Роман Глушков - Эпоха стального креста

– Ты, ублюдок!.. – приблизившись вплотную, зашипела она, и до меня долетел немного терпкий от суматошного дня, но все равно привлекательный аромат ее кожи.

– Господин надзиратель! – поправил я девушку.

– Господин надзиратель, ублюдок! Ты бы мог с таким же успехом оставить с детьми Эркюля ( Кэтрин имела в виду пожилого, напросившегося ухаживать за Иудой отступника)! Он бы тоже справился с обязанностями няньки! Так вот, предупреждаю: если у тебя есть на меня какие-то мерзкие – сам знаешь какие! – планы, то уверяю!..

Это явилось последней каплей, переполнившей мое сегодняшнее терпение. Я едва не позеленел от ярости, но, очевидно, присутствие детей удержало меня от настоящего гневного взрыва. А посему оставалось лишь уподобиться этой ведьме и зашипеть ей в ответ:

– Слушай ты, психованная! Я сегодня по вашей вине потерял уйму друзей, так что не стоит сейчас обвинять меня в том, что ты себе вообразила, ради твоего же блага! Этого не произойдет, так что и не мечтай! Усекла? А теперь ползи к недомеркам, пой им колыбельные и рассказывай сказки, а не желаешь, тогда уткнись в подушку и шипи в нее! Кругом марш на место!

Кэтрин захватала ртом воздух, наверняка порываясь смешать меня с грязью своим, я не сомневался, богатейшим арсеналом ругательств. Однако, видя мой воистину свирепый взгляд, все-таки предпочла благоразумно промолчать. Вместо ответа она развернулась и, возбужденно размахивая руками, возвратилась в клетку, бурча невысказанное себе под нос. Я снова уловил уже знакомое «козел».

– И еще раз назовешь меня козлом, – немного поостыв, крикнул я ей в спину, – лично обстригу тебе волосы и продам их на парик какому-нибудь клоуну из бродячего цирка!

Железная кружка, брошенная в сердцах не желающей лысеть отступницей, пролетела над моим плечом и угодила точно в лоб апостолу Петру, пирующему с Христом на картине сразу за мной.

Я поддел носком ботинка звякнувшее об пол орудие женского возмездия и катнул кружку обратно к порогу клетки, после чего, совершенно успокоившись, добавил:

– Ужин через час. И помой посуду – она у тебя по всем углам разбросана. Что это за бардак на вверенной тебе территории?

И, не закрывая клетки (все равно деваться им было некуда, а все колюще-режущие предметы Михаил из фургона вынес), я покинул трейлер, попутно наказав заступившему на пост брату Тадеушу бдительно следить за пленниками...

Бернард принял меня у себя отсеке, когда все свободные от несения нарядов братья уже крепко спали. Главнокомандующий в целом остался доволен моим докладом и учтиво предложил чаю.

– Насчет няньки, брат Эрик, это неплохо придумано, – заметил Бернард, протягивая мне стакан с круто заваренным кипятком. – Пускай доберется до Ватикана в этом качестве, а там, глядишь, одумается и искупит грехи более приятным, нежели Очищение, способом. К женщинам-еретичкам орден относится мягче; кто знает, а вдруг ей еще предстоит сделать карьеру сестры Услады Духа? А девка симпатичная и, по виду, довольно горячая. Постарается, такой и протекцию окажут...

Я собрался было идти спать, как распахнулась дверь и внутрь бернардовского отсека ввалился смурной от тяжелейшего похмелья выпущенный на свободу магистр Аврелий. Он намеревался что-то сказать Мяснику, но, узрев меня, так и замер с открытым ртом. Правда, оцепенение сошло с него почти сразу же.

– Брат Эрик, что вы себе позволяете! Я требую немедленных объяснений! – Гнев магистра набирал обороты, как двигатель джипа перед крутым подъемом. – Кто позволил вам поднять руку на Божественных Судей-Экзекуторов, я вас спрашиваю?..

Я подскочил и вытянулся в стойку – Устав есть Устав; и благодарности, и нагоняи должны приниматься Охотником с одинаково невозмутимым видом.

– Он выполнял мой приказ, ваша честь, – вступившись за меня, солгал Бернард.

– Ваш приказ?! Но как?!

– Совершенно верно, – Мясник не испытывал перед должностной персоной вообще никакого трепета. – Вы абсолютно не отдавали себе отчета в своих поступках и убили двух Добровольцев Креста. Корпус не одобряет, когда его члены и из инквизиторов, и из Охотников вытворяют подобные вещи.

– Да, я... знаю, – Аврелий потупился и опустился на откидное сиденье. – Вы, безусловно, правы. Мы с магистром Конрадом и впрямь немного... Извините, брат Эрик, садитесь. Завтра, брат Бернард, вызовите ко мне их старшину, попробуем утрясти инцидент без привлечения дознавателей Главного магистрата... Брат Эрик, у вас все готово к процедуре?

