Наталья Игнатова - Последнее небо
«Может быть, — Гот ухмыльнулся, — сержант интересен Уле в силу ее профессии? Непредсказуемость генов, сочетание рецессивного и доминантного признаков в одном флаконе, зависимость проявления шестого чувства от чистоты крови. Фу, майор. Стыдно должно быть. Из Зверя вышел бы не самый худший ариец, но Азия улыбается из его глаз слишком уж вызывающе».
Незадолго перед закатом прибыл грузовик с буровой. Высадил умотанных донельзя строителей, забрал сменщиков и снова взлетел, направляясь обратно к морю. Два грузовых и три легких вертолета на двадцать человек. Роскошная жизнь! А еще боевой болид Гота, который, как только появилась возможность, перетащили из джунглей на плато, заправили и поставили в ангаре до лучших времен.
Один Ми-40 перевели на постоянное жительство в ангаре вышки. Дважды в сутки он курсировал от моря к лагерю, перевозя строительные бригады, а остальное время активно использовался на строительстве. Второй грузовик, собранный, заправленный, готовый к вылету, пока оставался на плато. Летать на нем было некому и некуда, но оставлять машину в виде набора деталей Гот счел непозволительным. Готовый грузовик под рукой лучше бесполезного груза под ногами. Ка-190 без дела не стояли, обшаривали хребет, делали снимки, брали пробы для анализов. Чудная наука биология. По состоянию растений Ула делала выводы, никак к растениям не привязанные. Она первая сказала, что под шельфом залежи нефти. Геологические зонды лишь подтвердили эту информацию и указали более точное место. Точно так же отыскались в горах рудные залежи, а в джунглях к западу от хребта, далековато, правда, дальше, чем морское побережье, еще один нефтяной пласт. Впрочем, вряд ли он когда-нибудь понадобится.
Третий вертолет, собственно «Мурену» — так теперь называли только ее, — Зверь уволок на буровую. Точнее, это «Мурена» уволокла Зверя. Началось все с того, что с вышкой прервалась вдруг связь. Гот отправил своего заместителя выяснить, что случилось. Зверь улетел. Связь наладилась сама по себе — Кинг сказал потом, что мешали атмосферные помехи. А ожившая рация сообщила голосом Пенделя, что «Азамат здесь останется, мы кое-что придумали».
Зверь не вернулся. И вертолет не вернулся. Пусть. Не оставлять же, в самом деле, пилота без машины. Из десантника, конечно, в жизни пилота не сделать, но у этого должность официальная так называется. Гот сам распорядился. Никто за язык не тянул.
Сержант, легок на помине, вышел на связь почти сразу после отбытия грузовика Будничным голосом сообщил.
— Майор, завтра с утра буровая начнет работать. Запуск в пять часов. Так что можешь строительную группу переназначать на другие задания.
— Яволь, — Гот кивнул, как будто Зверь мог его видеть. — Завтра с утра я буду на вышке.
— Да, сэр, — ответил сержант с легким удивлением. Явно не понял, зачем командиру срываться из лагеря и лететь за три сотни километров на автоматическую буровую. Да и где ему понять? Это для Гота нефть означает возможность летать. А для остальных здесь она просто продукт, необходимый для человеческой жизнедеятельности. Каждому свое. Но лучше быть на буровой во время запуска. Самому увидеть, лично убедиться в том, что все идет как нужно.
Суеверия?
Почему бы нет? Да к тому же давненько не появлялось повода подняться в небо. Дел и на земле хватало.
Если на буровой работа шла круглосуточно, то на плато придерживались нормального режима. Так что утром, когда майор вышел из жилого корпуса, лагерь был непривычно безлюден.
Лишь двое часовых откозыряли сонно, даже не пытаясь сделать вид, что сохраняют бдительность. Начальство заметили — уже хорошо. Пятый час утра — поганое время. Спать хочется до дрожи в коленках, и нельзя. Охранять надо.
Джокер давно уже научился безошибочно предсказывать, когда именно будет нападение. С тех пор Гот время от времени испытывал желание придушить пигмея. Все остальное время он боролся с настоятельной потребностью удавить Зверя. Эти двое с ослиным упрямством отказывались объяснять, откуда и как получают информацию. Душить или давить, что того, что другого было, к сожалению, нельзя. Пока они живы, люди в лагере чувствуют себя в относительной безопасности. А со смертью того же Джокера ситуация здорово осложнится. Во-первых, неизвестно будет, когда и куда можно соваться в джунглях. Во-вторых, непредсказуемыми станут атаки на плато. В-третьих… в-третьих, мертвый Джокер, да и Зверь, если уж на то пошло, совершенно точно не смогут объяснить что бы то ни было.
Обидно.
В ближайшие три дня нападений не ожидалось, но охрану лагеря, естественно, никто не отменял.
