Золотые корабли - Анна Евгеньевна Гурова
– Да… Но ты лучше послушай наш сказ. Так-то это очень красивая песня, но я переложу своими словами… В древние времена, когда людей на свете еще не было, богам приходилось самим добывать себе еду. Ты ведь знаешь, что боги питаются жертвенным дымом? Ах, ну да, ты ведь жрец… И тогда Тарк решил создать людей. Спустился с небес на Гремящую гору, сложил там жертвенник, спел священные песни творения, вырезал из дуба человечка и кинул в огонь. Тут в огне возникла пылающая тень с мечом в руках. Так появился первый из саконов. Он оказался воином.
– Воином? – удивился Аоранг.
– Слушай дальше! Тарк остался не вполне доволен. В мире и так было довольно тех, кто разрушает. Бог наклонился к пламени и дохнул на него. Из его дыхания возникла тень со свитком в руках. То был Знающий. От него пошли люди второго Огненного рода, им ведомы все тайны земного мира и некоторые небесные…
А потом Тарк понял, что не хватает главного! Есть тот, кто владеет знанием, и тот, кто сражается, – но нет того, кто создает! И тогда он высек из камня третьего человечка и назвал его Чаухан – «Четырехрукий». Это имя дается за великие умения. С тех пор наш род славится кузнецами…
За длинным столом сидели только мужи: старшие, самые важные, во главе, молодежь – на дальнем конце.
– А где женщины и дети? – подивился Аоранг.
– Вон у них свой стол. – Симах указал в сторону цветущего сада за домом, где среди зелени слышались звонкие голоса и пестрели яркие тканые юбки. – Сюда им нельзя.
Аоранг молча покачал головой.
– Думаешь, это неуважение? – догадался Симах. – Я такое слышал от ваших. Однажды побывал на застолье у хлапов, там сидели все вместе.
– А разве не так должно быть? Не пускать за стол тех, кто сготовил пищу…
– Таковы уж наши обычаи! Ведь женщины и мужчины… ну, они совсем разные. Женщины и думают, и чувствуют по-другому. У них свои занятия, свои песни… У женщин даже язык не очень похож на наш, мужской!
– Вот чудно! А как же любовь, дети?
– Да, конечно, когда парни и девушки входят в возраст, родители устраивают им свадьбы. У меня тоже есть невеста, хотя я ее видел всего пару раз… Но после свадьбы все становится как раньше. Мальчиков растят мужчины, девочек – женщины. Всякий дом состоит из двух половин, разделенных стеной…
– Вы как два разных народа, что живут по соседству, – подивился Аоранг. – Много где я странствовал, но такого не встречал.
Симах развел руками:
– У нас вот так, и это правильно и хорошо. Так боги заповедали! А если нарушать заповеди богов – начинаются страшные беды! Было у нас одно семейство, жило торговлей с накхами. Отец часто ездил в Накхаран по делам. Однажды вернулся оттуда с девочкой-сироткой – подобрал из жалости на дороге…
– И что?
– А ничего. Нет больше той семьи, – буркнул Симах, кинув боязливый взгляд на отца. Явно сообразил, что опять сболтнул нечто запретное.
«Экие скрытные», – фыркнул про себя Аоранг.
Потом он узнал, что саконы в самом деле все такие – особенно кто постарше. Говорят ровно столько, сколько нужно, а прочее клещами не вытянешь. Симах же был еще молод и доверчив. К тому же успел повидать мир – ну, хотя бы побывал на застолье у хлапов…
Аоранг, пользуясь тем, что старейшины поглощены разговором и здравицами, пересел от них поближе к молодежи и снова принялся выспрашивать юного сакона.
– Так что за гора-то это? Как ее – Гремящая? Что в ней особенного?
– Это священная гора, – сдержанно ответил Симах. – Люди верят, что некогда Тарк метнул в нее свой молот. Может, в Змея целил.
– Если в Змея, то это был Исварха! – со смехом отозвался кто-то из юношей. – И не молот, а солнечное копье!
– Звезда туда упала, – с важностью заявил третий юнец. – Звезды иногда падают в горах. Потом мы находим в том месте небесное железо. Оно не ржавеет, клинки из него почти не тупятся…
– Это правда, – подхватил Симах. – Из небесного железа куют великое оружие! Знаменитые парные мечи рода Афайя – из такого металла. Мой прадед их сковал. Им нет цены в мире…
– Уже не парные, – вмешался его приятель. – Один из этих мечей бывший саарсан Ширам отдал мертвецам, чтобы пройти в снежную бурю через Арза Эреди. Ну а второй, верно, и ныне при нем…
– Да и зачем ему два меча, однорукому? – подхватил кто-то, уже подпивший.
– Погодите… – дрогнувшим голосом попросил Аоранг, когда Симах перевел ему слова родичей. – Однорукому? Я ничего об этом не знаю!
– Не знаешь? – в свою очередь удивился Симах. – Да об этом всю зиму горы гудят! У накхов такое творилось! Хотя откуда вам знать, в вашей Аратте…
– Я слыхал, что Ширам потерял власть…
– И власть, и руку, и родню! Все из-за жены своей, царевны арьев. Вот послушай…
Рассказ длился долго. Сотрапезники дергали Симаха, добавляли что-то на своем языке, временами принимались хором петь нечто мрачно-торжественное… Уединенно живущие саконы были тем не менее прекрасно осведомлены о том, что творилось у их воинственных соседей. Страсти минувшей зимы были переложены в песни и разлетелись по всему Накхарану. Аорангу спели и жутковатую песнь о брате-мертвеце, и почти сказочную – о царе волков, присягнувшем Шираму. А еще – о предательстве Аршага, о совете Двенадцати Змей и белой кобре… Закончили же совсем новой песнью о том, как саарсан спорил за жену-чужеземку с самой Матерью Найей в ее подземном дворце. Мать Найя, конечно, была недовольна таким попранием обычаев. Она едва самолично не пожрала царевну Аюну, но Ширам выкупил ее, пообещав отречься от престола и навсегда покинуть родину…
«Бедная Аюна, сколько ей довелось перенести! – ужасался Аоранг, слушая пересказы Симаха. – И если правда то, что сказал Ашва… что она еще и беременна…»
Переживая за Аюну, мохнач поймал себя на том, что чувствует за нее гордость. Среди тяжелых испытаний она повела себя так, как должно солнцеликой царевне. И преданность Ширама – тому доказательство. Аоранг знал саарсана как человека жесткого, безжалостного, едва ли способного на любовь. Однако сейчас не мог отрицать: накх повел себя как человек чести. Он готов был стоять за супругу против родичей и всего мира, даже против богов.
«Они поистине заслужили друг друга, – с печалью думал Аоранг. – Теперь Ширам снова при дворе государя… Что ж, пусть Исварха дарует им счастье…»
На миг мохначу совершенно расхотелось возвращаться в столицу. Но он вспомнил о
