Смута. Том 2 - Ник Перумов
Было их заметно меньше, чем вчера и позавчера; но и вчера, и позавчера в подсумках александровцев не так свистел ветер, как сейчас.
Цепи шагали, наставив винтовки, опустив штыки; окопы и укрытия защитников Зосимова молчали.
– Стрелять только по команде! – гулял шёпот по траншеям.
Фёдор привычно разглядывал красные цепи в окуляр прицела. Что-то не то сегодня с ними, совсем не то… Да, точно, меньше стало. Заметно меньше.
Он вздохнул. Две обоймы. Десять патронов – на весь сегодняшний бой. Если не случится чудо, город придётся оставить. К этому александровцы были уже готовы – все, кто хотел уйти из мирных, уже ушли.
Некоторые, правда, упрямо отказывались. И в их числе – поповна Ксения, с которой Севка Воротников весь вечер простоял у её ворот. Просто простоял, весь какой-то растерянный, покрасневший и то и дело принимавшийся чесать стриженый затылок.
А сейчас небось засел за своим пулемётом, грустно глядя на жалкий огрызок снаряжённой ленты, уходящий в приёмник.
Совсем мало осталось, совсем… Фёдор отогнал непрошеные мысли – ты, господин прапорщик, должен думать, как потратить эти две обоймы с толком.
Чёрное волосяное перекрестие ползло по приближающейся цепи. Он, Фёдор Солонов, мог прервать сейчас любую из этих жизней, на выбор. Могущество, достойное одного лишь Господа; не должно оно доставаться грешному человеку, ох, не должно.
Может, вот этого, в выцветшей гимнастёрке? Нет, явно рядовой. Ага, а вот цель поинтереснее: идёт в бой в солдатской форме, но в руке «маузер». И на рукаве что-то краснеет – уж не комиссарская ли звезда?
Вот ты и будешь первым. Ты соблазнял малых сих, обещал им «мировую революцию» и что «богатеев не будет, всех раскулачим»; в занятых городах «истреблял гидру контрреволюции», «боролся со спекулянтами и перекупщиками», гонял торговцев, следил, чтобы магазины и лавки, ещё недавно радовавшие изобилием, превратились бы в унылые «места выдачи пайков» да «отоваривания карточек».
Ну и очень возможно, ты, комиссар, расстреливал заложников, офицеров, отказавшихся воевать в твоих дивизиях, или их близких – если «военспец» переходил на сторону белых или хотя бы оказывался заподозрен в таковом намерении.
Нет, я не Господь. Я не мщу, ибо рёк Он: «Мне отмщение и Аз воздам». Я просто исполню другое Его веление, про соблазнённых малых и о том, как надлежит поступить с соблазнителем. Жернова на шею и пучины морской тут не имеется, но, право же, пуля окажется даже милосерднее – тот, кому она предназначена, по крайней мере, не будет мучиться.
Фёдор аккуратно передвинул затвор – не передёрнул, а именно передвинул, – медленно, бережно, словно заранее прощаясь с каждой из отпущенных ему десяти пуль.
И замер на невесть сколько мгновений, пока слуха его не достиг резкий свисток Двух Мишеней, и пальцы всё сделали сами.
Шагавший чуть впереди цепи человек с «маузером» – смелый человек, решительный человек – споткнулся, рухнул в траву и остался лежать неподвижно. Плечо у Фёдора болело после отдачи, несмотря на, казалось бы, уже совершенную привычку, однако вот нет. Даже тело сопротивлялось тому, чем приходилось заниматься.
Он прошипел ругательство сквозь зубы. Сейчас нельзя злиться, стрелять надо спокойно и хладнокровно, не в людей, не во врагов, а просто в мишени, иначе нельзя, лишишься рассудка.
И его око, взгляд, усиленный линзами, вновь двинулся вдоль мерно шагающей цепи, игнорируя близкие разрывы снарядов, от которых он уже почти оглох; Фёдор выбирал следующую цель.
А патронов оставалось всего лишь девять.
Открыла огонь и артиллерия александровцев, выпуская последние шрапнели – зарядные ящики тоже показывали дно.
Коротко взлаивали пулемёты, совсем-совсем коротко.
В цепях падали, цепи залегали, вновь вставали – Фёдору удалось сбить одного из тех, что поднимал их в атаку, затем ещё одного – упрямо пробиваясь сквозь смерть к окраинам Зосимова.
Растянувшись, вдоль реки двинулись всадники, держа дистанцию и расстояние. Чем реже строй наступающих, чем дальше они друг от друга, тем больше приходится тратить на них боеприпасов; но это же может их и подвести, если дело дойдёт до рукопашной.
Четвёртый патрон Фёдор потратил на знаменосца. Пятый – на подхватившего упавшее знамя; больше к древку уже никто не притронулся, алый шёлк так и остался среди не успевшей выгореть зелени.
Но видно было, что огнём наступавших сегодня не остановить. Они словно почувствовали, что пуль в их сторону летит заметно меньше, и с угрюмым стоицизмом игнорировали потери, перешагивая через упавших.
Что будет дальше, Фёдор знал точно. Такое уже случилось на фронте, и не раз. Цепи дошагают-таки до вражеских окопов, в ход пойдут ручные гранаты, а потом штыки, сапёрные лопатки и так далее, вплоть до ножей. Скажут своё слово «маузеры», потому что в тесноте траншей длинной винтовкой ворочать не слишком-то сподручно.
И они, александровцы, должны выстоять.
Фёдор сменил обойму. Последняя. Нет, есть ещё верная «фёдоровка» с полным магазином, тоже последним. Есть «браунинг», такой же, как у Двух Мишеней (в подражание ему же и взятый). Есть нож за голенищем и другой – на боку. Фёдору Солонову найдётся, чем встретить врага.
Но потом всё равно умереть. Он успеет захватить с собой трёх, четырёх, может, даже пятерых, но потом судьба так или иначе отвернётся. Непобедимых не бывает.
Однако сейчас он думал только о том, как лучше потратить последние пять патронов для его винтовки с оптическим прицелом. Эх, так берег, так холил, а теперь, видно, придётся бросить.
Он как-то вдруг стал жалеть своё оружие, словно оно могло его укорить, словно это подруга, оставляемая им на поругание; мелькнуло лицо Лизы, сердитые её брови: «Ты что это, помирать собрался?!», а затем – скорбный лик великой княжны Татианы. Она молчала и просто плакала.
Меньше мгновения прошло, пока образы эти вспыхнули перед Фёдором; а затем было уже не до них, потому что красные подошли совсем близко, и он бил, уже не разбирая, командир попадал в его прицел или рядовой.
Быстро расстрелял обойму, схватил «фёдоровку»; красные цепи, почуяв близость крови, перешли на бег, взорвавшись хриплым и жутким рёвом.
Рядом дал короткую очередь пулемёт и почти тотчас умолк. Севка – он, точно.
Последние мгновения никто не стрелял.
Красные достигли линии траншей, сами, наверное, не веря подобной удаче. Пальба вспыхнула вновь – теперь из револьверов и пистолетов, огрызались «фёдоровки» александровцев; перед окнами каменного дома без крыши, где засели Фёдор, Петя, Лев и Севка, появились первые красноармейцы.
Двух Федя сбил выстрелами, одного – Ниткин, Лев лихорадочно перезаряжал свой форсистый «маузер» – а ведь говорили ему, бери «браунинг», там магазин в
