Деян Стоилькович - Меч Константина

Несколько долгих секунд молчания воздвигли между ними стену. Сквозь нее пробивался равнодушный голос фон Фенна:

– Теперь вы поняли меня, штурмбаннфюрер?

Канн, проглотив слюну, собрался было что-то сказать, но, вновь натолкнувшись на взгляд фон Фенна, отказался от этой мысли. Он тяжело дышал – грудь сильно болела, но еще тяжелее было вынести унижение, которому его подверг полковник. После минутного молчания он с трудом выдавил:

– Да…

– Вот видите, это совсем нетрудно, штурмбаннфюрер! Мы прекрасно поняли друг друга. – Фон Фенн улыбнулся и похлопал его по плечу. – В конце концов, мы ведь оба арийцы, не так ли?

20

Крсман Теофилович смотрел на свою Данку.

Она не была испуганной, не была озабоченной, а просто-напросто дьявольски равнодушной. Она смотрела на него точно так же, как и каждое утро на протяжении многих лет. Ее взгляд говорил: «Ты виноват. Ты виноват во всем том, что случилось. Виноват в том, что прошлой ночью нас бомбили. Виноват в том, что коммунисты пытались убить нас. Виноват в том, что из-за тебя я не вышла замуж за другого человека. Но больше всего ты виноват в том, что у нас нет детей…»

Тем не менее нынешним утром ему было плевать на молчаливые укоры жены. Да и она смотрела на него несколько иначе. Ее взгляд не был таким болезненным, таким пронзительным, и в нем почти не было осуждения. Может, Данка и не смирилась со своей судьбой, но зато Крсман примирился с жизнью. Какова она есть и какой будет, – скупой и щедрой, мягкой и суровой, праведной и грешной…

Теофилович отвлекся от своих мыслей, когда на дорожке, ведущей от калитки к дому, появился его гость.

– Доброе утро, – поздоровался Неманя.

– Доброе, доброе, – отозвался Крсман. – Вы?.. – Он взволнованно посмотрел на майора Лукича в вычищенной шинели, с чемоданчиком в левой руке. – Вы уезжаете?

– Да, Крсман, уезжаю.

– Но… – взволнованно произнес Крсман, спускаясь с веранды. – Но как? Почему так быстро?

– Здесь мне больше нечего делать. Оказалось, что я кое в чем ошибся. Впрочем, это не важно. Вы были прекрасным хозяином, и я весьма благодарен вам за гостеприимство, с которым приняли меня вы и ваша семья.

– Да ведь ничего особенного, – смутился Крсман. – Это все мелочи. Но почему вы уезжаете так внезапно? Неужели из-за ночного происшествия?

– То, что случилось прошедшей ночью, всего лишь начало куда более ужасных дел. Я думаю, вы понимаете, куда катится эта несчастная страна. Воя Драинац мертв, но на его месте появятся десятки точно таких же ребят. Я бы посоветовал вам, Крсман, в случае победы красных не просто уехать из города, но обязательно покинуть страну. Коммунистические власти не будут цацкаться с такими, как вы.

– Понимаю… Обязательно воспользуюсь вашим советом, если, не дай боже, все так и случится.

Они молча направились к калитке, но на полдороге опять остановились.

– А вы?

– Я? У меня своя война, которая продлится намного дольше, чем эта, которая уже подходит к концу.

Крсман хотел было сказать еще что-то, но увидел за спиной Немани чей-то силуэт.

Это была женщина. Маленькая, сгорбленная, вся в черном, в платочке, завязанном под подбородком. Облитая лучами солнечного света, она выглядела словно привидение.

Неманя обернулся, она тихо подошла к нему и спросила:

– Господин Неманя Лукич?

– Да, это я.

– Мы встречались с вами… Прошлой ночью.

– Да. Вы – сводная сестра Драгутина?

Последовало долгое и неприятное молчание. Женщина запустила руку в потайной карман и вынула белый запечатанный конверт.

– Он послал вам это…

Неманя нерешительно принял конверт. Он явно не знал, что сказать.

– Он умер сегодня ночью, – произнесла Петриня вместо него. – И просил передать вам письмо.

С этими словами она повернулась и скрылась в переулке.

Неманя и Крсман остались стоять у калитки.

– Похоже, это действительно конец, – пробормотал немного погодя Крсман.

– Да, – отозвался со вздохом Неманя и протянул ему руку. – С Богом, Крсман, и берегите себя!

– И вы тоже, господин Лукич.

Неманя подхватил чемодан и направился вниз по переулку.

Крсман долго смотрел ему вслед, пока тот не исчез из виду.

