Михаил Гвор - Прорыв выживших. Враждебные земли

— А теперь объясни, зачем?

Папа рассержен. Очень. Говорит тихо и спокойно, совершенно ледяным голосом. А у деда в глазах слезы стоят. Было бы из-за чего! Ну, поиграли немножко. Пошутили. А чего он влез на чужую территорию? На нашу! Мы же его не убили! А вполне могли, никто бы слова не сказал…

— Ну, пап…

— Во-первых, я не припомню, когда тебе исполнилось четырнадцать лет?

Опускаю глаза и ковыряю землю большим пальцем левой ноги.

— Ну, пап… У Вальки одного человека не хватало… Я же подготовку по пятнадцатилеткам прошла…

— Вижу, как прошла! Руки-ноги выросли, мозги нет! Когда вы заметили чужака?

— Когда через хребет перелез…

— И за каким хреном было его весь день вести?

— Так неизвестно же, может, опасен…Между прочим, это не я решила. Валька так сказал, мол, трогать не надо, только последить. Потому что не враг, а простой охотник. Сделает свои дела и уйдет вниз.

— И?

— Ну, он же не ушел…

— Саня! Он бы ушел утром. Никого и ничего не увидев. Ты не согласна?

Ну, согласна, конечно. Можно было просто последить. А можно… Но так весело получилось… Как он перепугался! Стоит весь бледный, нож в руке зажал, смотрит на Коно, как будто собаку ни разу не видел… А когда еще и Ленг вылез… И пургень подкатил вовремя… Смехотища…

— Дочь, пойми. Если перед тобой враг — его убивают. Если друг — приглашают в гости. Если идет мимо — пусть идет. Мы не исусики. Мы умеем быть очень жестокими. Но это должно иметь смысл. Ни над кем никогда не надо издеваться просто так. А вы это делали ради хохмы.

— Мы не издевались…

— Да? А ты себя поставь на его место!

Пытаюсь. Не получается. Чего бояться-то было? Подумаешь, пара собачек, горсть гнилушек да несколько рупоров, чтобы голоса усиливать. А он рванул, как ошпаренный. Ночью, в пургень, напролом через лес… Пришлось даже за ним идти, чтобы шею не свернул с перепугу.

— Не могу.

— Что? Так страшно?

— Не, не страшно. Совсем.

— Не можешь абстрагироваться от любимой собачки? Представь вместо нее медведя.

Медведя? Интересно… Один медведь выходит на меня в лоб, второй сбоку. Арбалета нет, лук достать не успею, только нож. Скорость реакции у медведя хорошая, уязвимые места… В прямом контакте не успею, зацепит лапой… Значит, прыжком вверх, через него, удар при перелете, ножом по горлу, других вариантов нет. Предварительно врезать в нос, слабое место… При приземлении перекатом под дерево, на случай, если промахнусь. Да и второй есть… Ой, блин!

— Папа! Он мог поранить Коно!!!

Папа качает головой.

— Бесполезно, — говорит он деду, — она прикидывает, как удобнее резать медведей. Ничего не боится, суперменка чертова… Как она может представить чужую боль…

И неправда, боль очень даже могу. Но что в ней страшного? Да и не было этому парню больно…

— Внучка. — вздыхает дед, — Он не мог поранить Коно. У парня нет такой подготовки, как у тебя и твоих друзей. Ты знаешь, что рассказывают о нас внизу?

— Знаю.

— Представляешь, как должна быть важна парню добыча, что он пошел сюда? Или думаешь, ради спортивного интереса?.. В кишлаке голодная мать и младшие, которых надо кормить. Если он погибнет, делать это будет некому. А если не добудет архара — нечем. Поэтому и пошел. Его трясло от ужаса весь день. Не за себя, за младших. Еще пургень, для них это — кара Аллаха. Он и так был на пределе нервного срыва. А тут вы со своим спектаклем… Не надо оправдываться. Просто постарайся понять.

Я молчу. Потому что представила: не суметь накормить младших, умирающих от голода… Пойти на что-то невозможное, и всё равно не суметь. Нет, не представила, я не могу себе представить, что может меня остановить в такой ситуации… Но этого парня остановила я…

— Деда, я отнесу этих баранов… И еще двухвосток отсыплю… Недельный запас… Я могу неделю поголодать… Дед…

— Нет. То, что надо, лучше сделают другие. Просто всегда сначала думай. Хорошо думай. Ладно, Санечка?

Киваю сквозь слезы. Увидел бы кто — не поверил: бешеная Санька плачет… Но дед умеет просто объяснять самые сложные вещи. По крайней мере, мне…

— Эй, доходяги, выходи по одному, с поднятыми руками! — даже как-то весело проорал «парламентер». — Старшой ваш помер, так что все, приплыли! Господин Хомяков обещает сохранить жизнь! И частичное здоровье! Не всех, конечно, частей тела! — и гнусно загыгыкал.

