Мусорные хроники - Александр Титов

Мирно дожидаться расправы над собой я не собирался. Расположение двух оставшихся банд мне было прекрасно известно, так же, как и их численность и вооружение. Я даже знал, что накануне они объединились, и теперь у них было шестьдесят два человека.

Я собирался раздавить их ударом с двух сторон и связался с Черепахой по рации. Тот долго не отвечал, забыв, наверное, как эта штука работает. Когда несколько недель назад я объяснял ему принцип её работы, он назвал рацию чудесной коробочки с «писюлькой». При этом заверял, что всё понял, а в глазах читался вопрос: «А ежели энтой рацией орехи колоть, она поломается?».

— Да ёкарный бабай! — прозвучал вдруг голос горбуна после двадцати минут ожидания. — Как эта хренотень работает? Куды ни ткни, всё не то. Шрам! Шра-ам! Иди сюдой! Мож ты чё накумекаешь.

— Черепаха, я тебя слышу, — попытался прервать его я, но горбун был неумолим.

— Мож её долбануть хорошенько?

— Ща молоток принесу, — пообещал Шрам. Хороший боец, но далеко не самый смышлёный. Он пришёл новобранцем около месяца назад и быстро заслужив уважение, стал правой рукой Черепахи.

— Не надо молотка! Черепаха, Шрам, я вас прекрасно слышу, — громко и отчётливо проговорил я.

Горбун услышал, несколько секунд помолчал, а затем недоверчиво спросил:

— Точно слышишь?

— Нет, блин, делаю вид. Как у тебя дела?

— Дела. Дела? Ну-у, дела, как дела. Всё, Шрам, иди отселева. У меня разговор важный, — Черепаха выждал пару минут и продолжил: — Никто здеся ничаво не могёт. Как куры безголовые, носются взад-назад, а мне всё самому, всё самому. Даже не представляю, чтоб тута без моего участия происходило бы.

— Развалилось бы всё, — усмехнулся я.

— Во! Точно! Ежели ты сам энто сказал, значит, точно бы развалилось.

Он ещё немного посетовал на тяжёлую жизнь, побрюзжал про глупых подчинённых, но в итоге заявил, что всем доволен и всё его устраивает. Наверное, испугался, что я решу его снять с должности, раз ничего не получается.

А потом я перешёл к главному:

— Сколько у тебя сейчас свободных людей?

— Та-ак-с… — протянул задумчиво горбун. — Ну, тридцать-то наберётся.

— Очень хорошо.

Я вкратце описал ситуацию и что нужно делать. Черепаха же принял новость с радостью и заявил, что сам уже давно собирался этим заняться. На этом подготовка закончилась.

А к середине следующего дня пришёл Шаман и сообщил, что обе банды успешно разгромлены, хоть и с большими потерями среди наших новобранцев. Но об этом он говорил с каким-то хищным оскалом победителя, от которого мурашки бежали по спине.

Глава 28

Всё то время, что приходилось напрягать нервы и пробовать терпение на прочность единственной отдушиной для меня была Шанти. Каждую свободную минуту я старался быть с ней и не раз проводил ночь в её убогой хижине, дрожащей даже от соседского храпа. Но близость между нами оставалась плотской и возвышенной, в глазах и словах, в лёгких движениях пальцев, среди коротких молчаливых пауз и в редких горячих поцелуях. Я чувствовал, как неприятно ей думать о сексе, и не настаивал. Важнее всего было то, что она сияла от счастья, когда я приходил, и все проблемы вдруг становились для меня далёкими и совершенно никчёмными.

Мы сидели на крошечной кухоньке, при неровном свете керосиновой лампы и говорили обо всём на свете и ни о чём конкретном. О мелочах давно забытых и о вещах незабываемых. Просто, легко и непринужденно перетекала одна тема в другую, и время тогда как будто исчезало только для нас двоих. Оно проносилось где-то в стороне, холодило кофе в чашках, выпаривало воду из чайника на плитке и выжигало керосин в лампе. А мы тонули в наших голосах и не могли прерваться.

— Наверное, тебе покажется это смешным, но в детстве я боялась темноты, — сказала она как-то между глотками кофе.

— Почему смешным? Я думал, дети всегда темноты боятся. Ну, или почти всегда.

— Здесь? — с удивлением взглянула она на меня. Я припал к чашке и ничего не ответил. — Не знаю. Странно бояться темноты, когда она всегда и всюду. Я ни от кого больше не слышала, чтобы её боялись. А мне без света спать было сплошным мучением.

— А почему так? Казалось, что в темноте кто-то прячется?

— В темноте всегда кто-нибудь прячется. Как бы тебе не хотелось, чтобы это было не так, но в темноте всегда кто-нибудь есть.

— Даже сейчас? — я кивнул на дальний угол за её спиной, куда не доставал свет лампы.

— Даже сейчас, — подтвердила Шанти, не оборачиваясь. — Ты просто не знаешь, что такое темнота.

От такого неожиданного заявления брови мои приподнялись, а рот приоткрылся, едва не отпустив шутку.

— Интересно. Что же такого я не знаю про темноту, если она здесь везде, куда не глянь?

— Просто ты её воспринимаешь, как простое отсутствие освещения.

— А разве это не так?

— Темнота там, где нет света.

— Разницу я, честно говоря, пока не замечаю. Ты думала, что за тобой из темноты кто-то следит?

Она улыбнулась, погладила мою руку и долго молчала. Я уже начал думать, что тема иссякла, но Шанти вдруг продолжила:

— Темнота всегда наблюдает. Она ждёт, когда ты будешь слабым, и тогда проникнет внутрь. Но она очень пуглива. Если есть внутри тебя хоть немного света, то ей никогда с ним не справиться. Она может окружить, подступить вплотную и даже заставить верить, что существует только она, но это не так.

Будь на месте Шанти кто угодно другой, я бы усмехнулся и сказал бы что-нибудь вроде «Эзотерикой прям несёт за километр». Но Шанти я верил. Видел в её глазах не фанатизм, но убеждённость. Как учёный, она сделала открытие, способное перевернуть мир, и не страшилась идти против привычных догм.

— И как же ты с этим справилась? — спросил я.

— Отец, когда ещё был жив, купил мне вот эту лампу, — она кивнула на керосинку, висевшую под потолком. — Он зажигал её и оставлял, пока я не усну. А она затухала сама, когда я уже крепко спала и видела сладкие сны. Так постепенно страх отступил. Но когда папа умер мать спилась и уже ни о каком свете на ночь и речи не было.

— Мне жаль, что так получилось.

— Я верю. Мать оказалась слабой, а свет в её душе потух вместе со смертью отца. Тогда я не могла этого понять и возненавидела