Владимир Ильин - Том Джоу
И в один момент произошел прорыв, совершенно невероятное событие. Семья строила огромный замок на песке, во сне им удавалось возводить тонкие шпили дозорных башен и ажурные окна. Великолепное зрелище! Первые мгновения мне казалось, что все идет по-прежнему, но потом я осознал себя сидящим рядом с малышом. Причем в облике другого карапуза, даже младше, чем пришелец. Он ревниво посмотрел на меня, обратил внимание, что его родители меня игнорируют, и великодушно позволил оставаться в его песочнице.
Я притронулся к песочной стене замка, и под моими пальцами плоскость осыпалась струйкой песка. Пришелец гневно отстранил меня, но, наткнувшись на мой виноватый взгляд, разрешил копать ров. Между тем, родители малыша создавали из воздуха иллюзорных стражников, тотчас занимавших позиции на завершенных постройках. От легчайших движений рук отца на стенах появлялись громоздкие аркбалисты с приданными командами воинов, мать создавала мажордомов, обслугу, конюхов и лошадей. Каждая миниатюрная фигурка моментально принималась за порученное ей дело.
К вечеру могучее строение было выстроено до конца и заселено. На поляну с песочницей наступал закат, тень наползала на замок. Жители игрушечной постройки отправлялись по домам, на стенах зажигались огни, мерно вышагивали дозорные. Настоящее чудо в миниатюре. На лице малыша проявились совершенно недетские эмоции — боль утери, сожаление и горечь. Хотелось поддержать его, но если честно — было просто страшно соваться ему под руку в эту минуту. Направил ему легкий эмоциональный посыл, отойдя на всякий случай подальше. Пришелец вздрогнул, повернулся ко мне и с тоской посмотрел мне в глаза. Воспоминания, чужие, но с вполне человеческой логикой и эмоциями, бетонной плитой прижали все мое существо к земле.
Я стоял на вершине главной замковой башни, на самом краю. Холодный ветер выбивал слезы из глаз, на плечи давил приятный, привычный вес черненого доспеха. И тут будто кто-то включил звук — от слитного многоголосого рева вздрогнули воздух и витражи в окнах. Огромная людская толпа, затопившая внутренний двор замка, требовала от меня, взывала ко мне, укоряла меня и надеялась на меня. Целый океан надежды обращен к моей фигуре. Я делаю шаг вперед, в воздух. Тело летит вниз, толпа выдыхает. Смутной тенью проносится подо мной что-то темное и легко подхватывает мое тело, не давая ему упасть на брусчатку. Под восторженный рев толпы пространство вокруг формируется в нечто похожее на интерфейс мобильного истребителя, и одновременно приходит такое знакомое ощущение прямого управления кораблем! Только в несколько раз сильнее, без каких-либо ограничений, навязанных искином.
Минуты полета внезапно обрываются, тело деревенеет, корабль самовольно меняет курс. Перед глазами — лик отца, он гораздо старше, чем в базовом сне. Выглядит усталым, осунувшимся и виноватым. От его слов хочется кричать в злости и ярости, но тело не слушается. Изображение отца сменяется панорамным видом замка; теперь мне видно, что он такой же, как тот, что из песка. Минута ожидания, растянутая в десятки раз плохим предчувствием, и мир расплывается в яркой вспышке. По картинке некоторое время идет рябь, но вот камеры снова восстанавливаются. От грозного замка остались выжженные руины, на многие километры вокруг — серая от пепла земля. Понимание произошедшего режет сердце и пришельцу и мне, боль сильнее в два раза. Отец вновь что-то говорит — монотонно, грустно. Под конец его монолога меня резко клонит в сон. Я просыпаюсь вновь у песочницы. Как же мне не хватает знания языка, чтобы выразить все, что хочется сказать! Вместо этого получается какой-то суррогат из спрессованных эмоций сопереживания и поддержки, но парню этого хватает. Кивает мне благодарно.
Пытаюсь, пока он выглядит взрослым, составить хотя бы базовый словарь. Показываю на предметы рукой и передаю вопросительную эмоцию. Пришельцу первое время интересно, но вскоре он вновь возвращается в состояние младенца и на мои просьбы не реагирует. Проявляю упорство и спрашиваю обо всем, чего касается мальчишка. Наконец, я его достаю окончательно, и он подбирает из песка продолговатый окатыш, которым кидает в меня с совершенно не детской силой. В общем, прилетает мне в лоб неслабо. С определенной настороженностью ощупываю место попадания: вроде крови нет… Впрочем, в воображаемом мирке, наверное, можно не бояться случайной гибели, тут все во власти чужака. Окатыш лежит рядом, еле сдерживаюсь, чтобы не запустить его обратно. В итоге сижу, обиженно нахохлившись, и транслирую на всю поляну облик обиженного ребенка. Это действует; малец подходит ко мне и раздраженным голосом, в котором мелькают и виноватые нотки, заставляет взять в руки камешек и сильно его сжать. Над окатышем формируется облик сурового дяденьки в черном плаще. Прямо-таки Темный властелин, даже голос под стать — рокочущий и низкий, как истребитель на взлете. На практике все оказывается проще: какая-то технология обучения. Дяденька — местный электронный учитель, правда, вполне реалистично раздосадованный моим незнанием даже базовых фраз.