Девушку затрясло. То ли от страха, то ли еще от чего… Урусов поймал ее лицо ладонями, и тихо, но уверенно сказал прямо в заблестевшие от слез глаза:

— Юлия Батьковна, если не перестанете плакать, ваше прекрасное личико покроется морщинами. И в Вас перестанут влюбляться прекрасные прынцы на камуфляжных «Тиграх». Понятно?

Девушка кивнула. И тут же шмыгнула носом.

— Раз понятно, значит, ты молодец и умница. И вообще. А сейчас — марш в коридор, ложись там на пол, и лежи, тихо-тихо. Как мышка. Что бы ни случилось.

Поляковская сестра отчаянно замотала головой:

— У меня пистолет есть. Бабушкин. Только патронов нет.

— Спрячь подальше пока, — сказал Урусов, покрутив в руках «Вальтер» с выгравированной надписью «Старшему лейтенанту Полякову. ГУКР 3-й Белорусский», — А как он до вас дошел? Брат твой говорил, медаль с похоронкой пришла.

Юля опять всхлипнула, но уже потише:

— Сослуживец привез после войны…

— Ладно, потом расскажешь. Патроны тут «Парабеллум» девять на девятнадцать, их есть у меня…

— Я…

Урусов пригрозил непослушной девчонке кулаком. Та кивнула и попыталась улыбнуться.

— Ну, так что, долго мне ждать придется?! — продолжал надрываться бандит. Он уже подошел метров на двадцать к дому. Еще немного, и начнет внутрь заглядывать… — Вам что, с перепугу уши позакладывало?!

Сверху бухнул одиночный выстрел, непривычно громкий. Урусов кинул быстрый взгляд на девушку. Та даже не вздрогнула… Ну, и замечательно. А вот к окошку я тебя, красавица, в жисть не пущу. Нельзя красивым девушкам смотреть, как сучат ногами агонизирующие трупы, загребая скрюченными ладонями комья грязи. И как плещется на месте головы черно-красная лужа…

Сволочь ты, сержант Поляков. Не мог в тушку жахнуть? Похоже, что жаканом влепил. Только что там за гаубица наверху?

— Наверху у нас ружье дяди Сашино. «Трехлинейка». Он еще, когда охотиться собирался, пули напильником стачивал немного… — верно поняла удивление капитана Юля.

— Матерый браконьер… — протянул Урусов. — Я бы с таким в лесу встретиться не хотел.

— Он такой был! — с нескрываемой гордостью заявила девушка.

Мдя, Борис Викторович… Вам срочно надо обзаводиться привычкой стрелять из ПК с одной руки. Тогда все шансы за тобой будут. Безоговорочно…

— Раз начинаешь хвастаться, значит, точно успокоилась.

Над головой пронесся маленький свистящий вихрь. Несколько пуль со звоном отрикошетили куда-то внутрь, все же сумев нащупать «окошки». Началось. И кто же это у нас такой меткий, что сразу засек? Если дальше в таком духе пойдет — грохнут тебя, капитан, и не только тебя. А Первая Конная Буденного только в сказках вовремя появляется. Ребята, похоже, где-то тормозят. Если еще и их прищучили… Не-а, не начнется. Похоже, подряд косят, вон, лупят во все стороны.

— Так вот! — Урусов вытащил из-под погона берет. Отряхнул с новенького зеленого сукна мелкое кирпичное крошево, и нацепил на затылок. Где берет каким-то чудом все сумел удержаться на давно не стриженных волосах. — На чем я остановился?

— На том, что надо успокоиться! Я успокоилась! — натянуто улыбнулась Полякова, всем видом демонстрируя готовность к подвигам. — А берет зачем?

— А это как моряки тельняшками светят, так от то и погранцы беретами красуются. Положено. Я, вон, свой старый сыну отдал, так судьба военторг на пути поставила. С новым.

— Так у вас сын есть? — хихикнула девушка, совершенно не обращая внимания на пыльную взвесь, плотной завесой стоявшую в помещении.

— Ага. И жена с дочкой.

Снова прогрохотала автоматная очередь, впустую дырявящая воздух. Лишь оставила отметины на кирпичах. То ли у нападающих кончилось везенье, то ли выдумали что-то хитрое… Первое — скорее.

— Уже говорил, что ты умница?

— Еще нет!

— Значит, уже сказал. А теперь, умница моя… — Урусов выглянул наружу. Труп застыл, некрасиво раскинув ноги. Бандюки, прячась за складками местности, и потихоньку подползали поближе. Ну, пусть ползут. Идиоты… Должны же понимать, что на стволы лезут… Ладно, они нам не дети, а вероятный противник.

— Начинать? — сам себе шептал капитан. — Не-а, далековато. С их темпами минут двадцать есть еще. Если сержант не начнет из своего карамультука садить не глядя… Когда ярость благородная волною вскипит…

— Поляк, не стрелять! — заорал Урусов.