Тайна врат - Егор Дмитриевич Чекрыгин
— Да уж можешь не сомневаться! — с большим энтузиазмом откликнулся Готор. — Прямо сейчас и пойду смотреть. Надеюсь только, что поститься и читать молитвы перед этим меня не заставят. А то ваши молитвы меня несколько… э-э-э… удивляют.
С этого дня Готор стал уделять гораздо меньше времени хозяйственным делам, погрузившись в изучение присланных документов. А Ренки вынужден был стать при нем нянькой.
С одной стороны, от долгого чтения у Готора начинала болеть и кружиться голова. А с другой — даже несмотря на недомогание, он упорно продолжал работать, забывая про сон и еду, и выгнать его из-за стола с бумагами можно было только с большим скандалом.
Все это закончилось тем, что Ренки сам стал читать ему большинство документов вслух, делая выписки по его указаниям, а заодно уж и следить, чтобы главарь банды вовремя ел, гулял, тренировался и ложился спать.
Их день обычно начинался с инспекции строительных работ, занимавшей часа два. Причем друзья шли пешком, а следом за ними ехала небольшая коляска, на случай, если Готор переоценит свои силы (такое уже бывало).
Потом завтрак, работа с документами, занятия фехтованием, обед, послеобеденный отдых (на чем особо настаивали лекари), опять работа, небольшая прогулка перед ужином, работа, сон. И так день за днем, неделя за неделей.
Зато Ренки стал неплохо разбираться в истории собственного мира, вникая в комментарии и пояснения Готора к текстам. В отличие от бубнежки жреца в университете слушать Готора оказалось даже интереснее, чем читать героические романы или баллады.
А еще в процессе обсуждения событий древности разговор частенько переходил к миру Готора. Но тоже, как правило, с привязкой к миру Ренки.
На свиток, написанный языком, который с трудом разбирали даже жрецы и самые мудрые ученые, Готор, вместо отведенных ему нескольких недель, потратил не больше получаса.
— Ну вот, — сказал он удивленно смотрящему на него Ренки, откладывая реликвию в сторону. — Ничего особо интересного, обычный рассказ про какой-то мелкий грабительско-разведовательный поход на запад. Хвалится, что сожгли какую-то крепость. Но теперь я точно убедился, что этот ваш Манаун’дак был человеком из моего мира. Более того, судя по всему, он даже был из моей страны. А по некоторым оборотам речи могу предположить, что родился он лет на десять-двадцать раньше меня. Да, думаю, не больше двадцати. Это очень многое объясняет!
— Что именно? — спросил заинтригованный Ренки.
— Ну, ваш алфавит — сильно измененная копия нашего. Арабские цифры, слова, топонимы… Ну и, конечно, то, что у вас этот Манаун’дак считается чуть ли не Отцом всех знаний. Естественно, что человек, пришедший из моей эпохи в век, когда еще и железа не знали, прослыл тут великим мудрецом! Он дал сильный толчок вашему развитию.
— А что еще за арабские цифры? — удивился Ренки, зацепившись за незнакомое слово.
— Ну, это уже недоразумение из моего мира, — не слишком понятно пояснил Готор. — Вообще-то их придумали в Индии, страна так называется. Но в Европу — это недалеко от моих земель — цифры попали через арабов, народ такой. В общем, Манаун’дак принес их вам, вообще в другой мир, и теперь вы их считаете своими. Неплохое путешествие для чернильных закорючек!
— А какие слова пришли к нам от вас? — опять поинтересовался Ренки. — Я как-то слабо представляю, чтобы в нашем языке были слова из другого мира.
— Да потому что употребляются они уже несколько тысяч лет. Вы их в большинстве случаев так под свой язык исковеркали, что узнать стало непросто. Но многие научные термины и понятия, взятые из моего языка, остались почти без изменений. Например, слово «университет» — оно точно наше. Еще в вашей математике есть «деление», «сложение» и прочие термины, обозначающие действия, производимые с цифрами. Как мне пояснили в университете Фааркоона, в древности они вообще считались магическими заклинаниями. Еще слова вроде «порох», «мушкет» и «штык» тоже явно из моего мира. У нас они означают те же самые вещи, следовательно, их «извлекли» из записей, которые оставил Манаун’дак. Мооскаа — это наша столица, Москва. Кстати, в своих записях этот ваш Отец всех знаний именно так это слово и пишет. Вообще, судя по всему, он и сам был родом из Москвы, а они там народец своеобразный. Даже в писанном пурпурными чернилами на пергаменте из телячьей кожи послании проступает некоторая столичная заносчивость. Дважды за короткий текст западных аиотееков «замкадышами» обозвал. Это… короче, долго объяснять. Много разных слов. Некоторые, особенно те, которые обозначают обычные, бытовые понятия, сразу и не поймешь. Как я говорил, вы их изменили почти до неузнаваемости, подгоняя под свой язык, только общие корни угадываются. А вот те, что в научном или жреческом обиходе употребляются, сохранились получше. Только вот с самой кличкой «Манаун’дак» я разобраться не могу. На наши имена-фамилии совсем не похоже, даже исковерканные, вроде моей «Говоров — Готор» (так меня в Фесткии обозвали, потому как они там «ов» совсем не выговаривают). Наверное, слово, означающее «старый ребенок», было всего лишь его прозвищем в вашем мире.
— Ну конечно, — кивнул Ренки. — Он ведь был карликом, вот его так и обозвали.
— Вообще-то, — возразил на это Готор, — я, конечно, специально не уточнял, но вроде дед не упоминал о такой особенности своего врага, как маленький рост. А вот «брат» Манаун’дака — Лга’нхи — и другие воины дружины, по рассказам деда, в большинстве своем были очень высокими. Впрочем, в древних записях постоянно упоминается, что «банда» Манаун’дака была из племени «очень высоких светловолосых людей», и, глядя, допустим, на тебя, нетрудно поверить, что все это правда. Может, попаданец казался маленьким только на их фоне? А может… Был у нас в древности, в соседней стране, один мудрец — Лао-Цзы. Его тоже вроде «старым ребенком» называли. Но там какая-то легенда была, уже не помню. Кажется, мать его в утробе восемь десятков лет носила, и родился он уже седым. А про вашего «старого ребенка» вообще
