Башня Зеленого Ангела. Том 2 - Тэд Уильямс
Перед ней стояло дерево, огромное и белое, такое высокое, что она не могла разглядеть его верхушку; казалось, она пронзала само небо. Она смотрела на него, ошеломленная зловещим величием. И хотя какая-то ее часть знала, что это сон, Мириамель каким-то образом понимала, что великая белая полоса есть нечто очень важное.
Мириамель приблизилась к нему – у нее не было тела: шла она или парила? Она не могла сказать – она видела, что дерево поднимается над лишенной выразительных черт землей одним гладким стволом, точно колонна неправильной формы из идеально отполированного мрамора. Если белоснежный гигант имел корни, то они находились глубоко-глубоко под землей, где-то в самом ее сердце. Ветви, окружавшие дерево, точно плащ из потрепанной паутины, были идеально тонкими и росли из ствола, но становились еще тоньше по мере того, как удалялись от него и тянулись вверх, а их переплетенные концы постепенно становились невидимыми.
Мириамель находилась уже совсем рядом с огромным деревом и начала подниматься, без всяких усилий двигаясь вверх. Ствол скользил перед ней, словно молочная река.
Она летела в огромном облаке ветвей. Серо-голубое небо за переплетенными белыми нитями было каким-то диковинно плоским. Она не видела горизонта, и ей казалось, что в мире, кроме дерева, больше ничего нет.
Паутина ветвей становилась толще. Тут и там среди ветвей висели маленькие ядрышки темноты, сгустки мрака, подобные опрокинутым звездам. Поднимаясь медленно, точно лебяжий пух, подхваченный порывом ветра, Мириамель потянулась вперед – внезапно она обрела руки, хотя остальная часть ее тела странным образом отсутствовала, – и прикоснулась к одному из черных сгустков. Он имел форму груши, но был гладким и мягким, как спелая слива. Мириамель дотронулась до другого и обнаружила, что он такой же. Однако следующий оказался немного иным. Пальцы Мириамель невольно сжались, и он упал на ее ладонь.
Она посмотрела на него и увидела такую же, как у других, плотную кожу, но чем-то он от них отличался. Быть может, был немного теплее. Каким-то образом она поняла, что он созрел.
Она продолжала на него смотреть, завитки белого дерева бесконечно падали по обе стороны от нее, а черный плод на ладони задрожал и раскрылся. В его середине, там, где персик прятал бы свое ядрышко, лежал ребенок размером с палец. Веки, крошечные, как снежинки, были опущены – он спал, но шевелил ручками и ножками и зевал, но глаза оставались закрытыми.
Значит, каждый из плодов имеет душу, – подумала она. – Или это… вероятности?
Она не знала, что означают подобные мысли во сне, но через мгновение ее охватил страх.
Я ведь сорвала его! Сорвала слишком рано! Я должна вернуть его обратно.
Что-то продолжало нести ее вверх, но сейчас она испытывала ужас. Она совершила нечто неправильное, должна вернуться и найти одну ветку среди тысяч других. Может быть, еще не поздно вернуть то, что она невольно украла.
Мириамель схватилась за сплетение веток, пытаясь замедлить подъем. Некоторые из них, тонкие и хрупкие, как сосульки, ломались у нее в руках, несколько черных плодов сорвались и начали падать в серо-белую пустоту под ней.
Нет! Ее охватил ужас. Она не хотела причинить такой вред. Мириамель протянула руку, чтобы поймать один из падавших плодов, и уронила крошечного ребенка. Она попыталась его схватить, но он уже был далеко.
Мириамель страшно закричала от отчаяния и ужаса…
Было темно. Кто-то ее держал, крепко прижимая к груди.
– Нет! – выдохнула она. – Я его уронила!
– Ты ничего не уронила, – сказал голос. – Тебе приснился плохой сон.
Она смотрела, но не могла разглядеть лица. А голос… она его узнала.
– Саймон?..
– Я здесь. – Его губы оказались возле ее уха. – Тебе ничего не грозит. Но лучше больше не кричать.
– Извини. Мне очень жаль. – Она вздрогнула и стала высвобождаться из его объятий. Пахло сыростью, а ее пальцы касались чего-то шершавого. – Где мы?
– В амбаре. В двух часах езды от Фальшира. Ты не помнишь?
– Немного, – ответила она. – Что-то мне нехорошо. – На самом деле Мириамель чувствовала себя ужасно. Она дрожала, и одновременно ей было жарко, а все вокруг окутал туман, более густой, чем когда она обычно просыпалась посреди ночи. – Как мы сюда попали?
– Мы подрались с Огненными танцорами.
– Да, я помню, – кивнула Мириамель. – А потом мы скакали.
Саймон издал какой-то звук в темноте, возможно, рассмеялся.
– А потом перестали скакать. Именно ты приняла решение здесь остановиться, – сказал Саймон.
Она покачала головой.
– Я не помню.
Саймон ее отпустил – Мириамель поняла, что неохотно – хотя сейчас она соображала не лучшим образом. Затем он отполз в сторону по тонкому слою сена, раздался скрежет, и появился свет. Темная фигура Саймона вырисовывалась на фоне окна. Он пытался открыть ставни.
– Дождь прекратился, – сказал он.
– Мне холодно. – Она попыталась зарыться в солому.
– Ты сбросила плащ. – Саймон снова к ней подполз, нашел плащ и накрыл ее до подбородка. – Если хочешь, я могу отдать тебе свой.
– Я думаю, мне хватит и моего, – ответила Мириамель, хотя ее зубы продолжали стучать.
– Хочешь чего-нибудь поесть? Я оставил тебе твою часть ужина – но кувшин с элем ты разбила о голову того огромного типа.
– Только немного воды. – Мысль о еде показалась ей неприятной.
Саймон возился с седельными сумками, пока она смотрела в окно на ночное небо, но вуаль облаков скрывала звезды. После того как Саймон принес ей мех с водой и она напилась, Мириамель почувствовала, что на нее снова накатила слабость.
– Я чувствую себя… плохо, – сказала она. – Наверное, мне нужно еще поспать.
Саймон не сумел скрыть разочарования:
– Конечно, Мири.
– Мне очень жаль. Я чувствую себя такой больной… – Она еще выше подтянула плащ.
Казалось, темнота вращалась вокруг нее, она снова увидела силуэт Саймона на фоне окна, а потом тени утащили ее в темноту.
К утру лихорадка Мириамель усилилась. Саймон ничего не мог для нее сделать, лишь протирал влажной тряпицей лоб и давал воды.
Темный день прошел в мелькании образов: серые тучи проносились мимо окна, зов одинокого голубя, встревоженное лицо Саймона, появлявшееся над ней с периодичностью луны. Мириамель обнаружила, что ее не особенно интересовало то, что с ней происходило. Все страхи и тревоги унесла болезнь. Если бы она могла заснуть на целый год, она не стала бы возражать; но вместо этого
