Операция "Берег" - Юрий Павлович Валин
Стоял Петроград, раздрызганный и полуголодный, сам на бродягу похожий, пусть весь в набережных, колоннах и кумачовых флагах. Эх, памятный город. Но то отдельная история…
* * *…— А теперь еще быстрее. Ритм слушай, Митрич. Там: раз-два и три-четыре. Так оно легче идет, — Олег не отрывался от прицела, поворачивал башню — «тридцатьчетверка» плавно вела длинным стволом.
— Дык музыка. Оно нам и не чуждо, — бубнил дед, вертясь-примеряясь на месте заряжающего.
— Ну, так давай еще. Осколчряжая!
Звякнул входящий в казенник снаряд. Немолод рядовой Иванов, но сила еще есть, с точностью движений тоже недурно.
— Орудие разрядить!
— Готово!
— Бронебряжай!..
Новый танковый прицел был неплох. Навел — риски застыли точно, орудие тоже новое, не разболтанное, и «добавленные» миллиметры калибра заранее чувствуются. Выбор боеприпасов полноценен, опять же подкалиберные катушечные трассирующие, иные… Всё хорошо, плохо только, что машина чужая.
Тренировался неполный запасной экипаж в чужой машине. За экипажем лейтенанта Терскова пока никакой техники не числилось, да и ключевого звена — мехвода не имелось. Случаются вот такие штатные несуразицы, неприятно в них попадать, но каков выбор…
— Разряжай, — Олег уступил место наводчику. — А ты примеряйся, примеряйся, можно без стеснения.
Молодой Прилучко — парень неглупый, отучившийся на танкового наводчика, был вроде неплох, но не уверен в себе. Мобилизован в конце 44-го, украинец, но по-русски говорит-понимает хорошо, без придурств, судя по бумагам, зачеты сдал на твердые «четверки». Но да хрен знает, что из него выйдет. По сути, отдельный наводчик в машине — важнейшее танковое новшество, глаза и руки командира освобождает.
— Так, продолжаем. Митрич, ты четче сам досыл. Вот последнее движение. Рраз! — усиль и обрывай, пусть патрон сам заскакивает, не веди до последнего.
— Осознал, — вполне мирно заверяет дед, цепляться и ехидничать сейчас он почему-то и не думает.
— Товарищ лейтенант, да хорош Митрича мучить, — намекает стрелок-радист со своего места. — Дед у нас не глупый, ничего не спутает.
— Дело не в путанице, а в полнейшей наработанности движений. В бою шумно будет, чего-то не дослышим, нужно угадывать, не думать.
— ТПУ новое, хорошо же слыхать, — гнет свое радист, упирая на опыт.
Валерий Хрустов действительно был в боях, имеет ранения и награды. Но это не повод наглеть.
— Так, товарищ сержант, разговорчики отставить! Лезь сюда, освежи память в части заряжания. Тут и боеукладка чуть иная. Лезь, говорю, не бурчи, взял себе моду….
В танке прохладно, но вспотели все. Лейтенант Терсков слабины не дает, едва ли в таком составе экипажу воевать придется, но занятие идет по полной…
Котелки полны каши, но Хрустов с сомнением ковыряет ложкой:
— Что-то с каждым днем свининки-то все меньше. Куда девается-то?
— Трофеи иссякают. Надо бы бригаде наступать. Для пополнения продуктовых запасов и поддержания высокого боевого духа, — поясняет Олег, распечатывая пачку печенья офицерского доппайка.
— То через свининку в атаку йти? Може там и без нас управятся? — осторожно предполагает наводчик, ухватывая себе печеньку.
— Тю, ты даешь! — Митрич даже взмахивает от возмущения своим уродским ножичком. — Знаешь, как свинину-то в боевой бригаде добывают? Рота окружает фольварк, оставляя узкий тыловой проход, и открывает ураганный залповый огонь по крышам. Свиньи и все прочие несутся по оставленному коридору. Там засадно стоят зампотыл и замполит бригады с самыми хваткими автоматчиками, брезентовым мешком и пломбиром. Распределяют трофеи: немцев и козлищ — в колонну военнопленных, свиней и баранов — на бригадный склад.
— Пламбир? А що то такое? Не брешешь ли? — сомневается Прилучко.
— Вот же ты село селом. Пломбир — это зажим такой для свинцовых пломб. Их на нитку навешивают и мешок опечатывают. Для отчетности и сохранности.
— А, понял! Я бачил таке! — радуется пообтершийся наводчик.
Командир и стрелок-радист смотрят на деда.
— Чо такое? Вы пломбир не видали? — удивляется Митрич.
— Видали. Здесь-то он причем?
— Да вы корпусную газету читаете ли? Надо же информироваться, дорогие товарищи. Там же четко: есть сведения о появлении высшего немецкого генералитета и лично гад-фюрера в полосе наступления нашего фронта. В случаи поимки: не портить, не лупить, немедля упаковать и опечатать для отправки скоростным «дугласом» в Москву. Там еще про премию упоминалось…
Хрустов в голос ржет, Олег не выдерживает и тоже фыркает.
— Чо? Не верите? Да я сам в госпитале читал, — возмущается Митрич.
* * *Петроград. 1921 год.
Наверное, это и выручило. Именно «верите — не верите». Поскольку «Москва слезам не верит» — с детства знакомая присказка.
Москва осталась в детстве, а про Питер-Петроград имелись иные поговорки, которые Митька спешно заучивать не собирался. Старой истины вполне хватало. Да и опыт подсказывал — спешка редко нужна.
Иванову шел пятнадцатый год, губа заросла, зубов не прибавилось, но уродливый провал с остатками пеньков-корней уже не так бросался в глаза. Поначалу в бывшей столице было сложно, но тут всё в сравнении — сутками идти никуда не надо, да еще весна на дворе в разгаре, что много веселее.
Одиночке, да еще без «парабеллума», жить сложновато. Опыт был, нужны были документы и план на будущее. Митька знал, что растет — оно и по рукавам видно, да и по взглядам окружающих. Начинают граждане опасаться — одно дело мальчишка, другое — битый подросток с недобрым взглядом. Время-то лихое — в переулке, а то и в парадной зазевавшегося гражданина петроградца мимоходом прирежут — никто даже и не удивится.
А со взглядом Митька ничего поделать не мог. Пугал людей взгляд. Может, в гримерной, да перед зеркалом