– Да, ваша честь. Иуда в вашей Комнате Правды, – ответил я.

– Ну и лады, – Аврелий удовлетворенно погладил бороду. – Я тут планирую все предельно ускорить – использую его детей в качестве рычага. Я сломаю Проклятого в три раза быстрее, если буду вырывать ногти не у него, а у молокососов.

Я, признаться, погрузился в легкий шок, поскольку не ожидал услышать подобное от столь известной на всю страну личности, как магистр Аврелий, и в крайнем недоумении посмотрел на Бернарда – что же он ответит...

– Исключено, ваша честь, – отозвался тот, ничуть не изменившись в лице («Неужели для Аврелия подобная практика в порядке вещей?» – подумал я с чувством непонятного душевного дискомфорта. Лично мне за столько лет службы в Корпусе еще не доводилось работать с подобными хладнокровно-жестокими магистрами). – Я дал Слово Командира, что с ними ничего не случится взамен на его сдачу.

– Вот это вы зря! – Аврелий, словно бы смутившись чего-то, отвел глаза в сторону. – Видит Бог, зря... Другого выхода не было?

– Нет. Они не шутили – в церкви оказалось полно керосина.

– Что ж, тогда буду работать как обычно: Трон, клещи, огонь...

– Его люди утверждают, что он сильно болен, – предупредил я.

Магистр наморщил лоб и потрогал огромную родинку на левой щеке – видимо, в глубокой задумчивости, – а после чего спросил:

– Дьякон Виссариона, брат Эрик... Он хороший медик?

– Как и все помощники магистров, ваша честь. Не Авиценна, но и не коновал, – охарактеризовал я профессионализм Джерома.

– ...А то мой и магистра Конрада отправились с ранеными в Авранш и пробудут там до приезда парижан. Пригласите его завтра ко мне; будет приводить Иуду в чувство, когда это потребуется... Ну ладно, если у брата Бернарда к вам больше нет вопросов, то можете идти...

12

«– Пророческая картинка, – заметил доктор, трогая пальцем изображение виселицы. – А теперь, сударь Билли Бонс, если вас действительно так зовут, мы посмотрим, какого цвета ваша кровь... Джим, – обратился он ко мне, – ты не боишься крови?

– Нет, сэр, – сказал я.

– Отлично, – проговорил доктор. – Тогда держи таз».

Ночью пошел дождь. Не закончился он и к утру – это был один из тех унылых затяжных дождей, которые символизируют финал теплого, но короткого лета и начало долгой промозглой осени. Никто и не вспомнил вчера, что она вот-вот наступит...

Я лежал на мягких магистерских нарах покойного Виссариона и слушал, как капли барабанят по железной крыше трейлера. Джером, напоминавшийся с вечера хозяина до поросячьего визга, постанывал сейчас на своем месте, отвернувшись к стене и конвульсивно дергая во сне ногой. Михаил же и прочие братья моего теперь уже взвода позанимали нары погибших и раненых бойцов Первого и Пятого отрядов. Было еще рано, но сон мой пропал, и я решил подниматься.

Выйдя наружу после скудного завтрака, я заметил стоявшего на пороге своего трейлера магистра Конрада. Он пялился в небо, подставляя горячий похмельный лоб под прохладные струи дождя. Коротышка окинул меня печальным взглядом старой клячи, покачал головой и, морщась, потер ушибленную Михаилом поясницу. Все его телодвижения демонстрировали мне только одно: «Что ж вы так, брат Эрик, со своим лучшим другом! Что ж вы так...»

Фернандо в накинутой плащ-палатке, промокший и взъерошенный, доложил у порога Иудиной тюрьмы, что все в порядке.

– Михаил там? – спросил я, поднимаясь по ступенькам.

– Там, – ответил португалец. – Еще не выходил.

Михаил же, дежуривший согласно жребию первую ночь у камеры главных отступников, сидел в кресле Аврелия и, уронив голову на пульт Трона, бессовестным образом спал. Покажись здесь сейчас сам хозяин Комнаты Правды, русский, наверное, больше и не проснулся бы.

– Превелико прошу извинить, что нарушаю ваше отдохновение... – тряся его за плечо, съязвил я.

– Проклятье! – воскликнул Михаил, поднимаясь из кресла. – Даже и не заметил, как прикемарил! Клиентура-то хоть на месте?

– Это ты, находясь на посту, у меня спрашиваешь? – Я хотел разозлиться, но не получилось. – Ладно, я тебя меняю, иди завтракай. После обеда пришлешь Вацлава...

Жан-Пьер, в отличие от своих беспокойно ворочавшихся во сне друзей, не спал, а ходил по клетке из угла в угол, как медведь в ватиканском зоопарке. Кто-то из Древних изрек: «Ожидание боли хуже самой боли». Видимо, человек тот никогда не имел дело с истинными специалистами по ее причинению, иначе бы он никогда такого не написал. И ожидание боли, и сама боль навсегда отбивают охоту философствовать на эту тему.