Андрей Уланов - Из Америки с любовью
Старею. Раньше мне и в голову бы не пришло мечтать о собственном домике с садом и семье из пяти-шести душ.
И вот тут я понял, чем мне заняться... Чем мне обязательно надо, просто необходимо заняться. Я снова включил элефон, вызвал городской справочник и непозволительно долго листал – странное стеснение охватило меня. Только одна мысль не позволила мне струсить – если я не сделаю этого сейчас, то не сделаю никогда.
Я набрал номер и поднял телефонную трубку. Несколько секунд под ухом чирикали зуммеры.
– Халло? – с вопросительной интонацией осведомился мужской голос.
– Э... кхм... – В горле у меня пересохло, точно у мальчишки на первом свидании. Боже святый, да что это со мной, старым охальником? – Елизавету Карловну не соизволите позвать?
– А, простите, кто спрашивает? – с сильным немецким акцентом недоверчиво поинтересовался голос. Думаю, это был ее отец, и за недоверие я его не винил. А что ответить на расспросы, я придумал заранее.
– Из Управления политической благонадежности, – заявил я, пытаясь неслышно поплевать за левое плечо, – титулярный советник Щербаков.
– Управления... – голос моего собеседника сошел на нет – очевидно, теперь уже у него горло сохло. – Одну минутошку.
– Конечно-конечно, – пробормотал я, но, по-моему, уже в пустоту.
Несколько минут в трубке стояла томительная тишина.
– Алло, Сергей! – прозвенел наконец знакомый голос.
– Эльза... – Я сглотнул и с трудом выдавил из себя заранее заготовленную фразу: – Что вы делаете сегодня вечером?
Рига, 23 сентября 1979 года, воскресенье.
АНДЖЕЙ ЗАБРОЦКИЙ
Выйдя из «Елисеева», я бросил пакет чая на заднее сиденье и так газанул с места, что чуть не проскочил красный семафор на Александровской. Не жизнь, а полное фугу в мундире.
А ты что думал, Андзюсь? Жизнь – это ведь тебе не кино про агента бляха номер 007. Это на серебристом экране преступления века раскрывают лощеные франты в темных очках, попивая в ресторане мартини в обществе загадочных красоток, которых к нему пачками подсылают враждующие конторы.
А в жизни все намного сложнее – и проще. В наш век умных машин, хранящих в своем ферромагнитном нутре прорву всей и всяческой информации, практически единственное, что требуется, – это правильно сформулировать вопрос. И все. Сумели мы со Щербаковым это сделать – и вот походя раскрыли. Преступление, конечно, на приз столетия не тянет, но... круги по воде могут пойти такие, что...
А-а, к лешему. Это игры такого уровня, что покойный профессор с трудом засчитывается за пешку. А я – так, пылинка на зеркальной глади черно-белой клетчатой доски. Досадная помеха.
Так что могу купить себе коробку зубного порошка и до блеска начистить свою собственную бляху с четырехзначным номером, начинающимся вовсе не с «ноль-ноль». Кстати, порошок-то надо было купить! Забыл, олух.
Но все равно, обидно до слез. Прикоснуться к тайне, ощутить ее, уловить этот запах и... Прямо как у ребенка, которому дали поглядеть на картинку к мультику, а потом резко захлопнули дверцу перед самым носом.
Грустно. От такой жизни сразу начинают заползать в голову всякие мудрые мысли. Например, какого, спрашивается, черта я не продолжил семейную военно-воздушную традицию? Был бы уже минимум лейтенантом. Или другой вариант – почему не остался на действительной? Офицерское училище, потом пару лет погонять по тайге взвод для выслуги, после чего прорваться в Академию Генштаба. А уж со значком генштабиста можно любые двери ногами открывать. Дорогих ресторанов в том числе.
А вместо всего этого сижу я на задворках великой империи, пусть и поблизости от парадного входа. Окно в Европы, черти бы их взяли! И сидеть в этом окне холодно, мокро, и ветер постоянно насквозь продувает.
Мало мне того, что жизнь не складывается, точнее, складывается, но как-то наискось, так еще и погода тоску наводит. Заржавею я тут скоро и покроюсь зеленой мохнатой плесенью. Подать, что ли, рапорт на перевод в Туркестан? Там тепло, там змеи. Они вкусные. Змея, нарезанная кусочками и поджаренная на сковородке, – это, доложу я вам, замечательнейшее блюдо. Особенно на ужин после того, как весь день по барханам побегаешь.
До чего ж противная штука – рефлексия! Богопротивное занятие – себя жалеть, а я как исповедовался сегодня после обедни, так и продолжаю словно ни в чем не бывало погрешивать. Стыдно как – не могу.
Эх, ну чего бы такое сотворить, чтобы не впасть в углубленную тоской депрессию? Может, методом Щербакова воспользоваться? В универе многие пробовали, особенно из «позолоченной молодежи». Да ну. Еще обкурюсь с непривычки, как улей, так, что дым из ушей пойдет. А нервы лучше успокоить старым испытанным способом.
