Дмитрий Казаков - Схватка призраков

Усеивающие их желтые, похожие на ладошки, цветы источали пряный аромат, а в тени царили прохлада и тишина. Флейшман откуда-то знал, что ему нравится там, хотя предыдущих визитов к этому месту вспомнить, как ни старался, не мог.

На тащившегося позади санитара Исаак привычно не обращал внимания.

В этой части лагеря не было протоптанных дорожек, так что идти приходилось, просто лавируя между деревьями. Флейшман обошел заросли невинно выглядящих, но на самом деле колючих кустарников, вышел на небольшую полянку — и нос к носу столкнулся еще с одним пациентом.

Тот был высок и мускулист, а на черном лице застыла открытая, детская улыбка.

Флейшман замер. Что-то странное происходило с ним, необъяснимая глухая тоска поднималась откуда-то из глубин души, а еще через пять минут он понял, что знает имя чернокожего — Фредерик Луа-Луа.

Желание гулять пропало. Развернувшись на месте, Исаак сделал шаг обратно к корпусу. Потом ему показалось, что наблюдающий за пациентом санитар держит в руке кнут, и тут же все исчезло.

Хуан Васкес обнаружил, что стоит посреди леса, и что сердце колотится как безумное.

«Опять это наваждение!» — с угрюмой злостью подумал он.

— С вами все в порядке? — поинтересовался санитар, подойдя ближе.

— Что-то мне хреново, — честно признался Васкес и позволил проводить себя до корпуса.

Внутри, в жилом блоке, его ждала встревоженная медсестра. В руке ее блестел полный инъектор. Васкес вздохнул и покорился неизбежному.

— Вот и отлично, — сказала медсестра, отводя инъектор от плеча Васкеса. — Вы сегодня вели себя хорошо!

— Я всегда веду себя хорошо, — пробурчал Васкес. Он смирился с тем, что болен какой-то гадостью, отравившей душу. Привык к ежедневным осмотрам, инъекциям и процедурам, сжился с провалами в памяти. Но с тем, что с ним обращаются как с идиотом, смириться не мог.

— Конечно-конечно, — тут же забормотала медсестра. — Я совсем не это имела в виду.

Васкес мрачно глянул на нее и отвернулся к окну, за которым потихоньку начинало темнеть.

Так и провалялся, пялясь в сгущающийся мрак, пока шорох открывшейся двери не известил о том, что привезли ужин. Без особой охоты поднялся, прошел в гостиную и изумленно замер, едва глянув на стол.

В самом его центре в ведерке со льдом красовалась бутылка шампанского. Из тех, что Хуан Себастьян Васкес, мусорщик из Мехико и раб с полей Альвхейма, видел только на картинках.

Вокруг расположились тарелки с разнообразной закуской, а на отдельном блюдце лежал кусок торта.

— Что это? — Слова пролезали через горло с ужасающим хрипом.

— Праздничный ужин, — сказала медсестра. — Сегодня же новогодний вечер! Я что, забыла вам сказать?

— Новый год? — Васкес невольно вспомнил, как проводил этот праздник на Земле, напиваясь до скотского состояния, как встречал Новый год под непрекращающимся дождем в джунглях Альвхейма.

Особой радости эти воспоминания не содержали. Васкесу нестерпимо захотелось напиться и подраться с кем-нибудь.

— Если хотите, я открою вам вино, — предложила медсестра.

— Спасибо, я сам, — отказался Васкес.

Когда она вышла, он подтянул к себе одну из тарелок и запустил в нее ложку. В сторону шампанского даже не глянул. Женщин и драки не предвиделось, а пить просто так, без цели уроженец Мехико не умел.

За ним пришли в неурочный час. В полдень, после процедур, когда пациентам обычно давали отдохнуть, дверь жилого блока открылась и внутрь шагнули двое незнакомых санитаров.

— Что такое? — удивленно спросил Камаль Ахмед. Он привык к распорядку, а это вторжение нарушало его довольно грубым образом.

— Пойдем, — сказал один из санитаров, тот, что повыше. — Тебя вызывают для особого собеседования!

Это кое-что объясняло, но не все: зачем присылать двоих санитаров не из его корпуса? Почему бы не провести собеседование вместе с остальными процедурами? Или прямо в жилом блоке?

Ответов на эти вопросы Камаль не знал и поэтому насторожился.

Его вывели из барака и повели к лагерной администрации. Камаль ни разу не был внутри, хотя во время прогулок несколько раз проходил мимо.

— А кто будет со мной беседовать? — поинтересовался он, но санитары лишь пожали плечами и ничего не ответили.

Внутри здания администрации, несмотря на царящую снаружи жару, оказалось прохладно. Камаль и сопровождающие прошли длинным коридором и свернули в заставленную стульями, просторную комнату.

