Туллио Аволедо - Крестовый поход детей
Улыбнувшись, он отложил эту мысль до более подходящего момента и продолжил рассказывать.
― Прибыв в Венецию, я понял, что миссия Дюрана заключалась в том, чтобы взорвать бомбу, о чем он ничего не говорил мне до самого последнего момента. В конце концов его план провалился. Ему не удалось взорвать город. А я отправился в Рим, волоча за собой бомбу на санях.
Вагант недоверчиво помотал головой.
― И ты прошел весь этот путь пешком?
― Силы, данные мне Патриархом, помогли мне в этом невыполнимом деле.
― А потом Сыны Гнева отняли у тебя бомбу. И теперь ты хочешь снова заполучить ее и продолжить свой путь в Рим. Чтобы взорвать кардинала Альбани и остальных злодеев.
― Да, — ответил Дэниэлс прямо.
Снег не шел. Открывавшийся за окном пейзаж мог бы показаться нормальным даже человеку до Страдания: снег до самого горизонта под серым небом. Но холмы в этом пейзаже на самом деле были руинами домов, а небо излучало смерть.
Дэниэлс сказал Ваганту, что ему кажется неосмотрительным находиться в пентхаусе днем. В ответ юноша пожал плечами.
― Никто из нас не вечен. А это место отлично подходит для разговора, — сказал он, распахивая дверь в свое убежище после бесконечного утомительного подъема.
Теперь он сидел молча, как будто переваривая сказанное Джоном. Судя по выражению лица, это была горькая пилюля.
― Ты тоже не очень-то нормальный. Появляешься здесь слепым, потом вдруг к тебе снова возвращается зрение... Тебя сопровождает мертвая девушка...
― Ты хочешь спросить, не являюсь ли и я одним из этих созданий? Нет. И, тем не менее, во мне есть кое-что от них. Назовем это даром. Или трансплантацией. Они взяли что-то от себя и имплантировали это мне. Давным-давно был один фильм...
― Как «Звездные войны?»
― Да. Он назывался «Чужой: Воскрешение». Не очень-то красивый фильм. Он был то ли последним, то ли предпоследним в большой серии.
― «Звездные войны» тоже были серией фильмов.
― Да, именно. В общем, в том фильме, о котором я говорю, одну женщину клонировали после ее смерти, но при этом в ее теле содержался геном инопланетного существа, так что после клонирования она имела и внешность человека, и некоторые способности инопланетянина.
― Кажется, я понял, о чем ты.
― Так кто же может утверждать, что я не мертв и что они не воссоздали меня, частично использовав свой геном? Ты знаешь, что такое геном?
Вагант кивнул.
― Иногда я чувствую себя очень странно, — пробормотал священник. — Я и сам не понимаю, каким образом я потерял и снова обрел зрение.
― Весь этот мир вообще странный, — сказал Вагант. — Знаешь, я ведь тоже помню старые времена. Карамель, велосипеды. Траву.
Дэниэлс улыбнулся.
― И я.
― Ты не скучаешь по чему-нибудь из старого мира?
― Много по чему.
― Назови что-нибудь одно.
― Всего одно? Хм. Наверное, больше всего мне не хватает музыки.
Молодой человек кивнул.
― Довольно трудно продолжать верить в Бога, видя, что осталось от того мира.
Морщины на лбу священника стали глубже.
― Да, это нелегко, — признал Джон.
― Пленники... То есть, я хочу сказать, жители города Железных врат... Говорят, у их раввина есть этому объяснение. Ну, того факта, что Бог существует и в то же время мир полетел ко всем чертям. Говорят, это называется «симун»[14].
― Симун — это такой ветер.
― Мне кажется, что они говорили «симун». Ну или что-то в этом роде.
Джон Дэниэлс покачал головой.
― Если у раввина есть объяснение, я тоже хотел бы его послушать.
― Тогда пойдем со мной. Я сейчас как раз иду к нему.
Глава 16
ЦИМЦУМ
Раввин Самуэль сидел в кругу солдат Железных врат. У каждого было по ружью или по автомату.
Ваганту нелегко было уговорить своих позволить этим вооруженным людям свободно перемещаться по Городу. Поначалу было немало напряженных моментов и подозрений с обеих сторон.
Молодые солдаты молча слушали, что говорил им раввин. Джон наблюдал за ними. Они внимательно вникали в слова своего учителя, время от времени кивая. У некоторых из них на голове была кипа — ритуальный головной убор правоверных иудеев.
Джон подошел поближе. В первое мгновение на него обратилось несколько недоверчивых взглядов, но затем все повернулись обратно и сосредоточились на словах своего духовного наставника.