На следующем перекрестке я развернулся и, резко газанув, понесся обратно в управление.
В огромном здании, даже с учетом дежурных, было практически пусто. Господа полицейские чиновники все-таки сначала чиновники, а уж потом полицейские. Поэтому в выходной день их на рабочее место калачом с медом не заманишь. Даже тех, кому вероисповедание позволяет в святой день работать.
– Ключ будете брать?
Я на секунду задумался.
– Пожалуй, нет, Пал Петрович.
Из «чижа» я на этой неделе уже стрелял. Да и неохота лишний раз туда и обратно топать.
Если наверху в здании людей не было «почти», то в подвале, похоже, не было даже крыс. И то верно – что им здесь, рardonnez-moi, жрать? Разве что патроны.
Я неодобрительно покосился на ржавые потеки на стенах – третий, по слухам, ремонт, а трубы как текли, так и текут. Когда только начальство их заменить соберется? Наверно, когда они возьмут да и лопнут в разгар зимы, оставив всю полицию, в том числе и само начальство, без тепла.
Тир, к моему удивлению, был открыт. Вообще-то ему и положено быть открытым, но... много у нас на святой Руси разного положено, да так и лежит на печи, перекатываясь с боку на бок. И если бы дежурному – бывшему сыщику, сунувшемуся пяток лет назад разоружать свихнувшегося лавочника, – захотелось пойти куда-нибудь перекусить, а то и вовсе устроить себе очередной выходной, никто бы этого и не заметил. Кроме меня, грешного.
– Добрый день, Илья Никанорович. Что почитывать изволите?
Дежурный отложил в сторону книжку, снял очки, протер их и нацепил обратно.
– А-а, господин Заброцкий изволили пожаловать. А я-то уж понадеялся, что никто меня, старика, сегодня и не побеспокоит.
– Так и я вас, Илья Никанорыч, не побеспокою особо. Вы наушники нацепите и читайте себе спокойно.
– Да уж какое тут чтение с тобой, – добродушно проворчал дежурный. – То подай, это принеси...
– Так что ж это у вас за книга такая интересная? – полюбопытствовал я.
– Да вот, – дежурный поглядел на меня с некоторым, как мне показалось, смущением. – У жены взял. «Приключения княжны Мэри» называется. Любовные, кха-кха, приключения.
– Забавная, однако, у княжны Мэри обложка, – заметил я, приподнимая тяжелый коричневый фолиант, на котором золотой старославянской вязью было выведено «Пистолеты мастера Лепажа в собраниях частных коллекционеров».
– Завернул от греха подальше, – пояснил дежурный. – А то, не дай бог, надорву листок, так меня жена потом самого... надорвет.
– Ясно. – Я опустил книгу обратно. – Дайте-ка тогда мне, Илья Никанорыч, «воеводин», патронов полсотни и мишеней штук... а-а, дайте пачку, потом верну все, что останется.
Я налепил листок мишени на изрешеченную фанеру, и моторчик, противно загудев, увез ее на 25-метровую отметку, туда, где черный кружок казался вовсе крохотным. Большая квадратная мушка «воеводина» полностью накрывала его.
Затаив дыхание, я подождал, пока мушка стала расплывчатой, а кружок мишени, наоборот, резким и четким, и плавно надавил на спуск.
Ба-анг.
Грохот мощного армейского патрона был хорошо слышен даже сквозь дорогие наушники.
Банг. Банг.
Надо будет как-нибудь выбраться на загородное стрельбище и пострелять из винтовки.
Банг. Я отложил опустошенный пистолет в сторону, нажал кнопку и подождал, пока мишень подъедет обратно.
Плохо. Дырки от пуль разбрелись по листку так, словно я не стрелял по нему из пистолета, а плевался вишневыми косточками. Не отвратительно, но плохо.
Выходит, с нервами-то и в самом деле паскудно.
Ну да ничего. Торопиться мне некуда, патроны есть. Так что я эту десятку еще сегодня выбью.
Через полчаса мне стало ясно, что, даже изведи я еще коробку патронов, десятки мне не выбить. И не потому, что у казенного «воеводина» мушка перекошена. Не иначе там, наверху, мне решили преподать урок смирения.
И я предпочел смириться – сдал пистолет Илье Никаноровичу, убрался из управления и покорно поехал домой, на Московский форштадт.
Переходя на вторую полосу, я круто вывернул руль, обходя громадный, сверкающий черной краской «Царицын». Тот негодующе загудел. Я скосил глаза – за рулем «Царицына» восседала здоровенная купчиха. Ну и поделом. Думает, раз втиснула свою тушу в танк, так все ей должны дорогу уступать. А сама и водить-то толком не умеет. Знаю я ее. На весь город авто у нас не так много, и с лета я успел повстречать почти каждого водителя.
