Юрий Валин - Десанты
Впереди была степь - темная, непроглядная. За спиной стреляли. Яша назойливым шепотом объяснял, как ему нужно подавать диски 'если що'. По лицу бил холодный дождь, Марина облизывала губы, падала, вставала, поднимала других, роняла карабин, поднимала его, искала и поднимала Яшкину доску... Ветви низкорослого кустарника, ставшие на холоде жестче стальной проволоки, раздирали руки и одежду. Потом под ногами захлюпало, зачавкало ( Десантники шли через заболоченную часть Чурбашского озера)...
- Стоп! Переобуться треба, - просипел Яша. - Потопим обувку. А у меня и так одна сапога. Папаше Лукичу-то что...
Сели на доску. Марина перемотала портянки 'папаше' Лукичу, разодрала запасную рубашку, намотала потуже Яшке и себе. Мимо брели люди. Все перемешалось, легкораненые, пулеметчики, связисты, все одинаково грязные, изнуренные до последней степени.
...Вода соленая, тяжелая как студень. Где по колено, где выше. Скользкая доска у Яши вырывалась, он падал, хватаясь за Лукича, оба с матом плюхались в воду - Марина здоровенных мужиков удержать не могла. Ползли, - черная соль лезла в рот, - плевались, вставали. Помог кто-то черный, неразличимый в темноте. Шаги, еще шаги, грязь... Рядом стонали и матюкались бойцы - эти, вроде и здоровые, но вот сил волочить пулемет не имели. Поминутно роняли - тело МГ уже в какую-то черную корягу превратилось. Старший пулеметчик ленты, навешенные на шею, всё пытался не окунуть...
Вроде мельчало - Марина запнулась, бухнулась на колени.
- То привычка, - сказал, задыхаясь, Лукич. - Мож, перекурим, а, хлопчики?
Топкое озеро кончилось.
Только сели, как впереди и правее вспыхнула стрельба. Яростная, короткая.
- Вот и посидели, - сказал Яша. - Двигаться нужно, а то змерзнем, та на фрицев наткнемся...
Снова вокруг были люди, оружие, хриплое дыхание. Волокли противотанковые ружья, цинки с патронами, гранаты. Падали, ставили на ноги, подпихивали друг друга. Марина споткнулась о вещмешок - да, вещи бросают, себя бы да автомат донести. Хоть с одним диском.
Сержанту Шведовой бросать было нечего. Вещмешок пустой оставила у озера - там и была-то рубашка запасная и мыло с зубной щеткой. В подсумках по две обоймы. Карабин никак оставлять нельзя. Штаны ватные? Нет уж, пусть в них, в родных, убивают.
Впереди снова стреляли, хлопали разрывы ручных гранат...
Мимо прошел кто-то из командиров - приглушенным голосом командовал 'подтянуться'. Дождь все моросил, люди брели на ощупь...
Окоп. Яшка поскользнулся, съехал в ловушку. Выбраться не мог - сил о доску опираться уже не было. Марина тянула за руку, потом сползла вниз, подпихивала. Едва выбрались. Лукич ждал, дал за 'сидор' ухватиться, встать...
Дальше. Пахнуло теплом. У остывающих углей плотно сидели бойцы. Дальше угадывался бруствер, за ним что-то с колесами.
- Батарею наши взяли, - прохрипел Яша. - Не ждали фрицы.
Кто-то тяжело пробежал мимо:
- Врач? Санинструктор есть?
Марина, застонала, поднимаясь: сначала на четвереньки, потом выпрямиться...
- Сюда, сестричка. Зацепила парня шальная...
Марине помогли спрыгнуть в траншею. Настил деревянный, площадка с ящиками, блиндаж - из снесенной взрывом двери воняло взрывчаткой и чем-то гавенным - не иначе, самой Германией.
Двое бойцов нагнулись над лежащим, - Марина пихнула ближнего в спину - обходить сил не было.
- Что?
- Да вот, в плечо его...
Лежал парень, скалился, ватник с плеча скинут. Разрезая гимнастерку, Марина подумала, что странный какой-то. Ну, да морда бритая, и вполне круглая, сытая.
- Вот, считай, первый бой, - жалобно сказал мордатый боец.
- Подсветите, кто-нибудь. Давай, подвинься на бок, - пробормотала Марина.
Подвинулся как-то странно, - всё к себе мешок угловатый прижимал. Бойцы прикрыли плащ-палаткой, на миг вспыхнул электрический фонарь...
- Что сияем? В блиндаж его занесите, - сказал кто-то смутно знакомым тоном.
- Да я сам, товарищ майор, - боец принялся подниматься, ухватил за лямку мешок...
- Иди уж сам-собой, Чашкин. Не забудем технику.
'Рация' - догадалась Марина.
В блиндаже вонючем все спотыкались с чертыханьем. Завесили дверь, вспыхнула пара фонариков. Под ногами валялись убитые немцы. Марина подняла измочаленный осколками табурет:
- Садись, Чашкин.
Ранение было слепым, кость, вроде бы, цела. Видимо, пуля на излете вошла.
