Грэм Макнилл - Эпоха тьмы
Дорн кивнул и с непроницаемым лицом продолжил слушать рассказ летописца. После возвращения из обсерватории в примархе что-то изменилось — он будто начал возводить в душе стену. Это напоминало Крузу ворота крепости, со скрипом закрывающиеся при появлении врага. Если Восс тоже это заметил, то не подал вида.
— Сыны Хоруса пришли за нами. Увидев их, я понял, что неверно истолковал суть этой гражданской войны. — Восс взглянул на Круза, и старый воин почувствовал внутри холодок. — Металл цвета морской волны, отделанный бронзой и усеянный красными глазами с вертикальным зрачком. С некоторых доспехов сыпались комья засохшей крови. Еще там были головы, подвешенные на цепочках или прямо за волосы. От легионеров разило железом и кровью, и они велели идти с ними. Лишь одна из нас спросила почему. Я был бы рад вспомнить ее имя, но в тот момент мне хотелось, чтобы она замолчала. Легионер подошел и вырвал ей руки, бросив тело корчиться на полу. После этого мы пошли с ними. — Восс умолк; его глаза затуманились, словно вновь видели женщину, умирающую в луже собственной крови.
У Круза непроизвольно сжались кулаки, а в мозгу вспыхивали гневные вопросы: кто это был? Который из его бывших братьев совершил такое? Был ли это один из тех, кого он знал и любил когда-то? Ему вспомнился миг, когда он узнал правду о людях, которых называл своими братьями. «Прошлое способно ранить», — подумал старик. Он тихонько вздохнул, освобождаясь от боли. Нужно слушать! Здесь и сейчас от него требуется именно это.
— С тобой было много летописцев? — спросил Дорн.
— Да. — Восс вздрогнул. — Я убедил других пойти со мной. Тех, кто согласился, что наш долг — правдиво отражать закатную эпоху. Всего — двадцать один человек. Еще были другие, снятые с кораблей легионов, продемонстрировавших, кому они служат. — Восс облизал губы; в его глазах снова появилось отсутствующее выражение.
— Что с ними стало? — спросил Дорн.
— Нас привели в зал на «Духе мщения». Однажды, давным-давно, я там бывал. — Восс слегка покачал головой. — Но теперь это было совсем другое место. Обзорный экран по прежнему глядел на звезды, как огромный глаз, и стены, сужаясь, все так же уходили вверх, во тьму. Но с потолка на цепях свисало нечто, иссохшие изуродованные существа, на которые было невозможно смотреть. Металлические стены увешаны рваными знаменами в темных пятнах. И жарко, словно в пещере у костра. В воздухе мерзко пахло горячим металлом и сырым мясом. Я увидел Сынов Хоруса, застывших в ожидании по одну сторону зала. А в центре стоял Хорус.
Мне кажется, я все еще надеялся увидеть перламутрово-белые доспехи, мантию цвета слоновой кости и дружеское лицо. Я глядел на него, он — прямо на меня. Хотелось бежать, но я не мог, был не в силах даже вздохнуть. Просто смотрел на это лицо в обрамлении доспеха цвета океанского шторма. Он указал на меня и сказал:
«Всех, кроме этого». Его сыны сделали остальное.
Три секунды грохота и крови. Когда вновь стало тихо, я стоял на палубе на четвереньках. Вокруг моих пальцев были лужи крови и растерзанное мясо. Единственное, о чем я мог думать, — это то, что Аскарид стояла рядом со мной. Я почувствовал, как она взяла меня за руку перед началом стрельбы. — Восс закрыл глаза, сцепив руки на коленях.
Круз понял, что не может отвести глаз от этих перепачканных чернилами рук, морщинистой кожи и пальцев, сцепленных и словно пытающихся удержать память.
— Но тебя он оставил в живых, — произнес Дорн ровно и размеренно, словно прозвучали удары молота о камень.
Восс поднял глаза и встретился с примархом взглядом.
— О да! Хорус меня пощадил. Он подошел и навис надо мной; я ощущал его присутствие, сдерживаемую свирепость, словно жар из горна. «Посмотри на меня», — велел он, и я повиновался. Он улыбнулся. «Я помню тебя, Соломон Восс, — сказал он. — Я очистил свои флоты от тебе подобных, но тебя оставлю. Никто не причинит тебе вреда, и ты увидишь все. — Он рассмеялся. — Будешь летописцем!»
— И что ты сделал? — спросил Дорн.
— Единственное, что мог. Стал летописцем. Я видел все кровопролития, слышал слова ненависти, вдыхал запахи смерти и безрассудства. Полагаю, на какое-то время я впал в безумие. — Восс тихо рассмеялся. — Но затем мне открылась правда этой эпохи, и я нашел истину, которую искал.
— В чем же эта истина, летописец? — поинтересовался Дорн, и Круз расслышал в его словах угрозу, опасную, как острие клинка.
