Стальной конвой [СИ] - Константин Павлович Бахарев
— В Урлютюбе, — повторил начштаба.
— Вот на полустаночке этом мы его и подождём, — Набоков принял решение. — «Кама», «Фантомас», «Чёрный бык» и «Акбаст».
— А зачем нам лошадиный поезд там? — удивился Ложкин.
— Не думаю, что они на снегоходах всё время гоняют, топлива маловато у них, брать его негде, — Набоков глянул на Меньшикова. Тот кивнул. Руслан продолжил: — Посмотрят, что и у нас своя конная армия есть. И неплохая.
— Ты командир, тебе решать, — пожал плечами Ложкин.
К вагон-салону «Акбаста», стоявшего у перрона малюсенькой станции Урлютюб, со стороны Иртыша приближалась конная кавалькада. На всадниках, уверенно сидевших на косматых лошадях, колыхались стёганые длиннополые куртки, на головах лисьи шапки. Рыжие хвосты свисали до лопаток наездников. У большинства из-за плеч выглядывают стволы автоматов Калашникова. Впереди на молочно-белом жеребце без оружия, с камчой в руке, видимо, сам хан Батырбай, коренастый, плотный, оскалившийся в улыбке.
У вагон-салона Набоков, Ложкин, Меньшиков, Левицкий. В шпалере двадцать стрелков — почётный караул.
Хан остановился метрах в десяти. Тут же слетевший с коня жигит взял его жеребца под уздцы. Звякнули на них серебряные украшения. Батырбай не спеша слез. И грянул оркестр. В сыром воздухе далеко разнёсся «Встречный марш». Кони захрапели, всадники принялись их успокаивать. Хан улыбнулся.
— Здравствуйте, товарищи! — чётко произнёс он и отдал честь, приложив правую руку к собольему малахаю.
— Здравствуйте, товарищ хан! — ответил Набоков, и протянул Батырбаю руку.
В салоне накрыт стол. Дышит паром варёная картошка, политая маслом и обсыпанная зеленью, в чашках солёные огурцы, измятые от лежания в бочке, но ядрёные и хрусткие. Тут же в прозрачном рассоле торчат алыми островками блестящие помидоры, с приставшими кое-где укропными веточками и желтоватыми дольками чеснока. На огромном блюде капустный салат — листья изрезаны тонкими полосками, перемешаны с тёртой морковкой, сдобрены уксусом, солью, постным маслом, сахаром и посыпаны зелёным лучком. Порезанный сыр отблёскивает под светом ламп, в чашках куски варёного мяса. Две эмалированные посудины залиты чуть дрожащим заливным из говяжьих ног. Рядом с мясом встывшие кусочки фигурно нарезанной моркови. На трёх сковородах дожидается своего часа, томится, исходя соком, солянка из нельмы, муксуна и судака, разжигая аппетит чудесными ароматами.
На полированном, играющем белыми бликами столе стоят кучками бутылки с прохладной водкой, коричневым ароматным коньяком тридцатилетней выдержки, минеральная вода, постоянно шипящий, как будто чем-то недовольный квас на сухарях из ржаного хлеба.
На кухне «Камы» оканчивали тушить лосятину. Уже добавили в кастрюлю, где мясо медленно кипело в приправленной картошкой и морковью подливе, помидоры, лук и перец. Пекли татарские эчпочмаки с гусятиной.
Маленькая станция Урлютюб, где раньше и поезда-то останавливались не больше, чем на минуту, вся как пропиталась ароматами отличной еды, и десятки бойцов конвоя и степные жигиты невольно глотали слюну.
На кухне «Чёрного Быка» готовили не столь разнообразно, но просто и сытно. Уже готова тройная уха, котёл гуляша, котёл макарон, огромный таз винегрета и несколько кастрюль компота. В сугробах стынут стеклянные банки с разведённым спиртом. Из походников и жигитов хана никто голодным и грустным не остался, даже осталось немало, и питья и закуски в этот вечер.
— Давайте о делах завтра поговорим, — предложил Батырбай, поднимая рюмку на тонкой ножке, с золотым ободком. — Сегодня просто расскажем, как жили-поживали, что нового в мире. Не против, мужики?
Набоков улыбнулся, переглянулся с Ложкиным, Левицким, Меньшиковым, Галимовым. Те тоже заулыбались, подняли свои рюмки, у кого с прозрачной водкой, у кого с янтарно мерцающим коньяком и кивнули головами. Сподвижники хана потянулись чокаться. По салону прошёл мягкий звон дружеских прикосновений хрусталя.
Выпили, закусили, ещё выпили.
— Я ведь майор пожарной службы, — хан наложил себе заливного и солёных помидор. — Как раз смену готовился сдавать, когда шарахнуло. Телефон в куртке лежал, разорвал её всю.
Рассказывал Батырбай знакомые истории. Мертвецы на улицах, мертвецы в домах, плачущие дети в детских садах. Растерянность, страх, погибшая родня. Истерика, потом забота о детишках, варить еду, ухаживать. Немногие уцелевшие. Обсуждения, что делать. Связи нет, никто ничего не понимает. И выживать. Выживать в холод, искать продукты, оружие, защищаться от стай собак, волков, прочего зверья, в том числе и двуногого. Батырбай, привыкший командовать расчётами спасателей, и принимать решения в огненном аду пожаров, не растерялся. Сколотил свою команду, жёстко навёл дисциплину и порядок.
— Я в Экибастузе жил, — пояснил он, закусывая водку солёными помидорами. — Там уголь. Вот на нём я и поднялся. Котельные везде есть, а угля нет. Правда, не сразу, а лет через двенадцать это дело пошло. Но сейчас я монополист.
Тут же выяснилось, зачем хану понадобились рабы. Уголь добывать. Машины-то поломались со временем, и как их не чинили, восстановить все не удаётся. Без ручного труда не обойтись.
С Хмариным до этого отношения были не очень.
— Бандит, жадный, обмануть может, — говорил хан, раскуривая трубку, набитую домашним самосадом невыносимой крепости и вонючести. Пришлось открыть пару окон в салоне. В них стали видны звёзды, бросавшие свой тусклый свет на белеющую степь.
— Я подумал, мне детей с ним не крестить, — Батырбай засмеялся. — А люди у меня хоть по человечески поживут. Рабочий день восемь часов, выходные, еды завались.
Уголь он поставлял в основном на юг, там поднялись, хотя и слабые ещё, ханства, эмираты, сатрапии.
— Там жить хорошо, тепло, всё растёт, — Батырбай развёл руками. — А у нас холодно бывает. Ничего, пусть богатства копят. У меня жигиты ещё подрастут, начну, как пятьсот лет назад, грабить их, пусть боятся.
Сидели ещё долго за столом. Уже под утро шатающийся Ложкин выглянул из дверей салона, к нему подошли стрелки и жигиты хана.
— Разбирайте их, — президент Евразии посторонился в тамбуре, давая дорогу мужикам, неловко шагнул, упал и тут же заснул.
