Сергей Сезин - Провозвестник Тьмы
В СССР она разливалась в стеклянные бутылки по 0,33 литра и стоила сначала сорок копеек, потом сорок пять. Пепси пользовалась бешеной популярностью, я лично видел, как народ грузил в багажники машин с нездешними номерами по паре ящиков ее. Впрочем, была и антиреклама. Утверждалось, что если кинуть в бутылку пепси кусок резины или пластмассы, то пепси его быстро совсем разъест. Дальше делался вывод, что и желудку тоже от нее не поздоровится. Опасно было проливать ее же на пластиковую поверхность – оставались несмываемые следы. Впрочем, я думаю, что это было от кислой реакции напитка, а не от зловредности его, и если то же самое проделать с кислым ягодным соком, то пластику тоже несдобровать. Потому дети слушали мам и бабушек про это вполуха и с удовольствием пили напиток. Благо он газировался сильнее, чем наши отечественные. Потому дети зачарованно смотрели, как сильно пузырится разлитая в стаканы кола. Потом появились заводы и в других местах, а сейчас пепси никого не удивишь. И ее конкурентка тоже появилась. Но мой желудок и зубы от пепси за тридцать лет не пострадали. Так что я могу даже служить примером ее безвредности, когда кто-то станет рассказывать, что пепси или кока-колой можно опрыскивать картошку на погибель колорадскому жуку. Пластиковые канистры из-под концентрата верой и правдой служили владельцам еще долго. И ходил такой не то правдивый слух, не то анекдот, что одно время линия отчего-то не могла работать нормально, то и дело останавливаясь. Приехавшие наладчики популярно объяснили, что если разводить концентрат сильнее, чем по техническим условиям, то линия работать не будет – включается датчик контроля. С тех пор линия работала нормально.
В размышлениях о пепси я почти задремал. Из оцепенения меня вывел возглас какой-то женщины: «Левашово! Вставай, горе мое!» Это было обращено явно не ко мне, но спасибо и за это. Я вскочил и, преодолевая легкое очумение после дремоты, подхватил сумку и рванул к выходу.
И правда, за станцией стоял темно-красный «Икарус», и возле него приглашали желающих на экскурсию. Я тоже подошел, пристроился к очереди и был допущен в салон. Всего набралось человек двадцать разного возраста и пола. Последней в автобус вошла кудрявая девушка в джинсовом комбинезоне, взяла возле водителя микрофон и хорошо поставленным голосом заговорила:
– Уважаемые сограждане! Вы приглашены в поездку на мемориальное кладбище «Левашова пустынь», где похоронены жертвы репрессий тоталитарного сталинского аппарата подавления… На этом святом месте вы можете оценить размах репрессий и увидеть, сколь болезненны они оказались для будущего России и сколь широкий круг людей они охватывали… Меня зовут Дана. Я буду сопровождать вас до мемориала и проведу экскурсию по самому мемориалу. Потом у вас будет два часа на самостоятельное ознакомление с мемориалом, а затем мы поедем обратно к станции. Экскурсия организована Санкт-Петербургской организацией общества «Мемориал» и проходит при спонсорской поддержке…
Тут я немного отвлекся и пропустил список благодетелей. Дальше девушка попросила по приезде на место сначала подойти к ней и записаться в список, потому что спонсоры выделили автобус и экскурсовода именно для массовых мероприятий, потому и нужно отчитаться.
Пока мы ехали к мемориалу, девушка рассказала, что на кладбище захоронено около сорока пяти тысяч жертв сталинизма, что расстрелянных здесь хоронили до начала пятидесятых. Объект считался сверхсекретным, и о нем впервые узнали только на заре перестройки, и то не наверняка. Затем сведений прибавилось, потому стало возможным создание петербургского мартиролога, который выходит и включает в себя все имена расстрелянных в Ленинградской области, в том числе в Сандармохе и прочих местах… Тут к девушке обратился пожилой мужчина с вопросом: «А для чего учитывать здесь расстрелянных в Сандармохе, ведь это совершенно не Ленинградская область?» Девушка стала возражать, что там расстреливали по приговорам ленинградских репрессивных органов. Мне слово «Сандармох» ни о чем не говорило, потому я принялся разглядывать окружающий пейзаж.
