Красный вервольф 4 (СИ) - Фишер Саша
Тут другое. Приятели Анхель и Мартин играли с собаками. И вот это, бл*ха, совершенно в голове и не укладывалось почему-то. Ну да, я слышал, что собак фрицы любят больше, чем людей. Анекдот даже вспомнился. «Здравствуйте, я хочу записаться в СС». «Вам нужно убить семь евреев и одного кота». «А кота-то за что⁈» «Вы приняты!»
На самом деле, я не собирался ходить по деревне так долго. Хотел просто обозначить, что вот, мол, я работаю. Решаю вопросики, занимаюсь организацией. Но как-то… втянулся. И даже не заметил, как наступил вечер.
Пока был ребенком, я очень много времени провел в этой деревне. Знал, можно сказать, каждый закоулок, и все окрестные овраги облазил с пацанами. И отлично помнил, что в том доме с голубыми стенами и забавным жестяным петухом над воротами живет баба Шура. К ней очень здорово заходить просить воды. Потому что кроме воды она обязательно норовила сунуть какую-нибудь вкусняшку. Сейчас стены ее дома тоже были голубыми. Только вот бабушкой она еще не была. А была кокетливой дамочкой, с уложенной вокруг головы русой косой. Узнать в этой сочной женщине согбенную старушку с надтрестнутым голосом было, мягко говоря, непросто.
Я переходил от дома к дому, обещая себе, что «вот еще один, и все». Но шел дальше. От дома Пермяковых, где в восьмидесятых жил Борька, один из моих закадычных приятелей, а на стене в рамке висел портрет колоритного деда с бородой лопатой. Только сейчас там не было Борьки и его строгой мамы, а хозяйничал тот самый дед с портрета. Борька рассказывал, что он погиб в сорок третьем. Но сейчас был еще жив и довольно бодро ковылял на деревянной ноге. Потом я переходил к дому Оленевых, в котором когда-то жила, точнее будет жить, Катя, моя первая детская любовь. Даже сердце екнуло, когда я увидел копающуюся в палисаднике светловолосую девчонку. Показалось, что это она. Нет, конечно. Просто Катя из моего детства была очень похожа на свою маму.
Вот так я и ходил. По знакомым-незнакомым местам. И смотрел на людей, чьи портреты до этого видел только на надгробиях на местном кладбище.
Опомнился, только когда почти стемнело. И поплелся в растрепанных чувствах обратно к бывшей школе.
Может, зря я затеял это внедрение? Может, надо было выполнить все, как сказал Лаврик, вернуться обратно в отряд и забыть? А то черт знает, что… Глаза на мокром месте, как девчонка расчувствовался от нахлынувших воспоминаний.
Опа…
Я замер, не успев вырулить из-за угла.
Впереди были звуки какой-то возни. Смачная плюха, чей-то сдавленный стон. Потом тихий голос:
— Тихо ты, тащи лучше сюда мешок…
— А ежели он заорет?
— Не заорет, я его вырубил. Тащи мешок, говорю!
— Да сейчас… Тут он где-то был, темно же…
— Зачем ты его на землю бросил, остолоп⁈ Ничего тебе доверить нельзя!
— Вот он, вот!
Снова возня, хруст веток, будто что-то громоздкое протаскивают сквозь кусты.
— Тяжелый, гад…
— Откормленный, падла. На наших харчах. Но ничего… За все поквитаемся.
— А ежели узнают?
— Не будешь болтать, и не узнают. Давай, взяли!
Я осторожно выглянул. Так и есть. Два темных силуэта волокут что-то большое и тяжелое. Это что они такое удумали?
Я подождал, когда парочка злоумышленников отойдет на безопасное расстояние и бесшумно скользнул вдоль кустов за ними. Ох, неаккуратно работают, деятели! Переругиваются вполголоса, тело тащат волоком, приминая кусты и траву.
Что это они такое задумали, интересно? Судя по голосам, один старый, другой молодой.
Притормозили рядом с рельсами. Попререкались немножко, пока решали, как ловчее через них бесчувственное тело перетащить.
Решились. Полезли на насыпь чуть ли не по-пластунски, разок упустили свою жертву, и фриц съехал по гравию обратно вниз. Матюгнулись, снова поволокли.
С третьего раза у них получилось.
В лесу они повели себя смелее. Перестали шептать и плестись гусиным шагом. Взвалили тело к себе на плечи и потащились куда-то вглубь по едва заметной тропинке. Вроде были в той стороне какие-то развалины. Не то коровник дореволюционный, не то недострой какой-то. Мы с пацанами их исследовали, но признали скучными. А вот эти двое, похоже, считали иначе.
