Виктор Ночкин - Дорога оружия (сборник)
– Ни-ни! – Самоха замахал руками на торговца. – Никакой лицензии, просто дружба! Торгуйте здесь чем пожелаете!
– Дружба – хорошо, ах! – объявил свое решение смуглый. – Моя очень радый!
Другой поддержал:
– И моя того паче радый!
Звериный укротитель с Арены пошептал на ухо усатому начальнику, тот кивнул и обратился к оружейнику:
– Ты проделал долгий путь, чтоб сказать нам слово, пушкарь. Это хорошо. Будь моим гостем нынче, погляди бои на Арене. Только вот… вот только странно мне, что ради слова такой долгий путь. Слова ничего не стоят, ветер их уносит, а ветер в пустыне очень сильный бывает. Скажи, в чем твоя выгода?
Самоха уставился на усатого с укоризной:
– Нешто ты, добрый человек, в дружбу не веришь?
Тут усатому в ухо пошептал второй помощник, тренер бойцов. Здоровяк важно покивал и обернулся к Самохе.
– В дружбу я верю, а как же! У меня бойцы, случается, тоже между собой дружбу заводят. Особенно интересно таких между собой свести, чтобы один другого убил. Они и жалеют друга, и помирать не хотят, потому что с Арены только один уйти может. Сильно всем любопытственно такие бои глядеть. Нам, устроителям, завсегда большая выгода. Я люблю, когда промежду бойцов дружба… Ну ладно, некроз с ней, с дружбой, спрошу иначе. Нам всем очень радостно от твоих слов. Скажи, чем люди Корабля могут отблагодарить Харьков? Чем мы можем помочь оружейным цехам, чтобы они тоже обрадовались этой дружбе?
– Мудрые слова, – пробурчал Самоха. – А очень просто можете нам помочь. Воров наших не укрывайте у себя.
Пушкарь еще что-то говорил о дружбе, о том, как нехорошо воровать у друзей, и прочее – но его слова потонули в хоре возмущенных голосов. Даже потоки дыма над головой торговца дурманом, и те клубились с укоризной. Все, перебивая друг друга, орали, что с ворами на Корабле не церемонятся, воровство здесь строго карают и далее в таком духе. Постепенно шум стих, и Самоха в двух словах пересказал историю Графа, слегка подправив некоторые обстоятельства, так что о ракетной установке ничего не прозвучало, а только о деньгах, которые вор увез из Харькова, не исполнив заказа. Ну и имущество кой-какое из пушкарского цеха, мол, попёр.
Снова загомонили торговцы, но уже потише – не вполне уверенно, косясь друг на друга, стали толковать, что Граф, конечно, доверия сразу не внушал, очень уж подозрительный торговец, в делах прижимистый, да еще и вор, оказывается!
Самоха попятился и сел на скамью.
Пока корабельщики уверяли друг друга, что Граф – человек скрытный и подозрительный и что они сразу это поняли, старшина прокторов потихоньку встал и бочком, вдоль стола, позади товарищей, убрался из рубки. Игнаш проследил его движение и, склонившись к Самохе, пошептал на ухо. Тот кивнул. Тем временем торговцы стали умолкать. Вдруг как-то сразу выяснилось, что Граф никому не нравился, просто говорить об этом не хотели, а так он вообще тут не нужен, без него и чище, и порядку поболе. В конце концов все притихли и уставились на распорядителя игр. Он среди хозяев корабля был не только самым авторитетным, но, видимо, и самым смелым. Ясно же, что Графа на самом деле побаивались.
Возвратился глава прокторов, перехватил взгляд усатого и кивнул. Хозяин Арены откашлялся и встал.
– Ну, вот что. Новая дружба – этому, конечно, мы всячески рады. Но сделаем по закону. Графа нужно спросить, а заодно и обыск у него устроить. Если краденое при нем, то и дело ясное. Ну а если нет… ну что ж, будем разбираться. Но только мирно, хватит с нас и той стрельбы, что пришлые на днях устроили. Людей покалечили, кабак разнесли, «Бакен» то есть.
– Я людей поставил у его контейнеров, – вставил проктор, – у тех, что Граф занял. Но мои к Графу не полезут, никому не охота под пулю подставляться. Пусть оружейники сами.
– Так я съезжу за своими? – поднялся Самоха.
Игнаш с Йолей тоже встали.
Хозяева Корабля переглянулись, покивали важно. Проктор пригласил Самоху идти за ним. Пока спускались к сендеру, Самоха спросил:
– А что было-то, какой кабак, о чем ваш усатый толковал?
– Кабак, «Бакен» называется. Какие-то пришлые затеяли меж собой отношения выяснять. Откуда-то наемники взялись, гранаты в ход пустили, перестрелка была, народу поклали десятка два, и наших тоже, из моей службы. Парни злые сейчас, но к Графу соваться охотников нема. Он, слышь, поперек пола белую полосу провел, краской то есть намалевал. Сказал, кто черту пройдет, тому смерть. И ведь не поверили наши дурни, ну, не прокторы, а так, люди. Влез к нему как-то один, так Граф его сжег живьем. И все смотрели.
