Завтрашний царь. Том 2 - Мария Васильевна Семенова
Сегодня Тадга дважды прогонял служку, приносившего поесть. Как взялся что-то писать, так и продолжал безотрывно. Сизарь подсмотрел, подавая очередное перо. Короткие строки… буквы, знакомые и незнакомые… странные знаки. Не знай Сизарь, что речь шла о звёздах, точно решил бы – прав почтенный Ваан, как есть чернокнижие! Тадга писал неопрятно, зачёркивал, строчки кривились, перо брызгало и царапало. А господин краснописец Ардван, умевший дать записям стройность и красоту, уехал.
Жаль.
Хотя…
Может, и не стоило тут ничего выправлять, потому что была в этих пачканых записях особенная правда, красота… жизнь?
Да, жизнь.
Та, что дышала в стенной мазне переулков. Та, которой совсем не было на богатых и чистых страницах дееписаний.
Наскучив просто сидеть, Сизарь тихо вытащил кусочек плотного листа, по уличной привычке стянутый во время учения. Вооружился угольком. Стал рисовать.
– Ты, там! Поди сюда.
Тадга бросил перо и окликнул ученика, притихшего у порога. Как звать мальчишку? Невелика разница. Счислитель сгрёб свои записи, сунул вскочившему Сизарю пухлый ворох листов:
– Снеси хранителю Нерыбе. Это для Озно… для Мартхе.
Мезонька убежал, и Тадга забыл о его существовании.
Встав и от души потянувшись, он обратился вглубь хоромины, где в терпеливом молчании дожидались залежи книг. Тадга смотрел на них совсем не так, как прочие люди. Случайному мимоходу предстали бы ряды и стопы деревянных коробок. Бронзовые оковки, позеленевшие личинки замков. Одни зияли девственными устьями скважин, в других меткими стрелами торчали подобранные ключи…
Тадга видел не короба, а ступени.
Пройденные и непройденные.
Окутанные туманом и тайной.
Тадге хотелось немедля начать восхождение.
Заглянуть за черту!
Ваан и наставники Невдахи, вторившие старому мудрецу, очертили предел, отведённый разуму смертных. Далее, говорили они, простирается область божественного. Царство чудес, высшей воли, истоков земных судеб. На эту область посягают гадалки, её отблеск порой озаряет святых жрецов… учёный же ходит по земле, а у земли есть края. Когда путь упирается в небоскат, следует смиренно остановиться.
Но зачем, но как можно, если впереди лестница, ведущая дальше и выше?
К сокровенным законам, движущим мир. К небывалому постижению.
Тадга задумал предсказать весну. Вычислить срок возвращения солнца.
Звёздный шар стоял отодвинутый на край стола: пройденная ступень. Тадга уже размышлял о кругах обновления начал земных и небесных. Они представали ему колёсами, начавшими вращение в рассветный день мира. Споткнулись они в Беду? Или продолжили величественный ход, возносясь от смерти к рождению? Что делать с четырьмя сутками, пропавшими из росписи дней? Упущение это людское или чёрное чудо, звенья, выбитые из цепи времени?
Где-то впереди, на новых ступенях, Тадгу ждали ответы…
Нет, не так.
Не ответы.
На страницах отреченных книг, хрупких от времени, таились дорожные приметы для путешествия мысли. Выдержанное, как мёд, умословие древних, готовое оплодотворить сегодняшний опыт. Тадга уже оттолкнулся от их рассуждений, наметив небывалый порядок расчёта. Теперь…
Теперь он узнает, когда вновь выйдет солнце.
Счислитель повернулся к столу, держа запертую книгу и ключ.
И увидел в палате незнакомца.
Тадга влёт вбирал всё, что надлежало до чисел. Людей он запоминал куда хуже. Однако он мог бы поклясться, что вот этого человека ни разу в Книжнице не встречал.
