Руслан Мельников - Пески Палестины
Тридцать шагов прямо…
Сзади слышался топот, чьи‑то возгласы. Бежали, натыкаясь друг на друга, подпольщики, дружинники.
Десять направо… Узкий проход. Проем без двери. Небольшое помещение… Старик не входил — стоял, замерев, на пороге. Светил факелом. И в пляшущих отблесках Бурцев увидел…
Большие глиняные горшки. Закрытые, выставленные вдоль стен. Тоже какой‑нибудь алхимический эликсир?
Маленькие масляные лампадки в глубоких стенных нишах. Их огоньки чуть тлели на кончиках фитильков и света почти не давали.
Сваленное на полу оружие, аккуратно уложенные снаряды. Да, это их добро. Вся тайно ввезенная в город контрабанда. Стоп! Нет, не вся! Булавы не хватает. И еще — «шмайсеров».
Распятие на голой каменной стене. А под распятием кряжистый длинноволосый усач в стеганом гамбезоне‑поддоспешнике, как заведенный, поднимал и опускал булаву Гаврилы Алексича. Опускал на немецкие пистолеты‑пулеметы. На то, что от них осталось. И при этом истово бормотал по‑латыни. Молился…
Идиот! Бурцев отпихнул оцепеневшего Мункы‑за, прыгнул вперед, повис на занесенной палице. Свалил незнакомца.
Они катались по полу, рыча и брызжа слюной. Разбили два горшка. Один — с темным сыпучим порошком, другой — с вязкой липкой жидкостью. Мункыз что‑то кричал — негодующе и требовательно. Бурцев не слушал. И не отпускал противника, пока не отобрал оружие Гаврилы. Ох, как хотелось вмазать булавушкой по бледной усатой физиономии! Но чьи‑то сильные руки уже оттаскивали Бурцева в сторону. Оттащили…
Бурцев вырвался, встал на ноги. Тоскливым взглядом окинул искореженные останки «шмайсеров». Ме‑тал‑ло‑лом! Не стрелять из них больше, не бить фашистов. Зря только везли в Иерусалим!
— Мункыз, что за дела?! – яростно прохрипел он.
За алхимика ответил незнакомец в поддоспешной стеганке. Услышав немецкую речь, усач подскочил с пола, пригладил растрепанные волосы, оскалился щербатым ртом. И тоже прошпрехал — гордо, самоуверенно:
— С молитвой на устах я уничтожил твое дьявольское оружие, презренный колдун! Теперь ему не сгубить ни одной души.
— Да уж не сомневайся — теперь нипочем не сгубить, — огрызнулся Бурцев. — А за презренного колдуна сейчас в морду получишь, понял?
Щербатый, усатый, волосатый пошел пятнами, сжал кулаки.
— Ты… я… я… ты… Я вызываю тебя…
— В любое время, в любом месте!
— Прекратите! — Мункыз сунул факел в чьи‑то руки, встал между Бурцевым и разгневанным усачом.
— Зачем ты впустил сюда слуг сатаны, Мункыз! — набросился незнакомец на старика‑алхимика.
— Успокойся, Франсуа, к шайтану они не имеют никакого отношения.
— Они принесли адово оружие! Это немецкие колдуны!
— Уверяю тебя, ты ошибаешься.
— О нет, это ты ошибся, открыв пред ними наше убежище. Ты поверил их лживым речам, так? Но разве не известно тебе, насколько хитер и изворотлив может быть враг рода человеческого? Их следует изничтожить, пока не поздно. Всех до единого! А их богопротивное оружие…
— Слышь, ты! — взорвался Бурцев. — Я вот тебя сейчас самого так изничтожу!
— Хва‑а‑атит! — вскричал Мункыз. — Не тешьте нашего общего врага междоусобными распрями.
Бурцев взял себя в руки. Действительно… Давно ли сам разнимал Бейбарса с Бурангулом и читал им мораль. Да и грешно обижаться на убогого‑то. А в глазах незнакомца плясала сумасшедшинка. Чем‑то сродни той, что Бурцев видел во взгляде юродивого, повешенного у Иосафатских ворот.
Усач в гамбезоне тоже остывал. Злобно зыркал, пыхтел воинственно, однако драться уже не лез.
— Познакомься, Василий‑Вацлав, это Франсуа де Крюе, — со вздохом представил Мункыз. — Доблестный рыцарь ордена Иоанна Иерусалимского, воин белого госпитальерского креста. Входил в отряд каида‑магистра Гийома де Шатонефа, павшего под Аккрой. Франсуа — рьяный и непримиримый противник Хранителей Гроба. Иногда даже слишком рьяный и слишком непримиримый.
Мункыз покосился на разбитые «шмайсеры».
— Мне жаль, что так вышло.
— Мне тоже, — буркнул Бурцев. — Этот Франсуа…
— Достойнейший воин. Когда шла битва за Эль Кудс, он прикрывал отход своего каида и был ранен. Я спрятал его у себя, излечил и…
— Излечил? — хмыкнул Бурцев. — В самом деле?
