Джеймс Гарднер - Отряд обреченных
Допустим, мелаквинские инженеры еще дольше растянули фазу обучения — на десятилетия по сравнению с нами, людьми с обычной плотью. Предположим, в сорок лет можно осваивать языки с той же легкостью, как это делает ребенок, только-только начинающий ходить. И при этом долгое детство стеклянных людей не несет в себе никакого риска для них: они практически неуязвимы, а все их нужды удовлетворяются с помощью машин наподобие синтезатора.
С другой стороны, «детский» мозг имеет и свои отрицательные стороны; после нескольких десятков лет работы на высокой скорости легко может произойти «выгорание». Существуют же химические процессы, ответственные за чувство интереса, любопытства, способность удивляться? Может, чтобы сконструировать «детский» мозг, инженерам пришлось интенсифицировать химические процессы до слишком высокого уровня — такого, который невозможно поддерживать вечно. После многих лет интенсивной работы соответствующие железы просто выдыхаются от перегрузки. И каков результат? Мотивационное истощение и глубокая метаболическая летаргия.
Конечно, это были всего лишь догадки, но они объясняли многое. Я смотрела на сидящую напротив Весло, на лице которой играли отблески костра. И вдруг почувствовала жжение в глазах. «Глупо сожалеть, — уговаривала я себя. — Любой организм рано или поздно разрушается. У моего отца первым не выдержало сердце… у матери печень. Почему так невыносимо горько думать, что слабое место Весла — ее мозг?»
Однако слезы продолжали жечь глаза.
Ночь мы проспали спина к спине, от зверей нас охранял Тугодум. У меня только ноги замерзли, все остальное хорошо защищало то, что осталось от костюма. За час до рассвета я не выдержала, встала, собрала листья и насыпала их себе на ноги от бедра до щиколоток, чтобы хоть как-то укрыться от ветра. Сразу же стало теплее — черт, надо было сделать это раньше! Мой инстинкт самосохранения явно притупился, и нельзя допустить, чтобы так продолжалось дальше.
Утро выдалось облачное, и к полудню пошел дождь. Хорошо было то, что мы шли по лесу; плохо — что деревья потеряли уже много листьев. Сбегающие по телу Весла водяные струйки выглядели как на оконном стекле.
Дождь с перерывами продолжался полтора дня. Поначалу было тепло, но на второе утро, согласно показаниям Тугодума, температура упала до пяти градусов. Я от всей души надеялась, что это не начало серьезного похолодания, тем более что на протяжении третьего дня нашего путешествия температура стабилизировалась, и облака разредились настолько, что сквозь них начало проглядывать солнце. К этому времени мы уже добрались до края леса; остались лишь небольшие рощицы, за которыми открывалась просторная равнина.
На следующий день пришлось обойти огромное стадо буйволов, пасущихся прямо у нас на пути. Весло удивилась, что мы не пошли прямо сквозь стадо; однако крупные жвачные славятся своим дурным нравом, и мне не хотелось, чтобы нас затоптали. На то, чтобы сделать крюк, у нас ушло четыре часа, вот какое это было большое стадо — несколько тысяч животных, все заросшие лохматой зимней шерстью.
Обойдя стадо, мы снова двинулись в южном направлении и где-то в середине дня наткнулись на стаю волков. Без сомнения, они подбирались к буйволам. Не помню, охотятся волки днем или ночью; по-моему, они нападают, когда сочтут нужным, и валят детенышей или престарелых животных, которые слишком слабы, чтобы защищаться. Пока что они разглядывали нас с расстояния примерно в сотню метров, прикидывая, сгодимся ли мы в качестве возможной добычи.
— Похлопай в ладоши, — негромко попросила я Весло.
— Зачем, в знак восхищения перед этими псами?
— Просто делай, что я говорю.
Она несколько раз хлопнула в ладоши; стекло о стекло — каждый хлопок прозвучал громко, словно удар молота. От грохота у меня даже уши заложило, но волки исчезли, словно туман на рассвете, без единого звука растаяли в высокой траве.
В этот день больше никаких тревожных встреч с животными не было. Вообще во время всего путешествия они держались в стороне. На ровной местности не составляло труда заметить их издалека — диких псов, кроликов, койотов — но они всегда исчезали прежде, чем мы подходили близко. Птицы подпускали нас к себе; подозрительно разглядывали с деревьев и кустов или огромными стаями носились над головами. В тот же день, когда мы встретили буйволов, я подняла взгляд на одну такую стаю и воскликнула:
— Вот дерьмо!
— Что такое?
Я стояла, вглядываясь в небо.
— Ты знаешь, что это за птицы?
— Нет, Фестина.