Процесс обучения я бы сравнил с инвентаризацией древнего, запущенного склада. Все ранее имеющиеся данные в голове отсортировывались, каждому образу в моем сознании «подцеплялось» звучание фразы нового языка. И было это очень, очень неприятно. С предметами — еще более-менее, но когда дело дошло до чувств, стало совсем тяжко. Приятные ощущения нивелировались болезненностью самого процесса обучения, а вот с неприятными все обстояло тяжелее. Я не предполагал, что может быть такое разнообразие болезненных ощущений. Боль в спине, колющая боль, ломота, холод, переломы, зубная боль — и все это последовательно, не торопясь вызывалось в сознании, дабы закрепить звучание термина. Сознание милосердно отключилось на первом же десятке «болевых» фраз.
По пробуждении еле хватило сил выдержать допрос Мэй. И куда пропала смущающаяся хрупкая девушка? Наш разговор можно было заменить термином «потрошение на информацию»; десятки перефразированных вопросов об одном и том же, ласковые слова вперемежку с угрозами — и ни малейшего сострадания к бедному мне! Лейта интересовало все, от планировки замка до цвета глаз родителей предтечи, а каждая моя фраза «не помню» вызывала у Мэй настоящую истерику. Бежать отсюда надо, благо корабль уже пришвартовался к ремдоку, а значит, срок аренды искина кончится через семь дней. Свой контракт я мог бы расторгнуть без огромных штрафов, но вот соглашение на аренду Ницше переплеталось такой вязью пунктов о неустойке, что проще переждать.
Заваливаюсь в свою каюту и вновь отрубаюсь. Просыпаюсь в отличном настроении, все тело переполнено энергией и бодростью, хочется бежать и прыгать. Слегка покалывает в шее, но это пустяки. Сверху на меня смотрит милое лицо лейта, улыбаюсь ей в ответ и тяну к ее волосам руку. Только сейчас замечаю, какие они у нее красивые. Интересно, что она делает в моей каюте? Понимание приходит, когда лейт перехватывает мою руку и прижимает к столь знакомой черной поверхности капсулы предтечи. И снова боль. На этот раз меня хватает гораздо дольше; связав данный факт с утренним самочувствием, понимаю, что не обошлось без изрядной дозы стимуляторов. Через субъективных двадцать часов сознание вновь гаснет. В этот раз я умудряюсь очнуться до прихода лейта, тело ломит от отката после стимуляторов. Опираясь о стену, пытаюсь бежать. Ноги сами ведут меня по знакомому маршруту в медотсек.
— Доктор, они хотят меня убить! — Вламываюсь к доктору.
Док встречает меня понимающей улыбкой и столь знакомым по прошлой встрече пневмошприцем. Опять темнота — и вновь пробуждение возле гроба предтечи.
На этот раз учитель, сжалившись, впихивает в меня саму механику языка — формы обращения в десятках видов времен — будущее, предшествующее будущее, продолженное будущее, а также симметричное им прошлое время, правила построения обращений и прочий каркас речи. Работа с мозгом крайне эффективна и позволяет сразу же использовать новоизученное, но мне от этого не легче, так как весь процесс неразрывно окутан болезненными ощущениями. Не рассчитана такая интенсивность на мозг человека. Или у них там одни садомазохисты в школах? Как же они без обучающих терминалов мучаются, бедняги…
Мне все чаще удается сбежать после «учебы», весь персонал корабля сильно занят на ремонтных работах, так что сторожить меня некому.
На корабле новое развлечение — найди сумасшедшего пилота. Полностью разочаровавшись в людской доброте, я прятался в системе вентиляции (и даже умудрился хорошенько поспать), прокрадывался к спасботам, прикидывался снятым скафом, прятался в искусственно устроенной нише и маскировался под дельфина на дне бассейна, но всех маневров хватало максимум на день-два. После чего — конвой до каюты лейтенанта Мэй, и вновь садист-учитель ломает мозги сложными временными формами и произношением. Уже неоднократно проклял я свою болтливость; вот что мне стоило промолчать?
