Николай Андреев - Игра без ставок
Моряк карикатурным жестом утёр воображаемую слезу со щеки.
— Хотя, конечно, поговорили — и хватит, в «глаз урагана» пора. Двинулись. Вы говорите о каких-нибудь пустяках, а когда встречаться на пути местные будут, не подавайте ни малейшего виду, что их опасаетесь. Ясно?
— Да, — Айсер ответил за себя и кнехта.
— Ну тогда — в рейс! Склянка зовёт и всё такое! — рассмеялся Ивор.
По пути моряк выплясывал какой-то особо изощрённый танец: то припадал на колени, хватаясь руками за затылок, то подпрыгивал… Прохожие или в кулачок смеялись, или «изволили ржать во весь голос», или хлопали в ладоши. Похоже, что для них подобное поведение матроса было не в диковинку: гуляет ведь человек, гуляет, не смей мешать!
А у самого порта, когда уже было и плеск волн слышно, и запах солёной воды мешался с «ароматами» рыбного базара, Альфред обратил внимание на корабль с белыми парусами, на которых был вышит до боли знакомый символ. Меч, направленный остриём вниз, опоясанный красноватой молнией, пронзающий чёрную твердь. Один из символов Белого Ордена… А значит… Белый Орден — был здесь! Совпадение?
Да и у Стефана Айсера как-то на душе кошки скребли…
Ивору надоело плясать, и последние минут пять он, не отвлекаясь ни на что, насвистывал какую-то песенку.
— А вот и дошли! — радостно произнёс моряк.
Шагах в двадцати, приколотый к пирсу, покачивался когг китобоев. Почти стёршаяся надпись на левом борту гласила, что это тот самый «Кукша».
«Ни души не видно… А где же остальные? Где этот Магнус с Анкхом и Шаартаном? — чувство опасности так и стучало в сердечный гонг, возвещая о близких неприятностях. — Что-то я стал мнительным, как…»
— Белый Орден! Именем справедливости и добра, оставайтесь на месте!
Гром средь белого дня — и тот звучал бы тише, приятней и более что ли, ожидаемей.
Стефан повернулся на каблуках — и застыл на месте. Путь назад, в спасительные кварталы, был перекрыт рядом закованных в броню рыцарей. Белые плащи, развевающиеся за спиной, непроницаемое выражение лиц, высвобожденные из темницы ножен мечи, сверкавшие в лучах заходящего солнца щиты…
Пятнадцать или двадцать рыцарей Белого Ордена — и то, лишь позади Айсера. Алхимик вновь развернулся: впереди, ощерившись взвёденными, готовыми к бою арбалетами, встала ещё одна цепочка воинов.
«Что слева? Пирс… Море… Пути нет! Справа? Справа… справа… справа… Справа — тоже кипенная белизна доспехов, и как только в подобной чистоте сохраняют вооружение, рецептик бы их отбеливателя… Стефан, думай о своём спасенье, а не об алхимии! Жизнь дороже… Эх, Стефан… Как же ты… Как же я изменился… Даже другим именем зову себя… Бедный, бедный Бертольд…» — мысли с неизмеримой скоростью проносились в голове алхимика, перетекая одна в другую, закольцовываясь, налезая одна на другую, мешаясь и путаясь.
А ведь когда-то человек, ныне зовущий себя Стефаном Айсером, Ледяным Венцом, был совершенно другим. Мир изменил его, некогда упрямого, целеустремлённого идеалиста, изменил исподволь, незаметно для самого алхимика. Мир — он такой, он не любит выделяющихся, не любит тех, кто умеет пойти наперекор судьбе, наперекор всем, лишь бы достигнуть цели…
Агнор встречал Бертольда, решившего теперь поменять имя на Стефан (во избежание каких-либо проблем с друзьями и партнёрами отправившегося на тот свет Алармуса Дэмна), не так уж и гостеприимно. Этот город любил деньги — те самые кругляшки, звенящие в твоём кошельке, на которые можно купить что угодно. Разве что совесть, честь и ту истинную любовь, которые уже начинали почитать за придуманную сошедшим с ума менестрелем, нельзя было приобрести за серебро или золото. Хотя находились люди, которые и утверждали обратное: всё, абсолютно всё начало продаваться, а что не продавалось — можно было купить. Ведь главное — цена, а там уж и договориться можно.
Остановиться уже и не Бертольд, но ещё вроде как и не Стефан, решил в таверне со звучным названьем «Одинокий единорог». Хозяин здесь был пусть и не деланно приветливый, зато и не особливо любопытствующий. Жить в заведении такого человека оказалось легко, разве что соседи не внушали доверия. Но что уж поделать? Если вдуматься, то Стефан (всё же — уже практически Стефан) и сам был из не самых приятных и миролюбивых личностей. Алхимик боялся даже подумать, сколько же человек умерло от его рук или от его «чёрной пыли».