Спор закончился, и девушка продолжила рассказ, что здесь похоронены священнослужители, ныне признанные страстотерпцами, ленинградские поэты Борис Корнилов, Бенедикт Лившиц, еще какие-то, физик Матвей Бронштейн, министр госбезопасности Абакумов…
Бориса Корнилова я знал, то есть был знаком с его стихами. Что интересно, «Песня о встречном» расстрелянного Корнилова звучала все время, пока он не был реабилитирован. Лившица я не знал. Вроде как был какой-то Лившиц, который написал книгу с интересным названием «Полутораглазый стрелец», но я не ведал – это тот Лившиц или совсем другой. Бронштейн мне был совсем незнаком, и я решил, что он некий родственник Троцкого. Девушка рассказывала о сплошных репрессиях по польской, немецкой, ингерманландской национальностям, но я уже не вникал в это. Я погрузился в себя, пытаясь прислушаться, не ощущаю ли я чего-то, напоминающего Тьму. Так я и не заметил, как мы подъехали. Автобус остановился, и девушка, выйдя из него, громко попросила подойти к ней и зарегистрироваться.
Вроде как мы у ворот, а я ничего пока не ощущаю. Ладно, идем регистрироваться. Девушка подошла к вопросу регистрации креативно, как нынче говорят. Она достала диктофон, и мы по очереди произносили в него: Иванов Иван Иванович, город Кингисепп, Валежнова Виктория Ильинична, поселок городского типа Шигоны Самарской области… Ну и так далее.
Ну, молодец. Потом она послушает и перепишет всех в ведомость. И в фальсификации не обвинят – голоса разные, женские и мужские, разного возраста. Мне бы такой диктофон в институт. Можно было бы оставить на лекциях часть студентов, а остальным погулять. А затем все желающие с диктофона переписали бы. Говорят, что они у журналистов тогда уже были, но я их ни разу не видел. Левее нас стояли еще два автобуса, только классом повыше. На одном был виден логотип МАN. Наверное, это иностранцы. Дана повела нас вперед, к памятнику странного вида. Как объяснила она, памятник называется «Молох тоталитаризма» и назвала скульпторов, что его создали. Открывал его в девяносто шестом году лично Анатолий Собчак.
Памятник был, как я уже сказал, необычным. Имелся вертикальный лист металла, оформленный не то как жерло мусоропровода, не то как жерло печи крематория. Причем, глядя на лист, можно было подумать, что это и неодушевленный предмет, и что это карикатурное изображение не то робота, не то человека. В открытое жерло как бы въезжало (или вываливалось) туловище человека. Слава богу, там с анатомией было все в порядке.
Я все рассматривал это произведение и пытался внятно сформулировать свои впечатления от работы скульпторов. Самое цензурное получилось таким: «Тешат свою больную фантазию за казенный счет!» Тут я обнаружил, что отстал от группы, и пошел догонять.
Но стоит ли это делать? А похожу-ка я самостоятельно, послушаю свое чувство Тьмы.
А оно молчало. Как ни странно. Не было и другого чувства. Я не люблю кладбищ и всегда старался туда либо вообще не заходить, а если уж оказался там, то быть совсем недолго. Кладбища меня гнетут. Вот пригласи меня сейчас на Волково кладбище поглядеть на могилы русских литераторов – откажусь однозначно! И в Москве на Новодевичье тоже!
Поскольку меня на них с детства что-то гнетет, я даже на могилы родных хожу только на короткое время – цветы положить, холмик обиходить, и все. А тут гуляю и ничего не чувствую, как будто это не мемориальное кладбище, а просто прогулочная местность. Что-то это странно. Но Тьма не ощущается, и это главное. И я решил отстать от группы, вернуться к автобусу и в нем посидеть. А может, и полежать. Если водитель при автобусе, а не пошел куда-то.
Водитель был там. Сидел на тряпке в тени автобуса и с интересом смотрел на меня. Мужчина был моих лет, только совсем седой. Ну и фигура помощнее.
– А чего не гуляется, Даночку не слушается?
– Не знаю, как-то странно. Вроде бы огромное кладбище, а чувствую я себя, как будто в парке гуляю, а ведь я кладбищ не люблю, и побыстрее с них ухожу.
– Так это не кладбище!
– А что же это!
– Еще одно МММ!
Гм. А что бы это значило? Вот так и спросил его – что значит это все?
– А то и значит, что нет здесь огромного кладбища, куда всех покойников свозили и рядами клали! Может, конечно, несколько человек из послевоенных и лежит, но не довоенные! У меня бабка из этих мест родом. Померла три года назад. Так она как по телевизору про это увидела, то сказала, чтобы я ни одному слову про здешние могилы не верил. Потому что никого здесь до войны не хоронили, а десятки тысяч особенно!
Я не знал, что сказать. Потом собрался, преодолел оцепенение и спросил:
– А что же все это значит? Вот эти часовни, вот этот ужас из металла и все остальное?
– А кто его знает! Мне сведущие люди говорили, что расстрелянных в других местах хоронили. На Бернгардовке, на пороховых, может, еще где. А тут – нет! Но там, где хоронили, – искать надо, работать надо. А тут сделали потемкинскую деревню и сказки рассказывают!