Высокий санитар вытащил из кармана наручники.

— Это еще зачем? — удивился Камаль.

— Таков приказ, — вновь пожал плечами санитар. — Садись вот сюда...

Уроженца Селлаха усадили на стоящий у стены одинокий стул, ножки которого были привинчены к полу. Наручники сомкнулись на запястьях Камаля, а еще две пары понадобились, чтобы приковать лодыжки к ножкам стула.

— Сиди и не дергайся, — приказал высокий санитар и вслед за товарищем вышел в коридор.

Но в одиночестве Камаль находился недолго. Дверь открылась, и в комнату начали заходить люди. Бывший боец Армии Освобождения видел их в первый раз, а вот Виктор Зеленский знал биографию каждого наизусть: Петро Смолянич, психиатр-честолюбец; Марек Сагановски, «призрак», вот уже шесть лет находящийся в лагере; Лю Ван Тай, еще один оперативный агент Службы, сошедший с ума десять лет назад; Алина Джером, родившаяся где-то в дичайшей части Африки, дослужившаяся в СЭС до майора, а потом лишившаяся рассудка.

Последние трое, несмотря на то что официально числились в списках «сломанных», вовсе не выглядели безумными, да и одеты были не так, как пациенты, — в штаны и куртки из мягкой белой материи. Бывшие «призраки» щеголяли в полевой военной форме без знаков различия.

Последним в комнату ступил Джаспер Монро, ведя за руку еще одного человека.

В базе данных СЭС среди досье, помеченных «Лагерь», запись о нем располагалась в самом начале списка. Антон Михайлов являлся одним из первых обитателей «Островов Блаженных», и прибыл он на Меру чуть ли не сорок лет назад.

Ему должно было быть за семьдесят, но седые волосы оставались густыми, а тело — гибким и поджарым. Одежда старика не отличалась от одеяния Камаля, а на лице застыло выражение глуповатой растерянности.

Оставалось непонятным — зачем его сюда привели?

Этот вопрос, похоже, волновал не одного Виктора. Смолянич покосился на директора лагеря с нескрываемым изумлением и осведомился:

— А этого зачем притащили?

— Эх, доктор, — ответил Монро, посадив Михайлова на один из стульев. — Вы же знаете, что Антон — наш талисман и что без него мы не проводим ни одного серьезного дела.

— Ну как знаете. — Смолянич развел руками, всем видом показывая, что он к дурацким суевериям отношения не имеет.

На губах Сагановски появилась и в то же мгновение исчезла полная злого превосходства улыбка, а во взгляде Джером, обращенном на психиатра, промелькнула насмешка.

Ни то ни другое не заметил бы человек, не прошедший обучение «призрака».

— Ладно пикироваться, коллеги, нам нужно принять решение по важному вопросу, — сказал Монро, и Виктор ощутил, как в него, а точнее в Камаля уперлось пять внимательных взглядов.

Стулья были расставлены полукругом, так что сидящий у стены пациент был одинаково хорошо виден со всех сторон.

— Э... что вы от меня хотите? — спросил ощутивший неловкость Камаль. — В чем дело?

Ему никто не ответил. Монро открыл тонкую папку, что до сих пор держал в руке, вынул из нее листок и принялся читать:

— Виктор Зеленский, тридцать восемь лет. Уроженец Земли, по первой профессии — журналист, играл в любительском театре...

— Простите, а я тут при чем? — набравшись смелости, громко спросил Камаль.

— Помолчите, — с неудовольствием сказал Смолянич. — Сейчас решается ваша судьба!

Камаль сжался и испуганно притих. Он понимал, что находится среди врагов и что излишняя смелость, скорее всего, приведет к неприятным последствиям.

— Вербовщик Эрик Фишборн, — продолжил читать директор лагеря. — Выпуск школы на острове Грасьоса две тысячи двести девятнадцатого года, был лучшим на курсе. Работал под руководством Деметриоса Загоракиса, шесть успешных операций, пять лет назад получил капитана. И ни одного провала!

— Судя по всему, хороший агент, — медленно, растягивая слова, проговорил Сагановски.

Камаль вздрогнул, встретившись с его пристальным, изучающим взглядом. Первый раз на бывшего солдата Армии Освобождения Селлаха смотрели как на покупаемую на рынке вещь.

— Это понятно, — хмыкнул Смолянич. — Плохие обычно не доживают до того, чтобы попасть на Меру, они погибают во время проваленных операций!

Монро едва заметно сжал челюсти, в глазах зажглась и сразу же пропала ненависть.

— Коллега совершенно прав, — когда директор заговорил, голос его звучал спокойно, без каких-либо эмоций. — Не наше дело обсуждать качества кандидата. Мы должны решить, годен он или нет.