Василий Головачев - Ко времени моих слёз
В вагон он зашел первым, поезд только что подогнали к перрону, и в купе никого не было. Но интуиция подсказывала, что лучше бы он подождал с посадкой. Вспомнился случай, рассказанный племянником, когда тот сел в поезд на Курском вокзале, собираясь ехать домой, в Днепропетровск. Все было примерно так же: никого в вагоне, проводник на перроне, посадка только началась. Племянник начал было устраиваться, как в купе вошли двое мужчин и закрыли за собой дверь. Один достал нож, второй задернул окно занавеской.
– Выкладывай лопатник, – сказал мужик с ножом; у него были золотые зубы. – Бог велел делиться.
Лишь после этого племянник понял, что нарвался на вокзальных рэкетиров, работающих под прикрытием вокзальной же милиции. О том, что так оно и есть на самом деле, он догадался, когда пошел искать правды у дежурного милиционера.
Отделался он тогда довольно легко, так как не вез из Москвы домой ничего, что могло бы заинтересовать налетчиков. По-видимому, рэкетиры ошиблись, приняв его за мелкого предпринимателя, и быстро смылись, когда обнаружили ошибку. А в милиции племянника едва не обвинили в поклепе, строго проверили документы, заставили писать объяснительную – кто он и с какой целью посещал столицу России. Плюнув на поиски правды, племянник забрал заявление о грабеже и уехал с облегченным кошельком. Потерял он, правда, немного, всего сто двадцать российских рублей и сорок украинских гривен. Иноземной валюты у парня не было.
С грохотом отъехала дверь купе. В проеме возникла бородатая физиономия угрюмого вида. Сверкнул нож. Арсения Васильевича задвинули в угол, приставили к горлу нож. В купе вошел еще один человек вполне миролюбивой наружности, но с мутными глазами наркомана. История с племянником повторялась как в дурном сне.
– Не шуми, дядя, – с улыбкой прижал палец к губам вошедший вторым; зубы у него были свои, но наполовину сгнившие. – Мы боремся за справедливость. Бог велел делиться, это в Библии записано. Ты ведь не против, чтобы поделиться?
– Лачпорт, башли! – утробным басом потребовала бородатая личность с ножом. – По-рыхлому!
– Что?! – не понял Арсений Васильевич.
– Деньги, паспорт, – перевел улыбчивый напарник бородатого. – Быстро!
Арсений Васильевич сглотнул слюну, потянулся было за бумажником, и вдруг в голове словно электрическая искра проскочила. Сволочи, что же они творят?! Средь бела дня, на виду у всех! Как это можно терпеть?!
Бородатый встретил его посветлевший взгляд и отшатнулся, бледнея, выронил нож, заслонился ладонью.
Его подельник вздрогнул, будто получил пощечину.
Арсений Васильевич вытянул вперед руку:
– Вон!
От этого низкого короткого возгласа лопнул стакан на столике. Оба налетчика схватились за уши и бросились из купе, задевая плечами косяк двери, скуля и подвывая от страха.
Арсений Васильевич еще несколько мгновений стоял в той же позе, в порыве гнева и ярости, потом словно погас, сел на сиденье, почти рухнул. Силы покинули его. Взгляд упал на нож. Он нагнулся, поднял оружие – это был красивый охотничий нож «вепрь» известного мастера, хотя Арсений Васильевич не помнил фамилии. А вот название ножа почему-то запомнил. Выбросить? Или оставить? Уж больно хорош клинок!
Поколебавшись, он протер нож салфеткой, сунул в сумку. Авось пригодится в хозяйстве.
Над вокзалом собрался шар из птиц, удивляя пассажиров и работников железной дороги. В уши настойчиво пробивался бесплотный голос Диспетчера, призывающего включиться в процесс коррекции и немедленно изменить условия равновесия на Карипазиме. Но Арсений Васильевич усилием воли «изгнал беса» из головы и принялся анализировать происшедшее.
НАПАДЕНИЕ
Полковник Пищелко был не просто зол, он был взбешен.
– Почему вы не выполнили приказ, майор?! – проговорил полковник, едва сдерживаясь; у него побелели ноздри и лицо пошло красными пятнами, верный признак отвратительного настроения. – Почему вы не доставили объект в Управление?
– Потому что ситуация сложнее, чем кажется, – упрямо сдвинул брови Разин, стоя навытяжку. – За объектом ведут наблюдение две группы. Одну мы вычислили и обезоружили, вторая пока гуляет на свободе. Кто они – мы не знаем. Зачем следят за Гольцовым – неизвестно. Я убежден, что мы должны…
– Вы не должны думать, майор! – ощерился Пищелко, выдвигая вперед челюсть. – Вы должны исполнять приказы! Если вы взяли топтунов, якобы следящих за объектом, то где они? Эти штучки, – полковник небрежно кивнул на тазер и «вальтер», – можно просто купить, чтобы оправдать невыполнение задания.