— Я, конечно, не уверена… но, по-моему, это странствующие голуби.
ГОЛУБИ
— В каком смысле «странствующие»? — спросила Весло.
— Не знаю, почему они так называются, — ответила я, — Они вымерли пятьсот лет назад.
— Что значит «вымерли»? Погибли?
— Да.
Весло рассмеялась:
— Мертвые не летают, Фестина. Ты совсем глу… совсем запуталась.
Я не отвечала. За последние несколько дней мне пришлось признать, пусть и неохотно, что Мелаквин — фактически двойник Земли; однако зрелище вымерших животных потрясло меня. На Новой Земле нет странствующих голубей, потому что когда Лига Наций создавала для человечества новый дом, они имели возможность дублировать лишь то, что уцелело…
— Черт, какая же я глупая! — я хлопнула по лбу ладонью.
— Нет, ты не глупая, ты просто запуталась, — великодушно повторила Весло.
ДУБЛИКАТЫ
За все время пребывания на Мелаквине на меня воздействовало столько отвлекающих факторов — среди которых многие вызывали страх, — что разум оказался не в состоянии сложить вместе отдельные кусочки головоломки. В свое время Лига Наций буквально создала Новую Землю в качестве убежища для тех, кто был готов уважать законы галактики. Люди, не желающие отказываться от вооруженного насилия, остались на старой планете, продолжая проводить прежнюю политику загрязнения окружающей среды и войн, сложившуюся на протяжении столетий. Остальные получили новенькую, чистую планету и множество других даров: прежде всего космические двигатели, «таблетки молодости» и другие «мелочи», которые предназначаются исключительно для представителей разумных рас.
Почему мне понадобилось так много времени, чтобы вспомнить, что Новая Земля — искусственно сконструированная планета? Какая же ты глупая, Фестина. Однако теперь глаза у меня открылись, и все обрело смысл.
По-видимому, какое-то время назад — достаточно давно, потому что в истории не зафиксировано это событие — представители Лиги Наций посетили Землю. Они сделали землянам то же самое предложение, которое впоследствии повторили в двадцать первом столетии: докажите свою разумность, отказавшись от насилия, и мы подарим вам звезды. Как и позже, в те доисторические времена часть людей ответили «да», а другая часть «нет»… и тем, кто согласился не убивать, был подарен новый дом в другой части галактики.
Здесь, на Мелаквине.
Видимо, эта планета была скопирована Лигой Наций с Земли в те времена, когда странствующие голуби еще не вымерли. Где-то на Мелаквине наверняка есть дронты, моасы и другие виды животных, позже вымершие на нашей Земле; если только люди, оказавшиеся на Мелаквине, не уничтожили их снова.
«Нет, — мысленно рассуждала я, — они убили не животных, а самих себя». Независимо от того, были биоинженерные разработки их собственным изобретением или даром Лиги, они превратили себя в стеклянные создания типа Весла — более стойкие, более сильные, более умные; но эта эволюция завела их в тупик.
— Фестина, — сказала Весло, — ты снова не в своем уме?
Размышляя, я, наверно, стояла неподвижно, словно каменная.
— Нет, — ответила я. — Это не так… хотя ты, может, подумаешь, что я не в своем уме, когда услышишь, что я хочу сделать.
— И что же это?
— Мы попытаемся найти камни и создания, которых, скорее всего, нет.
ПАЛЕОНТОЛОГИЯ
Есть одно простое различие между Старой и Новой Землей: на исходной планете имеются окаменелости; на дубликате они отсутствуют. Когда Лига Наций искусственно создавала на Новой Земле песчаник, известняк и сланец, они не стали добавлять в них вкрапления остатков древней жизни. То же самое касалось и других полезных ископаемых — безо всяких окаменелостей.
Я готова была поспорить на что угодно, что и на Мелаквине их нет.
Самым многообещающим в этом смысле в пределах видимости казался берег ручья, протекающего в получасе ходьбы от нас. Там, где вода уходила в почву, обнажились камни, которые в любом другом варианте пришлось бы выкапывать. Если, проверив несколько десятков, я не обнаружу никаких окаменелостей, это подтвердит мою правоту.
— Идем вон к тому ручью, — велела я.
— Хорошо, Фестина, — смиренно ответила Весло.
В этой части равнины текло множество ручьев. Большинство были шириной в несколько шагов и едва по бедро глубиной, поэтому переходить их не составляло труда — просто холодно и мокро. Тот, к которому мы приближались, был больше среднего, но все же не заслуживал названия «реки»: вялое течение, тридцать метров в ширину, а в самом глубоком месте только-только скроет нас с головой. По весне он, наверно, становился глубже, но сейчас берег был усыпан гравием, который не покрывала вода.
