Владимир Березин - 89.Группа Тревиля

— Есть такой фокус, приписываемый, кажется, Архимеду: он будто бы нарисовал окружность — и площадь круга символизировала знание, а длина окружности — соприкосновение с Неизвестным. С тех пор человек практически не эволюционировал, а знаний прибавилось сильно.

— Более того — не надо стремиться к господству на всём периметре. Это бестолковая задача. Одним словом, как говорил начальник Пробирной Палаты: «Плюнь в глаза тому, кто скажет, что можно объять необъятное».

— Трижды плюну в того, кто скажет, что незачем стараться это сделать.

— Ну, я-то вообще-то за санитарию…

От нашего разговора, как оказалось, отделился другой, и пожилой человек сказал кому-то: «А вот интересно, они говорили про стандартные гипотезы Гротендика в алгебраической геометрии, гипотезы Бейлинсона о значениях L-функций в теории чисел, а про программы Ленглендса в теории автоморфных форм мы ещё поговорим»…

От последней фразы кто-то из оставшихся стал громко икать. Но меня развеселило другое — это был именно тот голос за стенкой моей комнаты, который полночи мне так нудно говорил о местной политике.

Слава богу, разговор затухал — теперь уже стали расходиться и учёные. У всех тут были завтра работы в лабораториях, у всех продолжалась та наука, которую они тут и обсуждали.

Ушёл, хватаясь за стены, Петрушин.

В баре «Пилов» остался только Селифанов. Он был давно, непроходимо пьян.

Голову Селифанов не мог держать и уронил её на стол. Пейзаж стола поэтому виделся ему довольно странным — с возвышенностями стаканов и холмами тарелок, но расположенными с поворотом на девяносто градусов.

Селифанову было скучно, и поэтому он решил добавить.

Стакан с вискарём стоял метрах в полутора — и он, напрягшись, стал смотреть на него.

Стакан сперва дёрнулся, но тут же застыл.

Только виски внутри встревоженно колыхалось.

Селифанов напрягся ещё раз, и стакан медленно пополз по столу — прямо ему в руку.

Глава тринадцатая

— Может быть, физик или математик надевает амулет, но не афиширует этого? — спросил Шелленберг. — Или вы отвергаете такую возможность?

— Наивно отвергать возможность. Категория возможности — парафраз понятия перспективы.

«Хорошо ответил, — снова отметил для себя Штирлиц. — Надо было отыграть… Спросить, например: „Вы не согласны с этим?“ А он не спросил и снова подставился под удар».

— Так, может быть, и амулет нам подверстать к категории непонятной возможности? Или вы против?

Москва, 3 мая. Сергей Бакланов по прозвищу Арамис. Излучение накладывается на старые дрожжи. Изучим тайны мироздания и собственной головы. Что может получиться из нехитрого эксперимента — законы сложения и вычитания.

Атос разрешил мне сидеть в лаборатории, изучая найденное. Под «найденным» он понимал как раз «подвески».

Я и сам понимал, что лучше посидеть в лаборатории, по Зоне не шастать, начальство не раздражать, да и вообще поменьше показываться на глаза людям.

Я и не показывался, тем более что мне самому хотелось разобраться, что, собственно, в этих «подвесках» такого.

Сначала, разумеется, я прочёл все отчёты, потом ещё день ушёл на литературу широкого профиля. Единственная опасность, что была заключена в «подвеске»-«аксельбанте», была описана в акте пятилетней давности. Один из исследователей, какой-то австриец с почти русской фамилией обнаружил, что его кардиостимулятор начинает работать вблизи подвески в нештатном режиме. Риска остановки сердца не было, да и сам ритм оказался странным, будто шифрованное послание. Но никакого послания от иного мира в итоге не обнаружилось.

И всё же от этого дурацкого «аксельбанта» у меня разболелась голова. Не так, как она болела на Зоне, куда меньше, но мне пришлось проглотить таблетку обезболивающего.

Я не поленился сам всё перепроверить — никакого излучения не было. Ничего, ровно ничего.

Тогда я положил артефакт в сканер и стал ждать реакции машины. На чёрном экране появлялись разноцветные полосы, и побежала колонка цифр.

Ничего нет, будто бы передо мной был кусок стекла.

Тогда я вынул «аксельбант» и с опаской осмотрел. Даже понюхал — разумеется, ничем не пахло.

Единственно, у меня снова дико затрещала голова.

Я давно привык к тому, как у меня ломит голову при любой перемене давления, но тут было что-то страшное, всё поплыло у меня перед глазами.