Отчего‑то ему вспомнилась вонючая смесь для эликсира молодости. Если Мункыз и врачует чем‑то подобным…
— Чему ты удивляешься, Василий‑Вацлав? Я целитель, опытный лекарь.
Прозвучало это гордо.
— Ну да, конечно. Кстати, твоего Франсуа случайно не в голову ранили?
— В голову, — удивленно поднял седые брови Мункыз. — Но ты‑то как узнал? Рана давно затянулась и сокрыта под волосами.
Бурцев усмехнулся. Такие раны волосами не шибко‑то скроешь.
— Почему ты смеешься, Василий‑Вацлав?
— Да так… Сарацин помогает госпитальеру — вот и смешно.
— Франсуа отважно сражался против немецких колдунов. Он друг, Василий‑Вацлав.
Ну, что тут поделать? Не всегда везет с друзьями при первом знакомстве. Порой случаются недоразумения. Оставалось смотреть на случившееся философски. Бурцев постарался. Еще один взгляд на искореженные «шмайсеры». Потом — на снаряды. Хорошо, что друг Франсуа начал не с «шайтановых сосудов».
— Именно Франсуа, да будет тебе известно, открыл нам тайну подземелий, — продолжал Мункыз. — Он помогал поддерживать связь с воинами франкского каида Армана де Перигора. Он приносил нам вести от магистра красного креста…
Магистр красного креста?! А звучит! Правда, первая ассоциация — со «скорой помощью». Хотя храмовники‑тамплиеры в самом деле носили красные кресты на белых одеждах.
— …И он же снабжал Армана информацией о планах германцев, — закончил алхимик.
— И, между прочим, не только Армана. — В освещенное пространство вступил Джеймс. Брави улыбался. — Здравствуй, благородный Франсуа де Крюе! Его Святейшество Григорий Девятый благодарен тебе за помощь.
— Его Святейшество? Благодарен? Ага! Так вот кто был информатором папского шпиона в Святой земле!
Иоаннит пригляделся. И куда только подевалась былая враждебность!
— Джезмонд?! Коман?!
— По‑немецки, Франсуа, по‑немецки, — попросил Джеймс. — Мой друг не знает французского.
Взгляд, брошенный на Бурцева, красноречиво говорил, о каком друге идет речь.
— Ви? — Франсуа повторил свой вопрос по‑немецки. — Как? Как ты здесь очутился, Джезмонд? И почему… О, чудо! Это ведь чудо Господне, не так ли?! Ты прозрел?! Раньше у тебя не было одного глаза, а теперь…
— Не совсем так, Франсуа, — виновато развел руками брави. — Просто я снял с лица повязку.
— А под повязкой… Так ты прятал здоровый глаз?
— Извини. Конспирация.
— А‑а‑а… — разочарованно протянул Франсуа. — А я‑то думал… Но погоди‑ка…
Раненный в голову рыцарь нахмурился:
— Ты действительно посланец Святого Рима, а не дьявол в человеческом обличье?
— Какие нужны доказательства? — вздохнул Джеймс.
— А перекрестись!
— Пожалуйста. — Брави демонстративно осенил себя крестом. Раз и другой. И третий. — Ну? Теперь все в порядке?
Госпитальер сник:
— Так, значит, ты и твои спутники не немецкие колдуны?
— Нет.
— И я напрасно ломал ваши адовы громометы?
— Совершенно напрасно.
От «пардонов», «энтшульдигенов» и прочих сдержанно‑покаянных извинений Франсуа проку теперь было мало. Наверное, иоаннит и сам это сознавал, а потому не усердствовал особенно. Но зато мир и взаимопонимание в лагере новых союзников были восстановлены. Франсуа в спину не ударит — а это тоже дорогого стоит.
— Я твой должник, брави, — заметил Бурцев.
— Хочешь рассчитаться сразу? — с улыбкой искусителя предложил Джеймс. — Расскажи, откуда взялись Хранители Гроба? Кто они такие.
— Нет. Воздержусь. Пока. Победим — вот тогда придет время объяснений. Такой ведь у нас с тобой был уговор?
Да, долгие обстоятельные беседы о Хранителях лучше отложить на потом. История‑то получится невероятная, умопомрачительная, труднодоступная средневековому менталитету. Чего доброго, Джеймс еще и не поверит, сочтет лжецом. А уж если шпион Его Святейшества Григория Девятого вообразит, что Бурцев хитрит и виляет, если решит, что русский воевода сознательно утаивает от Святого Рима важные сведения… В общем, тогда предпочтительней было бы подставить спину под удар Франсуа. Кольтелло разъяренного брави пострашнее будет.
От невеселых мыслей Бурцева отвлек Сыма Цзян. Китаец вел себя весьма странно. Подошел к одному из разбитых горшков, мазнул пальцем по рассыпанному порошку. Посмотрел. Понюхал. Лизнул.
— Ты чего, Сема? Выплюнь каку.
Узкие глаза китайца смотрели широко и удивленно.
