Ярослав Коваль - С тенью в душе
Что во мне оставалось человеческого? Умение любить и беречь? Умение сочувствовать и понимать? Умение верить? По лоскутку, по обломочку, по чешуйке сползали с меня все усвоенные воспитанием привычки помнить не только о своей персоне. Этот зубастый мир раскатывал меня в лепёшку под свои стандарты и представления. Я научился идти вперёд, никого не видя. Кто успел отскочить с пути, тот так и оставался вне поля моего восприятия. Кто не успел, получал пинок. Пару раз эти пинки переходили в схватки на магии, и бить тогда приходилось насмерть. Я с ужасом думал о том, как окажусь у себя на родине и пройдусь по улице — с такими-то замашками!
Но родина уплывала и отдалялась, оставаясь лишь воспоминанием, к которому я пока стремался возвращаться. Была причина — былое теперь представляло для меня всё большую опасность. «Упаси тебя глубинное чудо от того, чтобы оценивать происходящее по меркам своего родного мира. Ты чем чаще это делаешь, тем вернее провозглашаешь себе смертный приговор», — твердила айн, и теперь я понимал, что она, пожалуй, права. Тут только дай слабину — и всё, кранты.
Я ненавидел себя такого, каким становился. Этот я был себе не органичен. Но ненависть оказалась слабее желания жить. Намного слабее. Причём это страстное желание оказалось совершенно иррациональным. Зачем меня так цепляло за реальность? Что тут для меня хорошего? Неважно. Даже за ту жизнь, которую не приемлю, я буду цепляться всеми силами, до конца, до последней судороги сознания.
— Какие вы уязвимые существа. — На этот раз голос демоницы звучал сочувственно. — Просто не верится. Вы так ангажированы своим воспитанием, это просто кошмар. Тебе надо осознать, что твоё счастье заключается в полной свободе от тисков воспитания.
— Чушь.
— Бедолага.
— Я не буду счастлив, став таким, как ты хочешь.
— Будешь! Ты сам этого не понимаешь!
— Это ты, дура, не понимаешь, чем человек отличается от демона. В каждом из людей горит огонёк, и значение его трудно переоценить. Его можно укрепить и разжечь ярче лишь в том случае, если он отразится, срезонирует от чужого огонька. Тогда света, а соответственно и сил, хватит на подольше. А если сделать так, как ты советуешь, то бишь, по сути, сократить вселенную до одного себя, то своего огонька не хватит, чтоб её осветить и обогреть. И тогда человек создаст для себя свой персональный ад.
— Совершенно не въехала — что за огонь такой? — с недоумением уточнила айн. — Магия?
— Нет. Можно назвать его, скажем, душой.
— Что за душа?
— У нас своя особая… магия.
Я стоял на галерее замка, всё той же самой, даже после злосчастного приключения с «учителем» не потерявшей для меня своего очарования, и обозревал дальнюю кромку бурых гор, задевающих небо. И думал, что, пожалуй, точнее некуда выразил, что же меня беспокоит. Именно так я это себе и представлял, а значит, в моём мире всё именно так и устроено. Не хочу тратить себя на обогрев целой вселенной, пусть и персонально моей. А значит, нужно как-то сохранить прежнюю способность к душевной близости без ущерба для настоящего. И каким бы ртутно-бесстрастным ни было здешнее небо, какими бы нечеловечески-пустыми с точки зрения эмоционального ответа ни казались местные обитатели, терять надежду не стоит. Можно побороться и за свою жизнь, и за свою особую магию жизни.
Да и вообще, надо как-то форсировать обучение, чтоб проторчать здесь как можно меньше времени. В деле своего магического просвещения лучше всего подкреплять самообразование наставлениями учителей, а не наоборот. У демонов была своя письменность, соответствующая чародейская ухватка дала мне возможность её очень быстро освоить. Сложнее оказалось привыкнуть к виду их книг. Ну, с прошивками металлических пластин всё оказалось элементарно. Книги и книги, только о-очень тяжёлые. А вот с местным пергаментом…
Для написания книг по магии использовались пергаменты из цельных шкур, снятых с антропоморфных демонов. Кажется, даже с врагов — по какой-нибудь местной традиции — сперва я это лишь подозревал, потом уверился. Жутковато было разворачивать такие, трудновато разбирать, где именно написано продолжение оборвавшегося текста, на какой бывшей руке или ноге. Не удивлюсь, если среди прочих тут отыщутся и человеческие кожи. Бр-р-р…
Лучше просто не задумываться об этом. Ну его нафиг. Книги и книги…
Кстати, написано дельно. Уже заполучив первую порцию, я узнал от айн, что мне помогла только наглость. Не факт, что лорд дозволил бы мне пользоваться библиотекой, если бы его об этом спросили. Охрану библиотеки покорил мой равнодушно-уверенный вид.