– Ясно. Игнаш, ты останься, а? Пригляди покуда, что ли?
– Ладно. Но сам не полезу. Ты карателей привез, пусть они.
– То ясное дело! Ты только пригляди, чтобы тут все было… как бы… ну, как бы это…
– Пригляжу. Старшой, ты покажь мне, где Граф сидит на Корабле, я понаблюдаю. Он меня не знает в лицо, так если что – и тревоги не образуется.
Самоха укатил с прокторами, а старшой повел Ржавого с Йолей через базар. Перед стражем порядка торговцы расступались. Если у кого хватало наглости совать свой товар – то лишь издали, не приближаясь. Тем не менее Йоля заробела. Базар и торгаши были ей не в диковинку, в Харькове этого навалом, но здесь было слишком просторно, пестро, солнечно и жарко. Она жалась за спиной Мажуги и боялась отстать да потеряться в этом людском круговороте – позади проктора и его спутников толпа смыкалась, все эти люди в цветастой одежде возобновляли разноголосый хор, предлагая товары и услуги. Наконец толпа поредела, впереди замаячили спины прокторов – двое стояли и пялились на сдвинутые вместе контейнеры. В боку одного контейнера была прорезана широкая дверь, даже скорее ворота – небольшой самоход пройдет. Створки сомкнуты.
Позади шумел базар, сновали люди, продавали, покупали, ругались и шутили. Перед воротами оставалась полоса палубы шириной не меньше десяти шагов, туда никто не совался. Вроде ни ограды, ни отметок на грязном настиле, но обитатели Корабля соблюдали незримую границу. В середине свободной полосы стоял широкий таз, в нем лежали какие-то запекшиеся прокопченные лохмотья.
– Вот тут ваш Граф поселился, – обернувшись, сказал старшина прокторов. – Платит он, честно сказать, исправно. Это без обмана.
– Что за таз? – поинтересовался Мажуга.
– В ём Граф человека сжег, тот еще живой был. Ну, не сам Граф, конечно, жег, а подручный его, не то родич какой. Мустапа имя.
– А вы чего?
– А чё мы? Тот вор был, сам к Графу полез, вот и получил, чего искал. Но мы, конечно, тому Мустапе сказали, чтоб непорядок после себя прибрал.
– А тот чего?
– Взял таз, прошел к борту и все в озеро вывалил. А опосля таз на место вернул, сказал: вдруг еще пригодится. Покуда не было нужды энту посудину спользовать, бояться усе. Никто не ходит к Графу, да и сам он редко показывается. Дня два его не видать, а, Ширга?
Ширга, один из прокторов, поставленных наблюдать за жилищем Графа, кивнул в ответ. Вообще, вид у него был вовсе не бравый – прокторам явно сделалось не по себе из-за этого задания, они бы с большой охотой убрались подальше, но в присутствии начальства изображали бодрость.
– Дядька Мажуга, – попросила Йоля, – уйдем отсюда, а? В тень куда, что ли?
Игнаш не ответил, потянул из кармана кисет, стал сворачивать самокрутку. На глаза падала тень от кепки, и Йоля, когда попыталась взглянуть ему в лицо, не смогла определить, какое у дядьки настроение, волнуется он или так просто, покурить решил. Солнце припекало, ворота склада, оборудованного в контейнерах, не двигались, прокторы переминались с ноги на ногу, базар шумел позади…
Старшина прокторов буркнул, что у него дел по горло, и ушел – скорей всего, пиво пить. Йоля села на палубу. Стало еще хуже, железо под ногами раскалилось, как жаровня. Пришлось встать. Наконец она пристроилась в тени, которую отбрасывала широкая фигура Мажуги, а тот докурил, втоптал окурок в палубу и стоял, не меняя позы, будто ему и жара нипочем. Солнце поднималось, тень укорачивалась, Йоля изнывала от зноя. Наконец, когда тень, отбрасываемая Мажугой, исчезла, стянулась к тяжелым сапогам, а ждать стало совсем уж невмоготу, явился Самоха, с ним пара прокторов и шестеро карателей.
Управленец подошел и встал рядом с Мажугой:
– Тихо тут? Не выходил кто?
– Никого. Командуй своим, пусть начинают.
Самоха махнул бойцам, Игнаш положил ладонь на рукоять кольта, прокторы отступили и встали в десятке шагов позади харьковчан, нервно сжимая штуцеры и дробовики. Один вспомнил:
– А ведь у Графа и пулемет был, я сам видал, на сендере.
– Да, плохо стоим, – согласился другой.
Прокторы попятились еще дальше и сдвинулись в сторону, чтобы не оказаться на линии огня, если будут стрелять сквозь проем ворот. Каратели сноровисто подбежали к контейнеру и замерли по обе стороны входа. Только тут Игнаш сдвинулся с места и пошел к раскаленной солнцем стене.
