Сергей Абрамов - Медленный скорый поезд
Какой финал в данной ситуации не стремно было бы назвать счастливым, Пастух не ведал и не заморачивался на сей счет. Он не держал себя стратегом или тактиком, он, как поэт какой-то великий или не очень сочинил, «не знал теории высокой, но практику обожествлял». Тем, собственно, и жив был доселе, и худо-бедно целехонек. А еще он любил задавать разные вопросы — к месту и к случаю. И сейчас задал:
— Из-за чего сыр-бор?
Такой, значит, изящно неконкретный вопрос.
Ан поняли все.
— Из-за Марины, ежу понятно, — сказал Стрелок. — Ну и немножко личного… — Счел логичным объяснить: — У Пастуха со Слимом… это вожак наших противников, белобрысый такой… есть личные счеты. Но, как я понимаю, Слим — мужик умный, хитрый и осторожный. Личные счеты он оставит на потом, а во первых строках у него, ясен пень, Марина-а, Марина-а, Марина-а… — напел. — Причем целая и невредимая. Мариночка, солнце наше, вы при всех вариантах остаетесь с тузом в прикупе.
— Кончай ерничать, — сказал Пастух. — Что предлагаешь? Взять Марину под ручки и отвести ее прямо в логово врага, то есть в вагон? Так?
— Не считай меня идиотом, — обиделся Стрелок. — Куда вести Марину, вопрос хороший, но легко решаемый — с помощью Марининой-то волшебной коробочки. Р-раз — и все мы в дамках. Сидим под развесистым дубом и отдыхаем. Тоже уже проходили… Пастух, давай не будем лезть в теорию игр, а просто решим, кто исчезает из поезда, а кто остается… Я просто не знаю диапазона действия прибора Марины…
Тут как раз Марина и встряла в светскую беседу Пастуха и Стрелка.
— Вы все за нас решили? — спросила она очень вежливо и даже вкрадчиво. — Нам бы от вас еще какую-никакую указивочку на ближайшие дни поиметь, а то ж ведь сидим, как слепоглухонемые… — И с этого момента ее как подменили. — Вы тут о ком и о чем беседовали, а, мальчики? — Это была уже другая Марина — жесткая, злая, язвительная. — Если обо мне, то напрасно. Я всегда и во всем сама принимаю решения, если, тем более, их исполнение впрямую зависит от меня. Вы тут о моей коробочке вспоминали, а что вы, собственно, о ней знаете, а? Что можно нажать кнопочку и оказаться где-то в другом совсем месте? А потом опять нажать и — вернуться?.. Мы ж с вами это уже проходили. Пук на кнопочку — и мы где-то далеко, нас и не видно, а опасность миновала. Еще пук на кнопочку — и мы тут как тут, сидим, рассуждаем: кто жить останется, а кто неизвестным героем помрет. Говнюки вы, а не мужики, вот что! Видеть вас не могу, не хочу, не буду. Пошли вон отсюда, я плакать стану…
И ведь ждала, молча и зло ждала, пока все не вышли из ее купе в коридор, встала с полки, дверь ручонкой толкнула — та лихо проехала по своим рельсам, бухнула железно, закрылась.
И наверно, тогда она и заплакала.
А может, и нет.
Пастух не хотел представлять себе плачущую Марину, плачущую из-за дела, которое вдруг и разом объединило чужих друг другу, более того — еле знакомых людей, а потом так же разом и вдруг раскололо единение, и оказалось, что каждый — сам по себе, сам за себя, сам с усам. А дело — оно всегда дело, его опять сладить можно, говно вопрос. Вот это-то ей, русско-немецко-японской, всю жизнь работу работающей женщинке уж никак не нравилось, не складывалось прям: только-только чаи плюс водочку вместе радостно распивали, а чертик — раз! — и выскочи. И все распалось, как связь времен у товарища Шекспира в «Гамлете». И сразу наоборот получились «Бесплодные усилия любви».
Пьеса такая, кто не знает. Тоже Шекспира.
Начпоезда, изъятый из удобного купе с едой и питьем, вместе с Шухратом, корефаном своим закадычным, тоже маялся в коридоре: то ли уходить страшно было, то ли и впрямь почуял, что в чем-то провинился перед маленькой женщиной. Шухрат держался мужественнее. А и то понятно: человек азиатский, женщина там куда ниже рангом, чем мужчина, а тут еще такая особая женщина, вдруг меняющая, фигурально выражаясь, лицо. Легко и сразу.