Гот, стараясь придать сонному взгляду хоть сколько-нибудь строгости, ответил на приветствие часовых. Не удержался и зевнул.
Еще и зябко… Тропики, называется. Роса на камнях мерзкая — лягушки и те бы замерзли.
Зверь, мать его так! Не мог он, что ли, передвинуть запуск хотя бы часов на девять утра?
Не мог, конечно. Все спешит, торопится куда-то.
Башка, которому пришлось проснуться еще раньше, уже подготовил к полету одну из машин и, кажется, даже успел проснуться. Во всяком случае, выглядел он бодрее, чем часовые. Обритый наголо череп в свете прожекторов вызывающе светился.
— Все готово! — радостно отрапортовал он, едва майор появился на поле.
— Свободен. — Дитрих поморщился. Энтузиазм Башки, вопреки здравому смыслу, нагонял сонливость, — Можешь идти досыпать.
— Слушаюсь! — Солдат исчез раньше, чем Гот успел пожалеть о своей доброте. Может, стоило отправить его на кухню? Там наверняка нашлось бы чем заняться. На любой кухне всегда есть что делать. Это закон такой. Мерзкий. Как большинство аксиом.
Майор забрался в кабину. Зевнул снова. И помотал головой, стряхивая сон. Боевой режим — во всяком случае, Дитрих для себя называл это состояние именно так — включился, едва захлопнулась бронированная дверь. Плоскости земли и неба слились в сферу, сердце сбилось на миг, переходя на особенный «полетный» ритм, и показания приборов превратились в паутину дополнительных чувств. Шестое, седьмое, десятое… Что там спрашивал Зверь? Летаешь ли ты, майор, только по приборам? Да. Пожалуй, что да.
А объяснить это пехотинцу ты сможешь?
Да не поймет пехотинец. Любой другой пилот и то не понял бы.
Вот то-то же. Стоит ли, в таком случае, ожидать понятных объяснений от Джокера или того же Зверя? У них свой боевой режим.
Ладно. Пора.
Прямо с места, без разбега, вертолет рванулся в небо.
Прежде, чем направиться навстречу солнцу, Гот сделал круг над лагерем. Без особой необходимости, просто, чтобы взглянуть сверху и лишний раз удостовериться, что все сделано правильно и смотрится хорошо. Горный хребет, протянувшийся почти строго с юга на север, к далекому морю, с такой высоты трудно было воспринять как единое целое. Скалы подавляли: хотелось подняться выше, чтобы не чувствовать себя слишком уж маленьким, а свою машину — хрупкой и нелепой. Раньше почти не приходилось летать на малых высотах, и уж тем более не приходилось летать между скал, зданий, стен каньонов. Болид — не вертолет. Болиду место нужно. В небо повыше, а того лучше — в космос. Там просторно, есть где развернуться. Там и скорости не те, что здесь, внизу. Ладно. И на вертолетах люди летают.
Два жилых корпуса, между которыми скромно вклинился камбуз, стояли вдоль ровной скальной стены, настолько близко к ней, насколько это было возможно.
Лис блеснул геологическим образованием, незаконченным, но вполне достаточным, чтобы знать, что делаешь, и заверил: рядом со скалами вполне безопасно. В смысле, сверху ничего не свалится, камнепада не случится, и от перепадов температур горы в самый неподходящий момент не расколются. Безопасно так безопасно. С точки зрения обороны лагеря место для жилых корпусов было идеальным.
Под прямым углом к одному из них примыкала лаборатория, где обосновалась Ула. Короткий шлюз между двумя зданиями был обычно перекрыт. Желающих сунуться в него все равно не находилось. Заглядывать к Уле без особой необходимости народ избегал — кто ее знает, что она там у себя делает? Еще надышишься ядом каким или заразу подхватишь. Биологи, они же все ненормальные. Им только дай повод для эксперимента — мигом из бойцов в образцы определят.
В смежный с лабораторией корпус лазарета тем более не совались. Пока Резчик был жив, к нему забегали, разумеется, а вот после того, как умер парень… Нечего теперь там делать. И чем дольше так будет, тем лучше.
Свет прожекторов скорее сгущал утренние сумерки, чем рассеивал их, и Гот прищурился, пытаясь разглядеть возле камбуза немецкую скамейку. У них с Улой стало доброй традицией ужинать там вдвоем. На пленэре, так сказать. С видом на плац.
Пижон вид оценил и заявил, что скамейка однозначно немецкая, потому что никто, кроме немцев, плацем любоваться не может. Пижону много не надо, чтобы название прилепить Он, кажется, без названий жить не может То, что Зверь иногда разделял с Готом и Улой вечернюю трапезу, и Зверь-то немцем не был, Азата ничуть не смутило. А что его, скажите на милость, может смутить? Он ведь журналист. Скажет как отрежет.
