Тимур Рымжанов - Колдун. Трилогия

Русло реки петляло причудливыми завитками, уходило в сторону ложными протоками, замерзшими заводями. Я продирался сквозь метель, ориентируясь только на твердую поверхность льда, но как долго могло это продолжаться? Час, два? Как бы быстро и энергично я не двигался, усталость брала свое, я начинал замерзать, лицо и руки уже онемели, ноги стали влажными. Снежная крупа наметалась под капюшон, сыпалась за ворот, проникала в швы одежды. Нужно было остановиться на привал. Если упорствовать и переть сквозь метель, можно заблудиться. Нет смысла пороть горячку. Я уже давно ушел из города и могу расслабиться, собраться с мыслями.

Левый берег реки, тот, на котором и должен находиться мой островок, был пустынным и пологим, он уходил вдаль заснеженным полем, а вот на правом берегу, обрывистом, крутом, деревья росли густо. На этой стороне я прежде не бывал. Уверенно решив, что буду искать место для ночной стоянки, я стал прижиматься к правому берегу, ища возможность подняться наверх. Пришлось пройти еще метров пятьсот, прежде чем я увидел завалившийся, прогнивший тесаный поручень, который тянулся на глиняный уступ. В первый момент я просто порадовался тому, что наконец-то нашел удобное, кем-то заботливо обустроенное место, где можно вскарабкаться. Лишь минутой позже, когда сбрасывал ногой снег в поисках ступеней, понял, что это явный признак обжитой местности. Деревня или лесная хижина. Чей-то охотничий домик или тропинка к зимнему омшанику.

Поднявшись наверх, я стал по возможности осматриваться. Деревья здесь росли довольно густо, сугробы намело высокие, поэтому двигаться пришлось с трудом. Ни следов, ни тропинки, только заметная просека. Я старался разглядеть хоть крохотный отблеск огонька, почувствовать запах человеческого жилья, услышать лай собак. Но ничего подобного не наблюдалось. Тишина, только ветер завывает в высоких соснах да бросает в лицо щедрые пригоршни колючего снега. Я стал продираться сквозь сугробы и переметы, держась просеки. Уже темнело, снег валил стеной, идти приходилось почти на ощупь. Среди деревьев снег казался не таким глубоким, и я уже приготовился искать удобную низину, чтобы устроиться и развести огонь. Ноги промокли, войлочная обувь стала рыхлой, раскисла, и мороз пощипывал, причем совсем нешуточно. Ситуация выходила из-под контроля, я нервничал. Но ведь не бывает же так, что есть оборудованный спуск с берега, а рядом ни деревеньки, ни сторожки.

Нога провалилась глубоко в снег, будто в проталину, которых в лесу встречалось немало, я поспешил завалиться на бок, чтобы удержаться и не рухнуть с головой, но плечо уперлось в твердый настил. Я стал ощупывать поверхность, с удивлением понимая, что это не что иное, как крыша дома, покрытая осиновой дранкой. В деревне, где жил дед Еремей, все крыши были сделаны из такой деревянной черепицы. Высоченный сугроб, который намело с одной стороны дома, не позволил мне сразу разглядеть эту постройку. С подветренной части снега оказалось немного, и поэтому я легко угадал жерди загона, ворота, высокие стебли высохшей крапивы, торчащие из снега. Даже на душе легче стало. Это была деревенька, очень похожая на ту, в которую я по неосторожности сунулся в первый день. И ни одного следа, ни одного намека на человеческое присутствие. Как и все постройки в этом времени, дома были добротные, хорошо сделанные, но напрочь лишенные окон. Вместо окон строители изб делали прорези в верхних венцах, почти под самой крышей, которые большей частью служили отдушинами. При необходимости такие прорези легко закрывались деревянной вставкой.

Я стучал в двери, заглядывал в сараи, взбирался на сугробы и пытался принюхаться, топятся ли печи в домах. Деревня казалась брошенной. Мало ли что могло случиться, но жителей в ней не было, ни одного. Все три дома, обнаруженные мной в темноте, были совершенно пусты и выстужены. Я позволил себе войти в один из них, в самый крайний, тот, что нашел первым.