Ну да, как же, мрачно подумал Максим, поди купи где-нибудь новейший электрошокер да пистолет с насадкой бесшумного боя. Вслух же он сказал:
– Я не отказываюсь от выполнения задания, но сложившиеся обстоятельства…
– Плевать мне на обстоятельства! Где объект?! Где хотя бы задержанные топтуны, у которых вы изъяли оружие?!
Максим помолчал:
– Они… умерли.
– Что?! – Пищелко едва не хватил удар. Он побелел, хватанул ртом воздух, потрясенный словами подчиненного, нашарил на столе стакан с чаем, выпил. – Ты с ума сошел, майор?! Что значит – умерли?! Сколько их было?!
– Трое.
– И все трое… умерли?! Вы понима… ты понимаешь, в чем признаешься?!
– Ни в чем я не признаюсь, – огрызнулся Максим. – Мы их пальцем не тронули… практически. Но у всех троих остановилось сердце. Вот почему я считаю ситуацию нестандартной и требую расследования…
– Все, майор! Хочешь расследования? Ты его получишь! По полной программе! Где убитые?
Максим сжал зубы:
– Они не убиты! Мы вели допрос… внезапно сработал «Беркут», зафиксировав мощный выброс пси-поля… и все трое потеряли сознание (на самом деле это выглядело чуть иначе, но общей картины событий не меняло) и умерли. Такое впечатление, что кто-то воздействовал на задержанных дистанционно, отчего они и сыграли в ящик, не успев сообщить, что за контора за ними стоит.
Пищелко чуть поостыл:
– Дистанционное воздействие? Тогда это наверняка был Гольцов! Тем более надо было доставить его на базу! Короче, майор, даю тебе еще один шанс, пока не спохватилось высшее командование. Делай что хочешь, но чтобы через двадцать четыре часа этот деятель был у нас! Понял?
– Я бы хотел все-таки уточнить…
– Понял, я спрашиваю?!
– Так точно.
– Иди!
Максим четко повернулся через левое плечо и вышел.
В голове царил сумбур, на сердце лежала тяжесть. Он не знал, как объяснить Марине то, что происходит вокруг ее отца, и не хотел признаваться, что и с ней он познакомился только благодаря служебному заданию.
Ломая голову, как выйти из положения, Максим вызвал Райхмана и приказал ему приготовить группу к поездке в Жуковский.
– Опять? – удивился капитан. – Сколько можно?
– Сколько нужно, – сухо отрезал Максим.
Райхман посмотрел на плотно сжатые губы командира группы и продолжать в том же духе не рискнул. Лишь проворчал, выходя:
– Не команда, а бумеранг…
Он, наверное, имел в виду, что последние траектории группы действительно напоминали метание бумеранга, с той лишь разницей, что летал сей «бумеранг» вхолостую.
Марина ответила мгновенно, будто ждала звонка:
– Алло, Максим?
– Да, это я, тут такое дело…
– Нам надо встретиться, поговорить.
– Я должен уехать…
– Куда? Когда?
– В Жуковский. Прямо сейчас.
Короткое молчание.
Максим взмок.
– Тем более нам необходимо поговорить! Приезжай к гимназии, буду ждать.
Он хотел было отговориться, что на встречи нет времени, но прикусил язык. Угадать ее реакцию было нетрудно.
– Хорошо, выйди к памятнику через полчаса.
Посидев несколько секунд в ступоре, Максим снова вызвал Штирлица:
– Герман, мне надо отлучиться на час. Выезжаем в четыре, будьте готовы.
– Есть, командир, – ответил озадаченный капитан.
Через тридцать пять минут Максим подъехал к памятнику Одоевскому напротив гимназии, выскочил из машины, в три прыжка преодолел лестницу, перепрыгивая ступеньки и лужи.
Было прохладно, небо затянули тучи, но дыхание весны уже сказывалось на природе, кустарник и деревья покрылись первыми клейкими листочками, предвещая скорое буйное цветение вишен и яблонь.
Марина уже ждала его, нетерпеливо расхаживая вдоль мокрых скамеек у памятника.
У Максима сбилось дыхание. Женщина была ослепительно красива, даже не верилось, что он запросто может подойти к ней и поцеловать. Или в крайнем случае заговорить. Как… как кто? Как старый знакомый? Любовник? Или безнадежный мечтатель?
Ноги ослабли. Вспомнились сны, особенно донимавшие его в юности: он пытается бежать – от врагов – или, наоборот, догнать кого-то и не может, ноги не слушаются, он не может оттолкнуться как следует, и бег получается тяжелым, «подводным», мучительно медленным…
– Почему ты не сказал мне, что охотишься за моим отцом?!
