Долг наемника - Евгений Васильевич Шалашов
— Если бургомистры не были признаны виновными, то почему наказали город? — вмешалась Гертруда. — Из Ульбурга увезли печать, свод законов был сожжен на площади, а вместо бургомистров был назначен императорский наместник. Налоги теперь собирают не ратманы, а имперские чиновники.
— А что случилось с Жаком Оглоблей? — поинтересовался я. Поправился. — С Жаком Пердиккой, одноногим. Он же тоже свидетельствовал против меня.
— Да, я слышала о таком, — кивнула Эльза. — Но он исчез. Его искали, а потом имперские чиновники объявили, что Пердикка не вписан в книгу граждан Ульбурга, что он незаконно владеет землей, трактирами, чем-то еще, я уже и не помню. Все его имущество было конфисковано в императорскую казну. Да, это тоже вменили в вину бургомистрам. Не всем, а господину Кауфману. Он должен был следить за правильностью принятия в горожане.
— Господа, вы не подумайте о нас плохо, — взяла меня за руку Гертруда и, вроде бы, попыталась ее поцеловать, но я тихонечко отвел руку в сторону. — Мы с сестрой — две старые больные женщины. Мы собирались продать гостиницу, потому что налог в пятьсот талеров — огромные деньги. Это больше, чем стоимость самой гостиницы. Но жизнь на ферме — очень тяжелая. Если нанимать работников, самим будет нечего есть, а работать в полную мы уже не можем. Мы подумали, и решили, что если продадим ферму хотя бы за пятьдесят талеров, то в гостинице, с постояльцами, сумеем прожить до конца наших дней. Но земля вокруг Ульбурга подорожала, народ хочет уехать из города, и мы смогли выручить целых двести талеров! Нам хватит до конца наших дней! Мы даже можем не брать постояльцев.
Я прикинул, что старухи (хм…а сам-то?) теперь богатые дамы. Наемник по первому году службы получает четыре-пять талеров в месяц. В год — шестьдесят талеров, плюс процент с добычи (ну, еще собственные трофеи, которые удается утаить от полкового начальства). В среднем, набегает сто талеров. На сто талеров, если особо не шиковать, можно прожить лет пять, а то и десять. А если у сестер есть собственный дом, возможность готовить, а не питаться в трактире, им вполне хватит лет так на двадцать. Двадцать лет — огромный срок! Пожалуй, если соберутся выйти замуж, так и жениха найдут.
Глава 15. Последний из «летучих»
Редкие прохожие с удивлением пялились на человека, копающегося в сточной канаве. Ну, если уж быть совсем точным — я возился под небольшим мостом, переброшенным через канаву. Но, кому какое дело? Мало ли что человек мог обронить? Кошелек там, колечко. Или сумку с важными вещами.
Оставив уставшего мага на попечение сестер Лайнс (Да, а почему Лайнс? У них же должна быть другая фамилия? Ну, неважно) и, одолжив у них старую одежду, (подозреваю, что она осталась от покойного мужа Уты) — штаны, слишком короткие для меня, зато — широкие в поясе, пошел к сточной канаве. Мне хотелось отыскать свои награды, которые успел спрятать. Я не собирался их носить, уподобившись породистой собаке, хвастаться перед пьяными друзьями. Мне хотелось, всего-навсего, поместить свои кресты, звезды и медали, собранные за двадцать лет службы, в небольшую витрину в библиотеке. А когда-нибудь, (очень на это надеюсь!) когда у нас с Кэйтрин вырастет сын, я буду показывать парню свои регалии и рассказывать о подвигах. Дочь — тоже неплохо. Я разрешу ей играть блестящими висюльками.
А еще там лежали мои пергаменты. Весь послужной список, дипломы, свернутые в трубочку.
Конечно, за пять лет кое-какие награды испортились, чернила могла сожрать вода, но я надеялся, что смогу почистить, поправить. Ну, а еще у меня есть знакомый маг.
Увы, сколько я не копался в канаве и под мостом (на потеху немногочисленных мальчишек), но ничего не нашел. Нет, вру. Рука зацепилась за что-то твердое, и на свет божий вылез тяжеленный комок грязи. Он еще и звенел! О, так это те самые деньги, что я отобрал у Уты (мои деньги, присвоенные лжесупругой!) — не то двести, не то триста талеров медью и серебряной мелочью. Для кого-то довольно приличная сумма. Опасаясь, чтобы ветхая ткань не рассыпалась, сунул в мешок. Но все равно, привлек внимание мальчишек.
— Дядька, дай денежку! — потребовал один из них, самый наглый.
Их было человек пять. Обычные уличные сорванцы, встреча с которыми опаснее встречи с голодным волком. Судя по драной одежде — из бедных семей, не то — беспризорники. Возраст — от двенадцати до пятнадцати. Самый поганый период в жизни мальчишки, когда силенки уже есть, а ума еще нет.
— Дам, а потом еще и поддам, — пообещал я, улыбнувшись, демонстративно положив руку на рукоять ножа (с нарядом господина Лайнса меч никак не гармонировал!).
Видимо, взгляд у меня был не очень добрым, потому что малолетки попятились.
— Эй, парни, — окликнул я мальчишек. — А хотите поделюсь? Но отработать надо.
Самый старший и, самый крепкий, очевидно вожак, внимательно смотрел на меня. Слишком внимательно. Так, словно рассматривал, пытаясь узнать. Вряд ли мальчишка мог меня помнить. Ну, сколько ему могло быть во времена осады? Лет девять-десять. Еще ладно, было бы ему лет двенадцать, то он мог бы быть в «летучем отряде» (еще называвшемся «летучие мальчишки»). Но по моему настоянию, младше двенадцати лет в отряд не брали. Хотя, мне показалось, что этого мальчишку я где-то видел, а вот узнать не мог. Это взрослые за пять лет почти не меняются, а мальчишки, становясь юношами, очень даже.
— Парни, отойдите подальше, мне с дядькой поговорить надо, — приказал вожак своей маленькой банде и те беспрекословно ушли. Повернувшись ко мне, улыбнулся, показав белые зубы. Правда, двух передних недоставало.
— Комендант, ты меня не узнаешь?
Ну, кто это мог быть? Неужели…
— Яник? — неуверенно предположил я.
Улыбка парня стала еще шире.
— Он самый!
Яник, самый младший из «летучих мальчишек». Да, ему было десять, а не двенадцать, потому что его привел Жак Оглобля. Пять лет назад, мальчишка кинулся бы ко мне на шею. Ну, или полез бы драться, как это было когда-то, когда он не смог опознать в заросшем бродяге бывшего командира. А теперь — сама сдержанность!
— Эх, нам бы с тобой где-нибудь посидеть, поболтать, — вздохнул я, критически осмотрев свою грязную и вонючую одежду. Идти в гостиницу мыться и переодеваться