Я, с трудом удержав равновесие, плюхнулся на стул. Болел затылок, будто след той давней операции, о которой я вспоминал не так уж часто.

Боль понемногу проходила, но стоило мне взять «аксельбант» в руку и поднести к голове, как боль усиливалась. Я был похож на человека, у которого дырка в зубе, но он всё равно раз за разом лезет туда языком.

Я снова поднёс «аксельбант» к голове и снова почувствовал, как что-то рокочет у меня под черепом. Наверное, этому не стоило удивляться, ведь я знал, что там маленькая опухоль, вернее то, что диагностируется томографом как опухоль, но я-то знаю, что это.

Можно было поднести аксельбант ближе, и вдруг будто мотор заработал у меня в голове, резко, толчками боль повышала свою амплитуду. Надо же быть таким идио…

Я очнулся примерно через десять минут. Боли не было, если не считать того, что я лежал щекой на степлере. Видимо, перед тем, как потерять сознание, я интуитивно постарался навалиться на стол, а там уже не успел выбрать себе местечко поудобнее.

И то хлеб — я знавал истории людей, что умерли, упав со стула. Неловкое движение, и одна сотрудница нашей исследовательской компании в Калифорнии приложилась виском об угол стола. Её дочь долго судилась с компанией, кончилось, кажется, мировым соглашением. В этот момент я понял, что рассуждаю о какой-то ерунде, вместо самых важных вещей. И что странно, после этой риторической фразы я понял, что ясно и чётко, будто файлы на экране, перебираю все картины до потери сознания. Вот я вынимаю артефакт из сканера, вот он у меня в руках, вот я произвожу странные манипуляции им, я видел как бы со стороны кривую, которую описывает «аксельбант» вокруг моей головы. Кажется, я мог бы теперь сказать, на каком расстоянии, вплоть до миллиметра, он находится каждый раз. Вот дальше воспоминания смазаны, дальше пауза, как на перемотке. Дальше я лежу щекой на степлере, кто-то смотрит на меня.

Кто-то смотрит сзади. Этот человек не походит ближе, он просто смотрит. Может, их несколько — двое, трое. Нет, точно один, он смотрит, а потом уходит, причём дверь он аккуратно затворяет, кто он, я не понимаю.

Что-то с моим мозгом, мозг… Мозг в районе имплантата, мозг стал работать по-другому.

И тут адреналин залил меня как жаркая удушающая волна. Наверное, я жутко покраснел. Давление — нет, давление в норме — нет, чуть выше… Мозг работал как вычислительная машина, а это значило только одно.

Имплантат заработал. Имплантат, спавший внутри моего организма, заработал. «Аксельбант» сыграл роль спускового крючка, триггерные системы, и тут у меня перед глазами поплыли цепочки умозаключений.

Я много лет представлял, как это будет, но всё оказалось куда интереснее. Тогда нам казалось, что визуализация будет происходить как в американских фильмах, когда на каком-то внутреннем экране робота-терминатора (кстати, зачем он ему) будут вспыхивать слова и символы.

Но сейчас всё происходило по-другому, я был в этом состоянии, как будто во сне, когда во сне тебе что-то становится вдруг известно, ты видишь мир в иных ракурсах и что-то просто знаешь. Просто знаешь, что что-то источает опасность, или что ты сейчас упадёшь, или патруль, проверив документы, найдёт в них несоответствие — то есть информация приходила волнами, за долю секунды.

Стоп, спокойно.

Надо бы вести дневник, заметить время. Я подвинул к себе блокнот. Почерк у меня всегда был «как курица лапой», но я, слава богу, всё понимал в своём почерке. Нет, никакого диктофона, это для агента Кайла или прочего Голливуда, для меня — блокнот как идеальная система шифрации. Я заполнил лист и как только поставил последнюю закорючку, понял, что это всё напрасно. Это не нужно, я помню ход событий до секунды. Записи не нужны. Вообще не нужны — все было в голове.

Заработала та группа нейронов, существование которой предсказывал Маракин, а мы в шутку звали «группой Тревиля».

Меня повело, и контуры предметов стали как будто смазываться. Однако я успел увидеть, что артефакт «аксельбант», иначе говоря, Е665 раньше будто бы светившийся мягким матовым светом потух, как отработавшая своё лампочка.

Я подумал, что он был чем-то вроде спички, поднесённой к запалу, то есть к моему мозгу.

Главное теперь, чтобы мозг мой, несчастная глупая моя голова не взорвалась бы.