У пришельца была в руках глиняная бутыль наподобие винной. Он рассматривал звёздный шар, молчал и даже вроде бы улыбался, но как-то так, что Тадга вдруг всем нутром ощутил длину хода, отделявшего палату от более людных мест Книжницы. Порядчики, охранявшие ворота, пребывали на другом конце мира. Как следует испугаться счислитель не успел. Человек плавным движением поставил бутыль. Взял в руки шар. Этак по-хозяйски, точно завоеватель в городе, отданном на разграбление. Взвесил шар на ладони. Примерился для броска в стену.
– Не смей! – крикнул Тадга. Выронил книгу и ключ, бросился отнимать.
Страх живёт, пока всё непонятно. В схватке страху нечем питаться. У незнакомца были длинные светлые волосы, усы подковой, торчащая борода. Глаза… Какого цвета были глаза, Тадга так и не разобрал.
В этот бесконечный миг он вдруг окончательно понял, как совместить круги обновления. Увидел перед собой всю цепь вычислений, ведущую к свету. Пожалел, что нет времени записать…
Удар, погасивший далёкое солнце, был искусно-презрительным, очень точным, наотмашь.
Тащась длинными прогонами в ремесленную Нерыбы, Сизарь старательно подровнял листы, полученные от Тадги. Даже предерзостно перевернул три страницы, лежавшие, как ему казалось, вверх тормашками.
– Вот, господин учёный хранитель. Сделай милость, прими. Господин счислитель сказал, это для их высокостепенства, господина советника Мартхе.
Толстяк посмотрел на неряшливые строки и закатил глаза. Сизарь переминался, тоскуя. Сейчас Нерыба раскричится, что Тадга впустую марает многоценные скры. А Сизаря, принёсшего рукопись, назначит виновным… Хранитель со вздохом перевернул несколько страниц. Безнадёжно покачал головой. Вернулся к заглавному листу… начал читать.
Подобно советнику Мартхе, он читал про себя. Даже губами не шевелил.
Вот как это у них получалось?
На улице жизнь понятная и простая. Ты рисуешь на стенке что-то занятное, и прохожие тебе подают. Если не успеваешь удрать, подваливают ребята Ведиги и лупят, пеняя, отчего забыл поделиться. Потом самого Ведигу хватают порядчики, отвешивают плетей. А ты рисуешь это на стенке.
Но как жить обычному мезоньке среди людей, чей ум посрамляет воображение? Среди людей, которые читают молча и пальцами по строчкам не водят?
Сущее наказание…
Между тем на лице Нерыбы сменялись странные чувства. Начальное раздражение от вида каракулей Тадги постепенно пропало. Явилось удивление. Жадное любопытство… И наконец – едва ли не благоговейный восторг.
– Это же… это… – выдохнул учёный хранитель. Поднял глаза на скучного Сизаря… раздумал продолжать. Зато приметил кончик листа, спрятанного в обтрёпанном рукаве, и сразу посуровел. – Опять стащил? А ну, дай сюда!
Бросил на стол измятый клочок. И опальный мазила, не вышедший в царские рисовальщики, уныло поплёлся обратно к господину счислителю.
«Ничего тебе, райца Мартхе, твой Смоголь не нарисует. И так руки кривые, а уж теперь! Драться слаб, а полез… себя показать… вот и пусть…»
В палате отреченных книг Сизаря ждала лишь раздражённая ругань Тадги, и длинный неприютный прогон был от этого ещё длиннее и неприютнее. Идя назад, уличный мазила встретил всего одного человека. Незнакомый служка нёс две книги в запертых переплётах, а поверх – ворох свитков. Свитки грозили рассыпаться, служке даже приходилось прижимать их щекой, отчего волосы кольцами падали на лицо. Сизарь слегка удивился. Если не считать пачки записей, вручённых ему самому, господин счислитель не приказывал ничего уносить из палаты. Может, книги и свитки должны
