Лучший из худших - Дмитрий Николаевич Дашко
– Я запомнил тебя, Ланской, – угрожающе прохрипел зауряд-прапорщик. – На всю жизнь запомнил. А ты, помяни моё слово, тоже запомнишь меня, причём очень скоро.
В тот момент я не придал большого значения его словам. Меня волновало лишь одно – наша команда возвращается туда, где этот придурок меня не достанет. Во всяком случае, сегодня.
Как жестоко я ошибался! У Толубеева руки оказались длинными не только в прямом, но и в переносном смысле.
Вечером выводной почему-то повёл меня в сторону от той камеры, где я сидел до этого.
– Ничего личного, – зачем-то сказал он. – Приказано тебя проучить, Ланской.
Я с удивлением посмотрел на него снизу вверх, поскольку всё ещё ковылял гусиным шагом.
– Ничего личного, – повторил выводной.
Он распахнул металлическую дверь другой камеры.
– Заходи, не стесняйся.
Я перевалил через порог и оказался в маленьком тёмном помещении, в котором едва можно было выпрямиться во весь рост. Да тут даже лечь не представлялось возможным – по размерам оно скорее походило на капсулу-пенал, только поставленную с ног на голову. Что-то подобное я видел в Гонконге, куда отец брал меня с собой на переговоры. Только в этих «пеналах» было хоть и тесно, но всё-таки относительно уютно.
– Мы называем это место «собачкой», собачьим ящиком, – пояснил выводной.
В общем-то, клаустрофобией я не страдал и приготовился перенести эти тяготы спокойно. Как-нибудь дотяну до утра, а там будет видно. Но на этом мои испытания не закончились. Перед тем как запереть дверь, выводной оставил на и без того тесном полу «собачки» ведро с водой. Я сначала подумал, что в ведре просто холодная вода, чтобы мне пришлось помёрзнуть.
Но потом в нос шибанула дикая вонь, она же больно резанула по глазам. В ведре, мать его, оказалась хлорка, разведённая водой. И её собирались оставить здесь на всю ночь вместе со мной.
Глава 20
Лампочкой мелькнула в голове мысль: да ну на хрен! Я же тут задохнусь к едрёной матери или выжгу все лёгкие. И тогда полный абзац. После такого беспредела обязательно начнутся разборки. Даже если что-то удастся замять, неприятных последствий всё равно не оберёшься. Ну, не стоит оно того, честное слово… Надо быть полным идиотом, чтобы вписаться в этот блудняк. Однако факт оставался фактом: я заперт в «пенале» и вынужден вдыхать едкую гадость. И с каждым вдохом становится всё труднее и труднее.
Я стянул с себя куртку и стал использовать её как фильтр. На некоторое время это помогло, однако концентрация хлорки в воздухе постепенно увеличивалась, и моя самодеятельность уже не справлялась. Лёгкие распирало, горло запершило так, словно кто-то сунул в него ёршик и принялся проворачивать, потом начался надрывный кашель.
Санников говорил, что на «губе» слабаков не любят. Ха, посмотрел бы я на того, кто сейчас оказался бы на моём месте, на сколько бы его хватило!
Я заколотил руками и ногами по двери. Кричать благоразумно не стал: открывать рот было опасно, мог хватануть лишку отравленного воздуха. Отчаяние придавало мне силы, я барабанил так, что в двери могли появиться вмятины. Но никакие Чип или Дейл не спешили прийти на помощь. Не лязгал дверной засов, не скрипели засовы.
Отчаяние захлестнуло меня с ног до головы. Да, тут было тесно, не разогнаться, но я приспособился и стал кидаться всем телом на проклятую дверь.
Бах! – плечо кольнуло так, словно по нему шарахнуло током. Бах! Бабах! Я превращался в обезумевший кусок мяса, все мысли были только об одном: вынести к хренам собачьим эту долбозлючую дверь, вырваться из душной ловушки, вдохнуть хоть каплю нормального воздуха.
Бах! Бах! Бабах! Боль, ужасная мучительная боль, способная свести с ума. Сердце колотится так часто, что норовит выпрыгнуть из грудной клетки. В висках пульсирующая боль. Приступы кашля выворачивают наизнанку, желудок скручивается спазмом, но я не сдаюсь…
По телу прокатывается знакомая тёплая волна, невидимая игла впрыскивает в кровь бешеную дозу адреналина, в мозгу происходит атомный взрыв, перед глазами мелькают разноцветные вспышки. Хренак! Не понимая, что происходит, я вываливаюсь вместе с дверью в коридор, падаю на четвереньки, отползаю как можно дальше от ужасной ловушки, где меня так долго держали, одновременно втягивая в себя воздух, который кажется самой сладкой вещью на свете.
Слышу чей-то злой крик. Кто-то подбегает ко мне, лупит что есть мочи под рёбра носком ботинка. Но я словно под наркозом и не ощущаю боли: самый мощный удар причиняет столько же беспокойства, сколько поглаживание.
Губы растягиваются в довольной улыбке. Я выжил назло вам, суки позорные!
– Встать! А ну, встать! – орут над ухом.
Подходит кто-то ещё. Я ничего не понимаю, просто догадываюсь, что обстановка меняется. Крики пропадают, меня обхватывают с двух сторон, отрывают от пола и куда-то тащат. И мне абсолютно всё равно куда, лишь бы прочь от этого места. Больше всего на свете я боюсь отрубиться и потерять сознание. Тогда меня снова кинут в «собачник» и опять заставят дышать хлоркой. Второго раза я не перенесу и потому продолжаю находиться на стрёме, краешком сознания мониторя ситуацию.
Меня затаскивают в другое помещение, более светлое и чистое. Включается обоняние (а я думал, что всё, потерял его), ноздри чувствуют специфические запахи медучреждения. От этой мысли становится легче. Даже военные медики дают клятву Гиппократа, ну не станут же надо мной и здесь издеваться…
Двое парней в форме – в одном узнаю выводного – укладывают меня на кушетку. Появляется кто-то в белом халате. Никак не могу сконцентрироваться на лице, оно расплывается пятном. Но это явно женщина. В её руках шприц. Вот его я почему-то вижу отчётливо. Палец давит на поршень – из иглы прыскает тонкая струйка.
Моё плечо протирают спиртом. Рука у медика лёгкая: укол я не ощущаю. Или это тело уже перестало реагировать… Накатывает жуткая апатия. Она ломает последние остатки воли. Глаза слипаются сами собой. Темнота…
Понятия не имею, сколько прошло времени, но сознание выныривает на поверхность. Открываю глаза. Оказывается, я больше не лежу на кушетке, а сижу в кресле, чем-то похожем на зубоврачебное. Только напротив меня отнюдь не стоматолог, а человек с очень неприятным лицом. Я инстинктивно ощущаю исходящую от него опасность. На нём голубой жандармский мундир, один синий просвет на светлом погоне и нет звёздочек. Понятно, ротмистр.
Рядом пожилой мужчина в штатском. Вид у него, как у киношного профессора: седые, слегка взлохмаченные волосы, очки в толстой оправе и слегка рассеянный,