— И?
— И ничего. Пользуйся открывшейся возможностью.
— Какие книги советуешь в первую очередь?
— Бери всё, что дадут. Разберёмся.
Всё-таки демоническая магия имела свою специфику. Изучая вопрос, я всё глубже укреплялся во мнении, что чародейство демонических народов можно сравнить с выдуванием затейливых стеклянных сосудов. Холодные и звонкие, прозрачные в своём космическом бесстрастии чары вытягивались в изысканные изгибистые образы, радующие не только самолюбие, но и глаз. Их красота была самодостаточна, однако несомненна, и один элемент с неизбежностью вытекал из другого, создавая длинную органичную структуру. То, что нехотя преподавал мне Сашкин учитель и что я вычитал из Эндиллевых двух книг, больше напоминало складывание домика из кубиков или свинчивание экскаватора из элементов конструктора.
Выражалась ли в этом разность восприятия магии у монильцев и демонов, или всего лишь разность подходов в преподавании, знать я не мог. Но, пожалуй, в демоническом меня привлекала абстрактная умозрительная прелесть. А в монильском — принципиальная математическая логичность.
— Монильский принцип изначально ущербен, — воспротивилась айн. — Знаешь, в чём? Он оперирует отдельными элементами магической конструкции, но не может постигнуть и объяснить их взаимосвязь. Так проще преподавать и строить стандартные структуры, но многие тайны магии остаются тайнами.
— Зато, как понимаю, монильская школа даёт ученикам больше шансов. И даже недоучка способен к созидательному труду.
— Куда более качественные маги получаются тогда, когда в процессе обучения проходят самый что ни на есть естественный отбор. Ты ещё оценишь это. Если доживёшь.
— Разве только если паду так низко, чтобы поддаться гнилому принципу: «я дерьмо хлебал, и ты теперь хлебай».
— Лишь тот, кто получает знание с трудом, будет по-настоящему его ценить и не станет разбазаривать кому и как попало.
— Я вижу, в этом демоны и люди друг другу подобны.
— А мыслящие существа вообще подобны, так что можешь не подбочениваться, мол, ты знаешь то, чего не знаю я. Всё я знаю! И про вас, людей, в том числе.
— А может, если бы ты действительно знала всё, не оказалась бы частью артефакта?
Айн вспыхнула, как бенгальский огонь, даже волосы, кажется, встали дыбом. И как стремительно отреагировала — сразу видно, что привычки, когда-то хранившие ей жизнь, сохранились и в посмертии.
— Ублюдок! — прошипела демоница.
— Как видишь, не ты одна тут способна говорить гадости. Так что давай-ка жить дружно.
В эту ночь у нас даже получилось что-то пылкое, в чём не ощущалось ни капли любви или приязни, но зато было много негодования по поводу того, что приходится мириться с вынужденным симбиозом. И тут я скорее склонен был посочувствовать себе, а не ей.
Сочувствовал, негодовал — но обнимал. И даже испытывал от этого наслаждение.
В мире, где каждый миг я мог ожидать нападения, где смерть дышала мне в шею, простые радости приобретали запредельное значение. Любая мелочь в уступку слабости или в расслабление доставляли ошеломляющее наслаждение. И отказаться от такого было выше человеческих сил. Впиваясь поцелуями в жестковатые губы демоницы, я отчасти выплёскивал и ожесточение против нового мира, и против неё самой. А что было ещё делать?
— Тебе надо больше стараться, больше заниматься. Иначе ты так никогда и не выберешься из рамок посредственности.
— Посредственность — оценка способностей. Из этих рамок трудолюбие не выведет.
— Ты несёшь просто потрясающую чушь. В магии всё совершенно иначе. Незаурядный маг — всегда тот, кто способен работать больше остальных. Чем глубже погрузишься в пространства, визуализирующие магическую структуру мира, тем большее в конце концов окажется тебе под силу.
— Я так запросто свихнусь.
— Если свихнёшься, значит, не годишься в маги.
— Кхм… Мне это кое-что напоминает. Ладно. Попробую.
Как бы там ни было, как бы она себя со мной ни вела, я постоянно чувствовал где-то рядом её руку. Это была коварная рука, всегда готовая врезать наотмашь, но крепкая, способная стать опорой в непосильной для меня ситуации. Если знать, как с ней обращаться, пожалуй, со временем можно будет и положиться. Но главное, не дать каким-либо чувствам к ней просочиться в сердце. Иначе…