Вагант остался стоять в стороне, прислонившись спиной к колонне на приличном расстоянии от этой группы.
― Подумайте над тем, что я расскажу вам, — продолжал раввин.— В 1942 году в лагере уничтожения Берген-Бельзен за две недели до Песаха группа пленных евреев пришла к ребе из Блужова Исраэлю Спира и попросила его о совершенно немыслимой вещи. Сознавая, что этот Песах может стать последним в их жизни, они обратились к ребе с просьбой выпросить у коменданта лагеря муки и воды вместо хлеба и позволения соорудить печь, чтобы приготовить неперебродивший хлеб, необходимый для проведения Седера[15]. Не забывайте о том, что жизнь всех этих заключенных висела на волоске. Но даже несмотря на это, они хотели соблюсти все предписания.
Джон завороженно слушал. Сперва он подошел поближе, потом сел рядом. Двое ребят подвинулись, чтобы освободить для него место.
Раввин дружелюбно улыбнулся и продолжил:
― В своем простодушии они полагали, что немцы оценят экономичность этого предложения, ведь оно означало, что евреи сами должны были взять на себя изготовление хлеба. Восемьдесят евреев отважно подписали петицию и попросили раввина представить ее коменданту лагеря. Руководство неожиданно дало разрешение. Теперь евреи могли приготовить мацу. Накануне Песаха ребе объявил, что тайно проведет в своем бараке Седер. Вы должны понимать, что подобные вещи в Берген-Бельзене карались смертью, если о них становилось известно охране. Тем не менее, той ночью более трехсот человек решили подвергнуть себя опасности и принять участие в Седере.
Самуэль закрыл глаза. Он легонько покачивал головой вперед-назад. Потом снова открыл глаза.
― В определенный момент Седера, когда в рассказе о рабстве евреев в Египте раввин дошел до слов Авадим hаину ле Пар’о бе Мицраим... Ата б’ней хорин... «Рабами были мы у фараона в Египте, а теперь мы свободные люди...», Ребе почувствовал, что печаль охватывает сердца верующих. Многие из них плакали. Что значили эти слова в Берген-Бельзене в 1942 году?
Самуэль остановился. Одного за другим оглядел он молодых людей, сидевших вокруг него. Последнее, что он увидел, были глаза Джона Дэниэлса.
Священник пожал плечами.
Самуэль улыбнулся. Потом, снова оглядев худые и отчаявшиеся лица собравшихся, произнес:
― Почему этот Седер отличается от других Седеров? У нас нет ни четырех бокалов вина для благословения, ни столов с вкусной пищей, ни дорогой посуды. У нас нет ни ребенка, который задал бы четыре вопроса, ни трав, которые мы ели бы, вспоминая далекий исход из Египта. Наша маца, так не похожая на мацу, которую мы ели до войны, больше напоминает о том, где мы находимся сейчас, чем о том, где мы были когда-то. И только горьких трав — «марора» — в этом году в нашем распоряжении сколько угодно. Но и здесь, в пучине мрака и отчаяния, мы можем вспомнить Исход и отпраздновать Пасху, и именно поэтому на самом деле мы свободны. Потому что свобода зависит не от того, где вы, а от того, кто вы такие.
Джон Дэниэлс поднял взгляд. На глазах некоторых молодых людей, сидевших в кругу, блестели слезы.
― У кого-нибудь есть вопросы? — спросил раввин.
Джон смущенно поднял руку.
― Я скорее хочу сказать одну вещь, чем задать вопрос.
Джон откашлялся.
― По тому, как вы говорите, Ребе, я чувствую, что ваша вера тверда.
Сидевший справа молодой человек справа немного отодвинулся от него. То же сделала девушка слева.
Самуэль улыбнулся.
― Иногда да, иногда нет. Обращайся ко мне на «ты», прошу тебя. Мы служим одному господину.
― Не все так думают.
― Но мы-то с тобой ведь да, не так ли?
Отец Дэниэлс кивнул.
― Мой вопрос связан с тем, о чем ты говорил, когда я только пришел и еще не сел с вами. О вере, которая не гибнет, несмотря на все препятствия. В мире столько зла, что верить во благого Бога по-настоящему трудно. Один мой друг слышал твою проповедь...
― Это не проповеди. Я считаю, что это скорее дружеские беседы. Полагаю, ты спрашиваешь о том, что такое Цимцум.
Джон Дэниэлс улыбнулся.
― Ах, вот что это за слово. Цимцум. Да, именно. Я хотел бы, чтобы ты рассказал о нем.
