На Грановского.
– Вот те раз, – удивился я, – там же госпитализация случилась. Неужели бабулю домой отпустили? Она же никакая была.
– Поехали, узнаем, – сказал Геворкян. – С диспетчерами спорить – себе дороже.
Дверь в квартиру была приоткрыта, и вошедший первым Валентин громко спросил, где хозяева. Голос раздался из той же спальни, где мы были утром, когда лечили женщину.
Дед лежал на той же подушке, какой-то маленький и тщедушный.
– А Надя умерла в больнице, – сообщил он, вытирая слезы. – Час назад позвонили. Я собрался ехать, машину вызвал, а мне плохо стало, сердце что-то… Пришлось вас беспокоить. Вы простите…
Я накладывал электроды кардиографа, Валентин мерил давление.
– Восемьдесят на сорок, – сообщил он как раз в тот момент, когда я отбивал калибровочный милливольт в начале пленки.
– И инфаркт, – добавил я уже после снятого первого отведения.
– Плохо дело, сынки? – спросил дед, так тихо, что даже я, сидя рядом с ним, еле расслышал.
– Инфаркт у вас, Василий Андреевич, – сказал Геворкян, рассматривая пленку, выползающую из кардиографа. – В больницу сейчас поедем.
– На хрена она нужна, больница ваша? Я теперь с Надечкой буду, – четко произнес дед, и я оглянулся, не отвалился ли электрод – на пленке выскочили две подряд желудочковые экстрасистолы и поползла изолиния.
Дед перестал дышать.
– Реанимация! – вскочил Валентин.
– Зачем? – махнул рукой Геворкян, аккуратно оторвал кардиограмму, смял ее и спрятал в карман. Закрыл глаза пациенту. – Ему уже жить незачем было. Оформляем смерть до прибытия. Андрей, сообщите на станцию, пусть милицию вызывают.
* * *
На выходе из ЦКБ столкнулся с мрачным Давидом.
– Со смены?
– Да. А ты?
– И я.
– Чего такой убитый?
Ашхацава пригляделся ко мне.
– Тоже выглядишь хреново.
– Семейные старички божьи одуванчики, – признался я. – Подряд, за день.
– Ушли?
– Убежали. Сначала жена, потом муж, представляешь? Как в каком-нибудь рассказе Грина, они жили долго и умерли в один день. А у тебя?
– Раковый ребенок, терминальная стадия, боли. Наркотики уже не помогают. Выписали зачем-то домой, а родители «скорую» каждый раз вызывают при приступе. А что мы можем сделать?!
Давид со всей дури пнул железную мусорку. Та отозвалась мрачным «бумс».
– Надеюсь, это был риторический вопрос? По пиву?
– Пивом тут не отделаешься. Мне чачу родители прислали. Давай ко мне?
И мы поехали. Я как знал, на работу пешком добирался. Закуски в семье Ашхацавы не было – в холодильнике шаром покати. В магазин зайти не догадались, а потому пришлось использовать корочку черного, и ту только нюхать. Выпили почти ничего, по сотке, а в голове сразу зашумело. Давид все жаловался на Симку, как та его строит, выдалбливает перфоратором мозг. Хозяйка никакая, все у родителей пропадает. Денег тоже нет, даже в свадебное путешествие не поехали. Да и куда можно поехать зимой?
– Вам же надарили до фига и больше!
– Растратили. Телек купили, стиралку… Ну и там по мелочи.
Нехилые такие мелочи.
– Дырку видишь? – друг показал свой затылок. – Нет, ты пощупай. Прямо как дятел. Бум, бум…
– У вас же медовый месяц!
– Мед кончился, – мрачно буркнул Давид.
– А я тебя предупреждал, – мне оставалось только пожать плечами и повторить сакраментальное. – Я тебе говорил. Променял Москву на душевное спокойствие.
Вот она иллюстрация семейной лодки, выскочившей на рифы советского быта.
– Что же мне теперь делать?
– Освежи фильм по «По семейным обстоятельствам». Можно еще «Москва слезам не верит».
– А если серьезно?
Тут я задумался.
– Заделай ей ребенка. Это ее отвлечет на пару лет. А сам заведи себе какие-нибудь мужское хобби, куда она не полезет.
– Типа рыбалки?
– Ага. Дорогая, я на слет любителей-рыболовов на выходные. Чао-какао.
– Значит, подучиваешь дружка?!
Я и не заметил, как пришла Сима. Встала в дверях кухни прямо в пальто, уперла рука в боки. А она растолстела! Или мне так кажется из-за этой дурацкой одежды?
– Не подучиваю, – чуть смутился я. – А излагаю свою точку зрения на решение семейных проблем.
Пока я разглагольствовал, Давид попытался убрать бутылку со стола. Не получилось – Сима заметила, отобрала емкость.
– Я тебе говорила, чтобы твои родственники нам бухло не присылали?
– Говорила.
– Обещала, что вылью?
Давид промолчал. По его лицу было видно, на какое огромное преступление идет еврейская часть семьи.
– Ладно, вы тут развлекайтесь, я пойду. Если что – звоните «ноль три».
Позорно сбежал с места будущего смертоубийства. Семейные разборки – вещь не для посторонних. Они сейчас погрызутся, потом помирятся. А я, если бы влез, то оказался дураком. И врагом, причем для обеих сторон конфликта.
Но дома был все одно пойман уже собственной еврейской частью семьи. Аня в халатике до бедра выглядела намного более секси, чем Сима в пальто. Но руки в боки – это у них семейное.
– Пил?
– Допустим. Месячник трезвости вроде не объявляли.
– Чачу?
– Настучали? – я грустно сел на банкетку. Начал разуваться.
– Не настучали, а проинформировали!
– Вылила?
– Вылила.
– Очень зря. Давид ей такое не простит. Я тут подумал, как бы выглядела