— Сюда заноси. Да осторожнее ты…
— А то, что? Голова ему все равно уже не понадобится.
— Не хочу, чтобы он раньше времени скопытился.
— А ежели он в себя не придет?
— Придет. Я тут припас кой-чего на этот случай… Веревку давай!
— Так у тебя же веревка!
— Как у меня? Я точно помню, что тебе ее отдавал!
— Ничего ты мне не отдавал, мешок только.
— А веревка в мешке… Тьфу ты, пропасть… Давай мешок стаскивай…
— Вас ис дас…
— Ааа, стой, гнида!
Бум, хрясь! Что-то тяжелое впечаталось в череп. Треск веток.
— Помер, кажись… Ты ему голову проломил.
— Да и черт с ним! Давай сюда его подтащим, тут место ровнее.
— Вот веревка!
— Да на что она теперь⁈ Укладывай давай! Руку, руку вот эдак вот вытяни! Да не вверх, а вбок, вот, смотри, как я делаю!
— На нем же еще знаки надо будет какие-то рисовать?
— У меня бумажка есть с собой. Вот тут вот… Эх, не видно ни зги! Спички есть? Подсветить надобно.
— Фонарик подойдет? — вполголоса спросил я.
Глава 20
— Да не ори ты, придурок, всю деревню перебудишь, — я удерживал пацана на вытянутой руке, тот орал и нелепо размахивал руками. Типа ударить пытался, но не дотягивался.
— Пусти, гад фашистский! — орал он.
— Тихо ты! — шикнул я и вполголоса обратился в темноту, куда кувырком укатился второй, старый. — Эй, мужик! Выходи давай, я свой. Не трону!
— Да какой же ты свой, коли я видел, как ты франтом по улице расхаживал⁈ — раздалось из темноты.
— Эх ты, вроде взрослый дядя, а не знаешь, что бывают разведчики, — хохотнул я. Ухватил все еще вырывающегося парня за руку, скрутил. Ну как, скрутил, скорее обнял крепко, чтобы тот трепыхаться перестал.
Пацан был молодой и очень тощий, просто кожа да кости.
— Ты книжки про шпионов читал? — сказал я.
— А чем докажешь, что ты шпион? — требовательно вопросил старый. — У меня тут ружжо! Пристрелю в случае чего!
— Ага, два ружья… — буркнул я. — Да выходи давай! Вы чуть вольфсангель в другую сторону не нарисовали.
— Чего не нарисовали? — кусты затрещали, и я тут же направил в ту сторону фонарик.
— Доброй ночи, отец, — ухмыльнулся я. — Вы же тут, как я смотрю, этого фрица как жертву вервольфа собирались расписать.
— Да не свети ты в глаза, — ворчливо сказал дед, прикрывая лицо растопыренной ладонью. — А ежели и так, то тебе-то что за дело?
— С умом надо подражать, — я оглядел собеседника. Сухощавый старикан, из путаницы морщин высовывается крючковатый нос. Серая роба, под ней тельняшка, на которой дыр больше, чем полосок. И сквозь дыры просвечивают линялые синие узоры на коже. О, а дедок-то, похоже, сиделец. Вот почему он так ловко свалил. Прямо-таки щучкой нырнул, как мастер спорта по прыжкам в кусты. А пацан замешкался, так что я его успел ухватить за загривок.
— Это чегой-то? — прищурился дед.
— А тогой-то! — фыркнул я и заглянул в лицо парнишке. — Если отпущу, кидаться на меня не будешь, воин?
— Неа, — тот помотал головой.
Я разжал руки, и пацан немедленно кинулся к деду.
— Головой-то подумай, — сказал я. — Фрицы убитых Вервольфом уже много находили, знают, как он убивает. А если найдут этого с совсем другими знаками, как думаешь, быстро поймут, что это не вервольфа рук дело, а?
— Ну… это… — замялся дед. — Я вроде все точно скопировал, мне Данила мамой клялся, что точно так все и выглядит.
— А теперь еще немного подумай, — жестко сказал я. — Когда фрицы своего убитого находят, дальше что происходит?
— Так я же и кумекал, что ежели решат, что вервольф это, то никого не тронут, — дед всплеснул руками.
— Это ты правильно подумал, — кивнул я. — Вот только вольфсангель рисуется в противоположную сторону. Вот так, смотри.