21

Светислав Петрович Нишавац длинными пальцами музыканта собирал обломки кирпича на руинах разрушенного бомбами дома, очищал их и откладывал в сторону. Над ним из груды штукатурки и обломков торчала обгоревшая балка, которая всего лишь несколько часов тому назад была частью дома, покрытого старой красной черепицей. Он долго жил в этом доме на улице Тодора Миловановича. Участок купила у турок бабка Маринка, она и подняла дом. Ему было очень жаль, что союзные бомбы попали в дом, порушив половину комнаты и часть кухни. Нишавац был зол, но эта его злость быстро прошла, когда он увидел, как утром из развалин на противоположной стороне улицы вынесли покойников – троих взрослых и одного ребенка…

Он старательно обследовал развалины. Щегольская одежда была выпачкана пылью и землей, но он не обращал на это внимания, а только ладонью утирал потный лоб с прилипшими к нему волосами, и продолжал неустанно перебирать кирпичи и доски.

– Эй, Нишавац! – послышался голос соседа Ристича, который чуть ниже по улице пытался сдвинуть с места большой деревянный шкаф.

– Чего тебе? Не видишь, что ли, что я занят? – сварливо отозвался Нишавац.

– Тут есть для тебя кое-что.

– Кончай меня поддевать, Ристо. Что можно найти в сиротском доме? Дырявые кастрюли да драные ботинки. Хватит тебе над людьми издеваться. Нехорошо это.

– Да не издеваюсь я вовсе. Вот, я нашел… Посмотри!

Нишавац с огромным напряжением сил поднял обломок камня и отбросил его в сторону, поближе к забору. Потом остановился и глубоко вдохнул горячий пыльный воздух, приложил ладонь козырьком ко лбу, чтобы прикрыть глаза от солнечных лучей, и посмотрел на Ристича.

– Смотри, Нишавац! – повторил тот.

Нишавац прищурил глаза, чтобы получше разглядеть сквозь июньское марево предмет, который держал в руках сосед. По бокам свисали два толстых ремня, между которыми виднелись ряды белых, словно речной жемчуг, и черных как смоль клавишей, а также кнопок для басов и других регистров.

Ристич рассмеялся от всего сердца, и его беззубое лицо сияло прямо-таки детским восторгом.

– Аккордеон!

ЭПИЛОГ

Между тем, что мы называем нашей жизнью, и между потусторонним миром нет ясной, определенной границы.

Иво Анорич

Смерть – окончательная черта подо всем.

Гораций

Со стены на него смотрели глаза святых.

Печальные глаза архангела Михаила, который через пару мгновений возвестит миру о начале Страшного суда. Исполненный любви взгляд Богородицы поверх покоящегося в Ее нежных объятиях дитяти, над головой которого парит сияющий ореол. Заботливые глаза святого Николая, внимательно следящие за путниками, случайными прохожими и моряками, сражающимися с разбушевавшейся стихией. Под ним – Теодор Тирон замахивается мечом, мышцы его правой руки напряжены, как тетива на луках святых воинов Димитрия и Меркурия. Святой Георгий, такой сильный и огромный в золотом панцире и в плаще цвета девичьей крови, пронзает длинным копьем дракона, пришпиливая его к земле.

Свод над ним – небо, усыпанное золотыми звездами, а посреди этого неба, как будто народившийся из темно-синей бездны, простирает свои руки Христос, и Его благородное лицо покоится между двумя буквами греческого алфавита. Альфа и омега.

На столе остывал суп.

Овальное окно в молельной осыпали капли неожиданно холодного сентябрьского дождя.

Он мог рассмотреть рисунок на дне тарелки. Орел, держащий в когтях лавровый венок со свастикой в центре. Под ним – корона и две пересекающиеся линии, надпись «Бавария» и год производства – 1942.

Он повернулся к инженер-майору, который за этим же столом прилаживал проволочки к адской машинке, которая должна была привести в действие электрические детонаторы.

– Скажите, почему мы для временного размещения штаба выбрали именно церковь? – спросил он инженера.

– Потому что это самое капитальное строение в городишке, господин полковник, – не задумываясь, ответил тот.

Закончив подготовку, майор встал из-за стола и направился к выходу:

– Пора. Я иду заканчивать дело.

Отто фон Фенн поднял ложку и коснулся ею гладкой поверхности супа, стынущего в тарелке. Бульон покрылся рябью, настолько исказив отраженное в нем лицо, что полковник с трудом распознал себя. Он отложил ложку в сторону, взял форменную фуражку и направился вслед за майором. Его примеру последовали еще с десяток офицеров.