Восс снова издал смешок, будто услышал дурацкий детский вопрос.
— В том, что будущее мертво, Рогал Дорн. Оно — лишь прах, летящий по ветру.
Круз не успел моргнуть, как Дорн уже был на ногах и источал ярость, как огненный жар. Старому воину пришлось заставить себя успокоиться, так как эмоции Дорна накрыли камеру, словно расползающаяся по небу грозовая туча.
— Ты лжешь! — взревел примарх. Это был голос, повергавший в ужас целые армии.
Круз ждал, что за этим последует удар и от летописца останется лишь кусок окровавленной плоти на полу. Но ничего подобного не произошло.
Восс лишь покачал головой. «Что же такое повидал этот человек, — подумалось Крузу, — что гнев примарха для него не страшнее легкого ветерка?».
— Я видел, во что превратился твой брат, — сказал летописец, тщательно подбирая слова. — Я смотрел в глаза твоему врагу. И знаю, что должно случиться.
— Хорус будет повержен, — бросил Дорн.
— Да, возможно. И все-таки я говорю правду. Будущее Империума разрушит не Хорус, а ты, Рогал Дорн. Ты и те, что стоят за тобой. — Восс кивнул на Круза.
Дорн нагнулся, чтобы смотреть мужчине прямо в глаза.
— Когда эта война закончится, мы воссоздадим Империум.
— Из чего, Рогал Дорн? — ухмыльнулся Восс. Круз видел, что его слова бьют Дорна наотмашь. — Оружие нашей Эпохи Тьмы — молчание и тайны. Свет Имперской Истины — вот идеал, за который ты сражался. Но больше не можешь в него верить, а без веры идеалы умрут, дружище.
— Почему ты так говоришь? — прошипел Дорн.
— Потому что я — летописец и отражаю правду времени. Новая эпоха не желает слышать правду.
— Я не боюсь правды!
— Тогда пусть мои слова, — Восс похлопал по пергаменту, — услышат все. Я записал все, что видел; все мрачные и кровавые события.
Круз представил, как слова Соломона Восса разлетаются по Империуму благодаря авторитету автора и силе вложенного в них таланта. Это будет подобно яду, растекающемуся по душам противников Хоруса.
— Ты лжешь, — осторожно произнес Дорн, прикрываясь словами, будто щитом.
— Мы сидим в секретной крепости, выстроенной из-за подозрительности, над моей головой занесен меч, и ты говоришь, что я лгу? — Восс невесело рассмеялся.
Дорн глубоко вздохнул и отвернулся от летописца.
— Я полагаю, ты сам вынес себе приговор, — примарх направился к двери.
Круз собирался последовать за ним, но Восс снова заговорил:
— Полагаю, теперь я понял, почему твой брат оставил меня в живых, а затем позволил попасть к вам в руки. — Остановившись в дверях, Дорн обернулся. Восс глядел на него с усталой улыбкой. — Он знал, что его брат захочет спасти меня как сувенир из прошлого. И понимал, что после всего, что я видел, мне никогда не позволят выйти на свободу. — Восс кивнул, улыбка исчезла с его лица. — Он хотел, чтобы ты почувствовал, как прежние идеалы гибнут от твоих рук. Хотел, чтобы ты взглянул в глаза прошлому, прежде чем его убить. И чтобы ты понял, Рогал Дорн, что вы очень с ним похожи.
* * *— Принесите мои доспехи, — велел Рогал Дорн, и из сумрака выскочили слуги в красных одеждах. Каждый нес часть золотых лат. Некоторые элементы были так велики и тяжелы, что их несли сразу несколько человек.
Дорн и Круз снова стояли в куполе обсерватории. Единственным освещением в просторном круглом помещении был свет звезд над их головами. Рогал Дорн не произнес ни слова с того момента, как они оставили Восса в его камере. Круз в кои-то веки тоже не осмеливался заговорить. Слова Восса его потрясли. Никаких безумных тирад или прославления величия Хоруса! Все гораздо хуже. Слова летописца заполняли его, словно образующийся в воде лед. Старик боролся с ними, окружал стенами из собственной воли, но они продолжали терзать мозг. Что, если Восс говорил правду? Он гадал, не окажется ли эта отрава настолько сильной, чтобы выжечь душу примарха.
Дорн больше часа любовался на звезды, прежде чем приказать принести доспех. Как правило, ему помогали слуги, одевая в броню по частям. На этот раз Дорн облачался сам, натягивая тугую кожу адамантина поверх своей собственной и оправляя свое каменное лицо в золото: бог войны, собственноручно себя воссоздавший. Круз подумал, что Дорн похож на человека, готовящегося к своему последнему бою.
— Его обманули, милорд, — мягко сказал Круз, и примарх, готовый сунуть правую руку в латную перчатку, серебряную с орлиными перьями, застыл. — Хорус прислал его сюда, чтобы ранить и ослабить вас. Он сам признал это. Он лжет!
