Сюзен Коллинз - И вспыхнет пламя
Если бы он только знал мои мысли – наверное, взорвался бы. Поэтому я просто спрашиваю:
– Итак, нам осталось несколько дней. Чем займемся?
– Я хочу одного, – произносит Пит. – Как можно больше времени провести с тобой.
– Тогда заходи!
Я увлекаю его в свою комнату. Какая необыкновенная роскошь – снова спать вместе. Я и не подозревала, как сильно изголодалась по человеческой ласке. По этому ощущению близости посреди темноты. Зачем, ну зачем нужно было запираться в прошлые ночи? Окутанная теплом, я погружаюсь в сон, а когда открываю глаза, за окнами уже светлый день.
– Ни одного кошмара, – говорит Пит.
– – Ни одного, – подтверждаю я. – А у тебя?
Тоже. Я и забыл, что это такое – спать по ночам.
Мы продолжаем лежать и не спешим устремляться навстречу новому дню. Завтра вечером – телеинтервью, так что сегодня нам предстоит выслушать уйму наставлений. «Каблук повыше, ухмылки – посаркастичнее», – думается мне. Но тут появляется рыжеволосая безгласая девушка и приносит записку от Эффи. Дескать, если судить по туру победителей, мы вполне справимся без ее с Хеймитчем напутствий. В общем, назначенная на сегодня встреча отменяется.
– Серьезно? – Пит отбирает записку и перечитывает собственными глазами. – Понимаешь, что это значит? Мы целый день можем делать все, что душе угодно.
– Жаль, никуда нельзя пойти, – говорю я с тоской.
– Кто сказал, никуда? – возражает он.
Крыша. Заказав побольше еды, мы берем с собой теплые одеяла и отправляемся на пикник. Пикник длиной от утра до вечера, в цветочном саду, среди звенящих на ветру музыкальных подвесок. Мы едим, загораем на солнышке. Сорвав несколько виноградных лоз, я вспоминаю недавно полученные навыки и вяжу сети. Пит рисует меня. Потом мы придумываем игру: один запускает яблоко в силовое поле вокруг нашей крыши, а другой – ловит.
Никто нас не беспокоит. Смеркается. Я лежу, опустив голову на колени своему напарнику, и лениво плету венки, а он перебирает мои волосы, притворяясь, будто повторяет какой-то узел. И вдруг его пальцы замирают.
– В чем дело? – интересуюсь я.
– Вот бы растянуть этот день навечно – так, чтобы никогда не кончался.
Обычно подобные замечания с его стороны, намеки на неувядающую любовь и все в этом роде, рождают во мне чувство вины. Но сейчас мне так тепло и спокойно, так не хочется волноваться о будущем, что я позволяю словечку «да» слететь с языка.
– Разрешаешь? – По голосу слышно: он улыбается.
– Разрешаю.
Его ловкие руки вновь принимаются перебирать мои волосы, и меня начинает клонить ко сну. Но когда над капитолийским горизонтом разгорается оранжево-желтое зарево, я просыпаюсь от осторожного прикосновения.
– Я подумал, тебе захочется на это взглянуть, – извиняется Пит.
– Спасибо, – выдыхаю я.
Сколько еще в моей жизни будет закатов? Можно по пальцам пересчитать. Каждый из них – событие, которое лучше не пропускать.
К ужину мы не спускаемся, и никого за нами не присылают.
– Я даже рад, – произносит Пит. – Устал видеть вокруг несчастные лица. Все то и дело плачут. А Хеймитч...
Можно не продолжать, и так все ясно.
Мы остаемся на крыше до самой ночи, а потом незаметно прокрадываемся ко мне, так никого и не повстречав.
Наутро меня будит команда подготовки. Увидев нас, мирно спящих в обнимку, Октавия не выдерживает и немедленно ударяется в слезы.
– Помни, что сказал Цинна, – жестко бросает Вения.
Она кивает и, всхлипывая, выходит из комнаты.
Пита ждет собственная команда подготовки, так что я остаюсь в компании Флавия с Венией. Их обычная болтовня сегодня не клеится. Звучат разве что дежурные рабочие фразы или просьбы ко мне – поднять подбородок. Близится время обеда, когда что-то капает на плечо. Поднимаю глаза: оказывается, Флавий стрижет мои волосы, втихомолку заливаясь слезами. Вения пристально смотрит на него. Парикмахер бережно кладет на стол ножницы и тоже выходит.
И вот уже нас всего двое. Вения держится очень прямо и так бледна, что ее татушки готовы осыпаться с кожи. Проворные пальцы работают за троих: завершают прическу, раскраску и маникюр. Все это время она избегает моего взгляда. И лишь с появлением Цинны, на прощание, берет меня за руки, смотрит прямо в глаза и говорит:
– Наша команда хочет, чтобы ты знала: мы почитали за... честь помогать тебе выглядеть на все сто.