- Жить будешь, - пробормотала Марина, привычно бинтуя. - Прочистят, зарастет мигом.
- Как неудачно-то, - морщился и вздрагивал круглолицый Чашкин.
- Что у вас? - в блиндаж шагнул офицер. - Так, Шведова, если не ошибаюсь?
- Я, - Марина оперлась локтем о табурет. - Ранение у вашего Чашкина не тяжелое. Надо бы пулю достать и канал прочистить хорошенько.
- Прочистим, - согласился майор. - А почему Чашкин мой?
- Тоже бритый, - машинально сказала Марина и села удобнее.
- Во контрразведчица, - сказал рослый боец в плащ-палатке. - Враз просекла.
- Отставить болтовню. Берите Чашкина, санинструктора и двигайтесь по маршруту к высоте. Только уже без случайностей. И вперед не лезьте.
- Товарищ майор, я... - начала Марина.
- Вы очень разговорчивая девушка. Сопровождаете раненого. Он нужен на высотах, в полном сознании, по возможности бодрый и готовый к работе. Приказ ясен?
- Да, - сказала Марина и вытянула ноги.
Майор ушел, бойцы возились, пытаясь надеть на охающего Чашкина ватник. Кто-то часто вздыхал в углу - посветили - немец с разодранной грудью.
- Тьфу, гадюка живучая, - сказал старший из бойцов. - Эй, подруга, вставай, выдвигаемся.
- Не могу, - чуть слышно сказала Марина.
- Чего? Вставай, говорю.
- Не могу. Хоть стреляйте, - чуть громче пробормотала Марина.
- Вот фокусница, - боец присел рядом, ослепил фонариком - Марина зажмурилась. Сил действительно не было. Даже к опрокинутой печке, от которой тепло шло, подвинуться не получалось.
Боец выключил фонарик, помолчал.
- Пять минут. И выходим. На вот, погрызи...
Марина сидела, грызла безвкусный шоколад. Во рту он таять не желал, сглатывался трудно. Бойцы негромко говорили, что-то о Солдатской слободке (южный пригород Керчи), о каком-то Юз-Ода (курган). Мелькал луч фонаря: сержант Шведова смотрела на немца, умирающий артиллерист на русскую девушку.
- Давай, глотни... - старший из бойцов сунул девушке фляжку.
Марина глотнула. Ой, ожгло. По горлу потекло жарко, рот разом наполнился сладостью шоколадной.
- Ну, подъем.
Снова шел дождь, штаны и телогрейка сто пудов весили, карабин на бок клонил и опрокинуть норовил. Наверное, шоколад с глотком того сладко-крепкого обманывал: сил не прибавилось, чуть теплее стало, зато усталость лишь острей ощущалось. Зато думать не надо - бойцы идут, старший сержант - Виктором его зовут - знает, куда ведет. Марина волокла ноги непослушные, раненого радиста за рукав на здоровой руке на всякий случай придерживала. Только непонятно, кто кого вёл...
Спуск... Грязь чугунными чунями к подошвам липнет. Подъем, ни зги не видно, бойцы ощупью о траву пытаются сапоги очистить. Сквозь зубы мычит радист - саднит ему плечо, пуля по кости ударила, пусть и не раздробила. Сзади - кажется далеко-далеко - стреляет, воюет плацдарм. Два десятка бойцов прикрытия под командой лейтенанта, да те, кто уйти не успел, да раненые, которым уходить сил не было - отвлекают. Сколь от Эльтигена отошли? Десять? Пятнадцать километров? Пулеметные строчки как швейные, рвутся, рвутся...
- Тебя как зовут?
- Сержант Шведова.
- Ага, сержант, значит. Ты, Шведова, за ремень мой возьмись. И тебе удобнее, и меня, если что, не завалишь.
- Я иду.
- Да вижу.
Ремень скользкий, но держаться удобно. Только перекашивается ремень - чехол с диском, гранаты. Зачем ему столько? Радист ведь. Рацию под плащ-палаткой сейчас Виктор несет - горбатый, здоровенный, автомат наизготовку. Второй сопровождающий ноги с трудом тащит - свой, эльтигенский. Откуда у людей сил столько?
Во рту сладко. У бати в погребе всегда две бутыли с медовухой стояли. У дядьки Сергея пасека была - меда дома хватало. С сестрой баловались, медовуху украдкой пробовали - дрянью казалась. Потом и вино испытывали, чего скрывать. До войны. Когда тепло было.
Пить хотелось. Сесть и никуда не идти...
...Еще балка. Впереди склон какой-то. Левее сараи или забор каменный.
Из темноты фигуры появились. Заговорили... 'Сесть, привести себя в порядок...'
Приводить в порядок сил не было. Марина, где упала, там и лежала. Рядом, вытянулся на спине, дышал тяжело радист. Нельзя ему лежать, застудится, даже не заметит.
- Чашкин!
- Я, - с трудом ответил радист.
Присели рядом двое - всё тот же майор, еще офицер с немецким автоматом. Кажется, контрразведчик дивизионный.
- Как самочувствие? - спросил майор, не обращая внимания на Марину.