Думать об этой гадости Айсеру не хотелось вовсе — проклятое изобретение довлело над совестью бедного юноши… Хотя — почему юноши? Стефана можно было уже назвать мужчиной в самом начале расцвета.
Деньги начали подходить к концу: еда, кров, кое-какие покупки практически опустошили кошель алхимика, и без того не самый тугой. Пришлось задуматься, а как же заработать денег. А без кругляшей, клятых кругляшей — пришлось бы распрощаться с только-только полюбившимся «домом». А куда было податься? Единственное, что более или менее умел Стефан-Бертольд — заниматься алхимией. Что он не перепробовал, всё делал из рук вон плохо, даже портняжничать сносно Айсер не научился, не то что уж… Хотя, нет, было ещё одно занятие — азартные игры, в них алхимику подчас везло, и везло безумно! А бывало, что к концу игры на дне кошелька оставался медяк-другой, зато в карманах оппонента тихонько звенело серебро с золотом.
Раздумья затянулись ненадолго — и вот уже начался поход по алхимическим лавкам и лабораториям города. Беда в том, что в Агноне чужаков привечали ещё менее, чем в Агноре. Городок, пускай и портовый, был довольно-таки неприветлив для чужаков. Да, вас с распростёртыми объятиями встречали (особенно если денег хватало) купцы и стражники, торговцы и ремесленники, но как только от разговора по поводу торговли или свежих слухов переходили к делу…
«Знаете, сударик, приходите-ка завтра-послезавтра, подумаю, на какие работы я смогу Вас взять» — и холодная стена отчуждённости, безразличия, а подчас — и презрения — вырастала напротив Стефана. А иные, честные, прямо так и говорили: «Парень, вот ты думаешь, у меня своих охотников не хватает? Да полным-полно, можешь мне поверить! И я буду совершенно незнакомого мне человека принимать? Думаешь, я хочу пустить на ветер моё дело? Думаешь, я хочу, чтобы славные агнонцы тыкали в меня пальцами и говорили, что своих сограждан не уважаю, какую-то голь перекатную взял? Иди-ка ты, парень, к кому другому наниматься!»
Это было время отчаяния. Руки не просто опускались — они отрывались от тела, падали на землю, втаптываемые в грязь канав человеческим недоверием и презрением. Вечером, в каморке таверны, не раз и не два думалось Стефан Айсеру, что лучше бы он остался у Алармуса, смирился с тем, что «чёрная пыль» несёт гибель и боль. Невозможность творить, жизнь сделали с алхимиком то, что не смогли сделать люди ни в детстве, ни в Цеху алхимиков, ни в лавке Дэмна…
Вот какая она судьба-насмешница, судьба-арлекин, судьба-палач, перед который сам Палач кажется смешным, весёлым бездельником…
— Без обид, ребятки, лады? — подмигнул Ивор. — Мне капитан приказал — я и сделал, а капитан — он и на суше капитан…
Стефан ничего не ответил — словами ничего не ответил. Но его взгляд, его поза… Да, ярость и бесшабашность Бертольда Шварца на мгновение прорвала стену страха, нерешительности и дрожи за свою жизнь Стефана Айсера. Алхимическая печь — а не глаза! Не руки — а молотки судей. Не человек — воплощённое презрение, вот кем сейчас был Стефан-Бертольд.
— Братья рыцари! Я кнехт Белого Ордена, Альфред Эренсаше! Я…
— Разберёмся, кто ты там! — послышалось из-за рядов щитов «беляков». — Стоять на месте! Шелохнётесь — хоронить нечего будет.
Айсер, с полубезумным выражением лица, с холодной решимостью, мешавшейся с пламенем из горнил бездны, — в глазах, поднял руки вверх.
— Зато теперь и бегать не надо, набегались уж, — спокойно (но чего же ему это стоило!) произнёс Стефан.
У алхимика больше не было сил убегать, от самого себя ведь не убежишь. Айсер отрешённо наблюдал за тем, как подходят «беляки», не отнимая рук от спусковых рычагов арбалетов, как они скручивают руки («А ведь не чувствую ничего») и Альфреду, и самому Стефану, как бесчувственно глядит Ивор, как злобно выпучены глаза за забралами белых шлемов…
Но больше всего врезались в память два облака: одно — на небе, а другое — ниже, облако-парус, такое огромное, казавшееся ослепительно белым. Ветер трепал это «облако», а оно всё не сдавалось, будто желая не покоя, а бури, шторма, урагана…
— А я сам ждал таких бурь, глупый человечек с мятежной душой, — сквозь зубы проговорил Стефан… Стефан? Нет, Бертольд вновь пришёл в этот мир.
Создателю «чёрной пыли» надоело прятаться, надоело убегать от самого себя. Теперь алхимик не боялся сражаться, не страшился ни битвы — кто такие «беляки» по сравнению с самим собою? А Бертольд смог победить самого себя, смог, а всё остальное — неважно. Осталось только доказать этому миру, что Шварц вновь жив. И мир об этом узнает, о, как он узнает!