Вот так. Мои глупенькие, пустые, привязчивые любимцы-зверушки, помешанные на перьях и вечеринках, почти разбивают мне сердце своим последним «прости». Судя по этим словам, всем ясно, что я уже не вернусь. «Интересно, хоть кто-нибудь этого не знает? » – проносится у меня в голове. Смотрю на Цинну. Уж он-то все понимает. Но держит слово: по крайней мере, с его стороны можно не опасаться слез.
– Ладно, что я сегодня надену?
– Особый заказ президента Сноу. – Стилист расстегивает чехол, под которым оказывается одно из венчальных платьев, знакомых мне по фотосессии. Тяжелый белый шелк, глубокий вырез, приталенный силуэт и рукава, ниспадающие до пола. И жемчуг. Он повсюду. Нашит на платье, на веревочках, обхвативших горло, на диадеме для вуали. – Зрительское голосование окончилось уже после объявления о Квартальной бойне, а ведь на улице была зима. Президент велел, чтобы сегодня вечером ты появилась в этом. Нашего мнения никто не спросил.
Я потираю между пальцами шелк, пытаясь понять, чего добивается Сноу. Наверное, хочет, чтобы мое унижение, мука, боль потери были заметнее в ярком свете прожекторов. Превратить свадебное платье в могильный саван – это так жестоко, так дико, что удар попадает в яблочко. Сердце ноет, словно его разрезали тупым ножом, С трудом выдавливаю из себя:
– И в самом деле, не пропадать же такой красоте.
Цинна бережно помогает мне облачиться. Неуютно передергиваю плечами.
– Оно и раньше было таким тяжелым?
Помню, некоторые платья немного жали, но ни одно не весило целую тонну.
– Пришлось кое-что изменить из-за освещения, – объясняет стилист.
Я киваю, хотя не заметила внешней разницы. Цинна сам надевает на меня вуаль, украшения туфли. Завершает мой макияж. Велит немного пройтись.
– Великолепно выглядишь, – замечает он. – Только помни, Китнисс, корсаж очень сильно притален, поэтому не вздумай поднимать руки над головой. По крайней мере, пока не начнешь кружиться.
– А что, придется? – уточняю я, подумав о прошлогоднем платье.
– Цезарь наверняка попросит. А если нет, предложи сама. Только не сразу. Припасем это на сладкое.
– Лучше дай знак когда, – прошу я.
– Хорошо. Ты как-то подготовилась к интервью? Знаю, Хеймитч предоставил вас обоих самим себе.
– Как-нибудь проскочу, – срывается у меня с губ. – Самое интересное, что я даже не волнуюсь.
И это чистая правда. Президент может ненавидеть меня сколько его душе угодно, но сегодня публика – у моих ног.
И вот вся наша компания собирается у дверей лифта. Пит одет в элегантный смокинг и белоснежные перчатки. Так наряжаются женихи на свадьбу – здесь, в Капитолии.
У нас дома все гораздо проще. Невеста обычно берет напрокат платье, успевшее повидать сотни свадеб. Жених одевается во что-нибудь чистое – главное, не в шахтерскую робу. Парочка идет в Дом правосудия, заполняет несколько документов и возвращается домой, к родным и друзьям. Те, кто могут себе позволить, устраивают небольшой ужин с тортом. Когда новобрачные переступают порог семейного дома, гости поют им особую песню. Жители Дистрикта номер двенадцать обзавелись еще собственной традицией: двое должны растопить печку, поджарить хлебец и вместе съесть его. Старомодный обряд, конечно, однако у нас без этого хлебца и свадьба – не свадьба.
За кулисами собрались остальные трибуты. Они негромко переговариваются, но разом умолкают, увидев меня и Пита. Все так и стреляют глазами по белому платью. Завидуют красоте? Впечатлению, какое оно произведет на публику?
Первым обретает голос Финник:
– Только не говори, что это была идея Цинны.
– Ему не оставили выбора. Так решил президент, – отвечаю я, словно защищаясь. Никому не позволю неуважительно отзываться о моем гениальном стилисте.
Кашмира отбрасывает летящие белокурые локоны за спину и, процедив:
– Ну и видок у тебя! – тащит братца вперед, чтобы возглавить процессию.
Пора выходить на сцену. Трибуты выстраиваются в очередь. Чувствую себя совершенно сбитой с толку. Вроде бы злятся все, но при этом кое-кто бросает сочувственные взгляды, а Джоанна Мэйсон даже останавливается, чтобы поправить мое жемчужное ожерелье, и говорит:
– Заставь его заплатить за это, да?
Не поняв, о чем речь, на всякий случай киваю. И только когда мы уже сидим на сцене, когда Цезарь Фликермен начинает брать интервью, до меня впервые доходит, насколько разгневаны победители, насколько обманутыми они себя чувствуют. Большинство из них ведет свою – очень тонкую, по-настоящему тонкую игру, стараясь уколоть и правительство, и в особенности президента Сноу. Есть, правда, люди вроде Брута и Энорабии, которые просто вернулись на шоу, а кое-кто слишком напуган или обкурен, чтобы присоединиться к общей атаке, однако многим хватает ума и храбрости вступить в борьбу.
