Виктор Ночкин - Дорога оружия (сборник)
Когда Мажуга выстрелил, все обернулись, хватаясь за оружие, но иловая корка уже успокоилась.
– Шо?
– Что такое?
– Почто стрелял?..
– Камень живой, с ножками, – объяснила Йоля.
Тощий ученик Аршака вприпрыжку поскакал к тому месту, где камень погрузился в ил, присел и стал разгребать пыль.
– А ему не опасно в ил лезть? – спросил Самоха. – Мальцу-то?
– И ему опасно, но не так чтоб, – непонятно ответил Аршак.
– И как это так?
– На нем кохар, вот на мне тож. – Старик показал пахучий мешочек, висящий на груди, приподнял на тесемке и повертел, чтобы все разглядели. – Энти штучки местные дикари носят, и их твари не трогают. Верней сказать, не трогают без причины, но если раздразнить, подранить там – то, конечно, любая тварь озлится, невзирая на кохар. Дух из этого кулька выходит особый или еще что, но помогает. Мой кохар очень сильный, я его с людоедского вождя снял, с которым у нас большая битвы вышла.
Чернявый ученик подбежал, тряся косичками, и вручил Аршаку тоненькую белую палочку. Старик взял ее двумя пальцами, повертел и поднял, чтобы всем было видно:
– Краб это был! Лапу отстрелили – он сбег. Кусается он так, что и ногу оттяпать может – взрослый если, а этот был молодой, любопытный, вот и сунулся под выстрел. Однако живым сбег и, как подрастет, сможет бед еще наделать. Стерегитесь, в пустыне нет ничего доброго. Все, что непонятно, – то и опасно. Что движется – то и опасно.
– А ежели не движется? – спросил какой-то каратель.
– Значит, затаилось, ждет случая. Тоже, стало быть, опасно. Я не шучу, не смейтесь. Кто сегодня смеется, завтра может крабов накормить. Падаль они уважают, вот что.
– Как звать твоего малого? – поинтересовался Самоха.
– А кто его разберет, волосатика смуглого! У дикарей имена такие, что не враз и повторишь. Я Угольком кличу, он отзывается.
Парнишка закивал, тряся косичками.
– Он что, из этих, из людоедов, что ли?
– Ага. Только его из племени выгнали, вот и пристал ко мне.
– За воровство небось и выгнали, – прошипела Йоля на ухо Мажуге. – За то, что воровать не умеет.
Потом стали рассаживаться по самоходам. Аршак занял место в трофейном сендере, который и возглавил походную колонну. За ним катили мотоциклетки, бронеход, другие сендеры, гусеничная башня. Замыкающим тоже был бронеход. Проводник заверил, что на такой большой конвой дикари напасть не посмеют, но если кто отстанет – быть беде. Опять же ехать нужно точно за ним – куда головной сендер, туда и остальные, так что пусть держатся колеи.
Начался марш. Сперва сендер с Аршаком катил довольно резво, потом скорость упала. Мажуга пояснил Йоле, что неподалеку от Моста более или менее безопасно, тварей распугали. В жизни же как? Охотник в любой миг может превратиться в добычу. И любая пустынная тварь, если зазевается, попадет на сковородку или в кипящий котелок. Другое дело, что не все съедобны… Зато дикари Донной пустыни, в отличие от тварей, ошиваются рядом с Мостом – здесь им, людоедам, самая добыча. Но на конвой оружейников они напасть не посмеют. А вот дальше пойдут места неисхоженные, дикие.
– Хотя, – добавил Ржавый, подумав, – это дорога к Кораблю, здесь частенько проезжают, так что дикарей опасаться нужно больше, чем гадов, которые в ил закопались.
– А что в том Корабле? Что он такое? Почему туда ездят? – Йоле было жарко и скучно, хотелось поговорить.
– Корабль посередине Соленого озера стоит, – принялся пересказывать Мажуга то немногое, что знал о конечной цели их странствия. – До Погибели корабль это и был, плавал по морю, которое теперь высохло. А сейчас там люди живут. Арсенал там, место такое, где оружием торгуют… Ну и Арена.
– А это чего?
– Людей и мутафагов стравливают для потехи. Многим нравится, нарочно приезжают поглядеть. Рынок оружия опять же.
– Незаконный? Вроде того, который мы разнесли?
– Мы? Хех… Ну да, вроде, только больше раз в пятьдесят. Народу на Корабле уйма, оружия полно, там каратели не развернутся. Придется Самохе как-то добром решать. Вот он и грустит заранее. Опять же пушку, орудийную платформу то есть, пришлось покинуть, а без нее в Корабль как попадешь? Он железный, обшивка там потолще, чем на наших бронеходах, да и качеством получше. Договариваться придется, чтобы выдали Графа.
– А сумеют договориться?
Тут Мажуга отвечать не стал. Похоже, его самого этот вопрос занимал.