Или маску. Так тоже бывает…
Она совсем недолго плакала, а сладкие парочки Пастух — Стрелок и начпоезда — Шухрат туповато топтались за закрытой перед носами дверью и, вероятно, думали, что процесс плача будет длинным и обида на них, говнюков, не пройдет долго, но вот и фиг вам: закрытая дверь резко открылась, на порог явилась злая и уверенная в себе женщинка, спросила жестко:
— Ждете, пока растаю? Не обломится! Через десять минут в ресторане — вы, Пастух, вы, Стрелок, и вы, вы, господа железные дорожники. Если вы знаете в этом поезде еще пару-тройку умных людей, то их тоже позовите. Лизу, например. Проводницу. Она в отличие от вас умная. А я за эти десять минут хоть в себя вернусь. Все, время пошло! И его все меньше и меньше. А, может, и вовсе нет…
И дверь снова закрылась. Перед закрытой дверью купе все стояли столбиками. Если по-военному, то положение их можно назвать где-то так: осмысление текущей ситуации.
— Нас, получается, выгнали, — первым осмыслил ситуацию Шухрат.
Пастух, соглашаясь с сутью догадки, тем не менее оспорил ее форму:
— Нам, похоже, дали подумать.
— А чего думать-то? — удивился Стрелок. — Все ясно. Поезд идет. Враг — там, в вагоне. Его, врага то есть, многовато, сами не сладим, да и оружия у нас… — замялся с завершением некой мысли, — ну, кот наплакал, в общем, — закончил мысль внятно. — А там — бандитов шесть штук и все вооружены по брови. Воевать — это не прокатит. А сдаваться, ручонки в гору — ну кто согласится? Никто, — сам себе ответил. И сам себя спросил: — А что тогда делать?..
Недлинное молчание, наступившее после монолога Стрелка, ни о чем никому ничего не говорило — ну, примолкли люди, дали им внятно по лбам мешалкой, чтоб, значит, думали лучше. Стрелок просто додумал и еще проще первым высказался — как сумел.
— Шесть человек — это совсем маленькая команда, какой уж тут взвод, — сказал Шухрат. — И у нас будет совсем маленькая команда — пять человек, включая Марину.
И дверь в купе мгновенно открылась.
— Тогда мне нужно оружие, — сказала Марина, которая, очевидно, подслушивала.
— Не спешите, добрая женщина, — продолжал Шухрат, — будет вам оружие. После первого боя — обязательно…
Пастух не понял: то ли Шухрат всерьез говорил, что странновато, то ли он так Марину успокаивал, притишал громкую женщину. Но не притишил.
— У меня оно вообще-то есть, — не шибко логично и почему-то с обидой в голосе сама опровергла высказанную только что горящую надобность в «кольтах», тульских «токаревых» и прочих «макаровых».
И выложила на стол знакомую черную коробочку.
— Какое ж это оружие? — удивился Стрелок. — Это прибор. Ясен болт, супергениальный и всемогущий, мы на самих себе его испытали, но стрелять-то из него как? Типа ликвидировать супостатов… Ну, нажмете вы кнопочку, ну, перенесемся мы в очередной подмосковный пейзаж… или не подмосковный, — счел нужным уточнить ранее проходимое, — или подтамбовский, подрязанский, да если все его возможности врубить — даже подвладивостокский… Сами говорили, — напомнил Марине, — точное место попадания заранее, до переброски определить вы пока не можете. Не обижайтесь, но все переброски, переходы, переносы отсюда из вагона заструганы на вольный адрес «куда ни попадя». Это не плохо и не хорошо, это просто интересно. А время действия прибора заканчивается — и мы тут как тут. То есть в родном вагоне с родными бандюками Слима, и они нас вяжут в снопы… — Замолчал, переводя дух, добавил: — Ну не катит ваша коробочка в данной ситуации. Не просчитывается ее действие. А это риски…
Глава тринадцатая
После такого убедительного и страстного монолога должно было — опять же по житейской логике — повиснуть молчание. Но Пастух не дал. Он молча слушал аргументы сторон, не вмешивался до поры, а тут, видать, пора настала и — как там дальше в песне? — я пилотом стала и вот летаю высоко над землей…
— Один вопрос, Марина, — сказал он. — Этот ваш прибор… все же прибор, да?.. У него есть какие-либо ограничения в радиусе действия?
— Конкретизируйте вопрос, пожалуйста, — вполне по-академически попросила Марина.
Просьба ее для Пастуха, похоже, непростой была. Никто в их временно-поездной гоп-компании всерьез не представлял себе всех возможностей прибора. Минувший — внезапно состоявшийся — опыт очень наглядно показал откровенно фантастическую способность оного прибора перемещать в пространстве некую — ну, небольшую — группу людей на некое — недлинное, если по прошедшему ранее опыту, — расстояние. Пусть даже и в какое-то другое пространство, хотя ничего «другого» в минувшем приключении не чувствовалось. Ну, допустим, чудо. И все. Иных чудес не испытали, а к испытанному разок-другой привыкаешь быстро. И, судя опять же по не богатым информацией рассказам Марины, возможности прибора доселе не использованы, не опробованы. То ли не доработали чего-то где-то, то ли академическая осторожность ученых притормозила процесс, но изначальный замысел, о коем как-то влегкую упоминалось Мариной, был явно более глубоким.