Ковыряясь в сумке окоченевшими пальцами, я достал огарок свечи и зажигалку, очень надеясь, что в ней осталось еще хоть чуточку газа. Еле заметного, крошечного голубого пламени с трудом хватило, чтобы зажечь свечу. Газ в зажигалке почти закончился, и мне срочно требовалось изобрести что-то надежное на замену – перспектива добывать огонь из огнива меня совершенно не радовала.

Сенцы дома были завалены колотыми березовыми дровами. Полка с какой-то домашней утварью валялась на полу, на тесаных досках было полным полно глиняных осколков, расколотых от мороза деревянных мисок. С треском и натугой открылась дверь в жилую клеть. Там, в темной комнате, и вовсе был кавардак и разгром. Изба, как и многие в этих местах, топилась по-черному, но прежде чем разжечь огонь, требовалось прочистить от снега отдушину, которая как раз выходила на ту сторону, что по самую крышу завалило снегом.

Обустройство заняло часа полтора. Одежда на мне уже изрядно подмокла и стала тяжелой и липкой. Я торопился, не останавливался ни на минуту, и, даже прочистив отдушину, разведя огонь в очаге, продолжал ходить по комнате, стараясь как можно внимательней осмотреться и расчистить себе жилое пространство.

Не могу с уверенностью сказать, что такого странного произошло в деревне и почему жители, бросив все, покинули это место, но длинный кровавый след, оставшийся на полу, давал понять, что, скорее всего, сделали они это не по собственной воле. Снова пройдя по дому, на этот раз с зажженным факелом в руках, я внимательно осмотрелся, ожидая в любую секунду наткнуться на окоченевший труп или скелет, но, к счастью, ничего подобного в доме не нашлось. Жилая клеть уже наполнилась живительным теплом, подсохли лужи от растаявшего снега в углах. Я сбросил с себя одежду, развесил на жердях возле огня. Подвинул поближе к очагу обеденный стол, застелил его какой-то тряпкой и взобрался на него, скрестив ноги по-турецки. Стал разминать и массировать озябшие пальцы, разболевшееся колено.

Мне, черт возьми, ужасно повезло, что я наткнулся на эту заброшенную деревеньку. Ночевка в лесу могла превратиться в настоящий экстрим. Мало того, что под открытым небом в разгулявшуюся метель и снегопад, так еще и в окружении диких зверей, почти безоружный, уставший. Тепло спускалось от потолка, приятно пекло влажную одежду. Я потихоньку расслаблялся, приходил в себя после чудовищного нервного напряжения и трудной дороги. Мысли возникали в голове вяло, неохотно, текли густым медом. Все напряжение отслаивалось, уходило на второй план, оставляя лишь радость от того что смог выбраться, выжить, найти убежище. Я просидел так часа два. Допил рябиновую настойку, чуть подсох и лишь после этого извлек из сумки свои скромные припасы и, как мог, поужинал. Горбушку душистого серого хлеба, подогретого на огне, я припас на завтрак. Завтра предстоял не менее тяжелый день. Просушить одежду, собраться с силами и наконец-то добраться до своей хижины на болотах. В сравнении с этим заброшенным, покинутым домом, избушка Петра и вовсе казалась сараем. Здешние пара клетей, хлев да скотник явились чуть ли не хоромами, не хуже чем дом Еремея. Пыльный, неухоженный, видно по всему, заброшенный еще с лета, а то и больше, но все же надежный и добротный дом. Наносив побольше дров, чтоб на всю ночь хватило, я попробовал уснуть. Хоть и смертельно устал, спал очень неспокойно. Просыпался от малейшего шума, от незначительного звука. Так и казалось, что сейчас скрипнет дверь и в дом войдет хозяин. В обрывках сна являлись какие-то воспоминания из прошлого, городская суета, лица друзей, знакомых, родных. Сердце наполнялось тревогой, переживаниями, но всякий раз, просыпаясь, я точно помнил, где нахожусь. Ничего нельзя было поделать с этой ситуацией – ни изменить, ни исправить.