Для ночлега Аршак наметил каменистую площадку, посреди которой ржавел невесть когда брошенный самоход. Проводник выбрался из сендера и велел пока никому не высовываться. Колонна остановилась в походном порядке – как ехали, так и встали, в линию. И ждали, покуда старик обойдет вокруг старой железяки, осмотрит место. Уголек носился за ним, переворачивал камни, заглядывал в каждую трещину, вскарабкался на ржавый самоход. Солнце уже опустилось к ровной линии горизонта, окрасило иловую корку в красный цвет. Плоскую равнину пересекли тени; теперь от каждого, даже небольшого камушка, тянулась длинная серая полоса.
Наконец Аршак позволил въезжать на каменную пустошь. Самоходы поставили в круг, по распоряжению проводника расстелили между машинами брезент.
– Вот по нему и гуляйте, – разрешил старик, – но лучше сидите на месте и на ил лишний раз ни ногой.
Уголек притащил капот от старой развалины, на этом ржавом стальном листе развели костер, там расположились проводники. Пушкари и верили старому, и сомневались – что ж тут опасного? Ни звука кругом, ни движения.
– Вот и радуйтесь, что ни звука, – отрезал Аршак. – Здесь все что угодно может смертью обернуться. Пустыня на вас смотрит – кого бы взять, выбирает.
Самоха строго оглядел карателей, снова напомнил, чтобы проводника слушались. Потом стемнело, тени, которые наподобие маленьких ночей таились под камнями, выросли, расползлись и слились в одну большую ночь. На фоне ярко-синего неба, утыканного звездами, силуэты боевых самоходов казались нагромождением черных камней. На башне собрали ветряк, запустили, включился прожектор. Тишина и безлюдье подействовали и на разбитных карателей – бойцы загрустили, никто не орал, не шутил и песен не распевал, как обычно бывает на привале. Поужинали и забрались в башню да в самоходы, задраив за собой люки – на этом тоже настоял Аршак. Только несколько человек заночевали в сендерах.
Йоля с Мажугой решили остаться снаружи, хотя Самоха и звал в башню. Игнаш боялся, что к девчонке ночью кто-нибудь из карателей сдуру полезет, а она просто не хотела в духоту и вонючий смрад, какой всегда стоит внутри боевых самоходов.
Прошла ночь спокойно, на башне часовые, часто сменяясь, глядели за округой, вертели прожектор. В центре, у ржавого остова старой машины, горел скудный костерок…
Под утро сделалось холодно, поднялся ветер. Йоля проснулась от того, что замерзла. Нащупала свернутый плащ – тот самый, в который поначалу велел нарядиться Мажуга. Развернула, стала укутываться, и ей почудилось какое-то движение среди складок. Она замерла, и тут же поднял голову Игнаш:
– Что?
– Та ничё вроде… Ай! Ай-й-й!
Йоля завизжала от боли, пронзившей правую икру, вскочила, запрыгала на сиденье. Тут же на сендер лег луч прожектора – каратели на верхушке башни несли караул на совесть, всполошились сразу. Мажуга выпрямился с кольтом в руке, заметил, как шевелится плащ, который Йоля уронила, и выстрелил в копошащийся комок. Выстрел разбудил карателей, заскрипели бронированные дверцы, раздались встревоженные голоса. Йоля ныла, зажимая пораненную ногу; между пальцами сочилась тонкой струйкой кровь.
Игнаш стволом кольта подцепил складки простреленного плаща, стянул в сторону – на пробитом пулей сиденье валялся краб. Пуля прошла сквозь самый центр круглого панциря, тварь подыхала, но еще вяло шевелила лапками и щелкала клешней. Мажуга распахнул дверцу и пинком вышвырнул дрянь на камни. Лапок у краба было пять, одной не хватало. И размером он был точь-в-точь как тот, которого Мажуга подстрелил неподалеку от Моста.
У прогоревшего, едва чадящего дымком костра встал Аршак, почесался, скинул одеяло. Разглядев краба, громко заявил:
– А говорил я: не нужно снаружи ночевать, лучше по самоходам запереться. Пустыня не шутит.
Уголек сел рядом и принялся усиленно тереть кулаками глаза, но Йоле показалось, что вредный дикарь не спал вовсе.
– Слышь, дядька Мажуга, а это он краба мне подсунул. Слышь, что ли?
– А ты как думала, заноза? Ты у него кошель сперла, а он так спустит?
– Я сперла? Я сперла? Да это он же сам первый!..
– А ты вторая.
– Я для всех, я для наших… для своих… – Йоля даже растерялась. Надо же, как дядька дело повернул: сперла!
– Ладно, не пищи. Давай ногу, погляжу. Ого… Ну, ты вот что, зубы стисни, будет больно. Если заорешь – всех разбудишь, весь лагерь сбежится на тебя глядеть.
Когда он промокнул порез смоченным в водке бинтом, Йоля только охнула – очень уж не хотелось, чтоб сбежались все.
