Максим Хорсун - Темный дом
– Гаечка! – выкрикнул Садовников и перекатился, высматривая, поднимет ли кто-нибудь из бандитов голову.
– Я ранена! – сообщила бывшая стажерка сдавленным голосом, а потом закричала: – Ой, кровь! Помоги мне, Костыль! Я, блин, твою мать, умираю!
Садовников матюгнулся. Вскочил на ноги, кинулся сначала к Румыну. Подцепил тростью автомат бандита и отшвырнул куда подальше. Сам Румын был жив: он хлопал глазами и часто дышал, зажимая две раны внизу живота. Кроме того, третья пуля раздробила ему ключицу. Садовников мысленно присвистнул: оказывается, он ни разу не промахнулся.
Далее сталкер переместился к Кабану. Но там было все глухо, Гаечка сработала чисто: толстяк лежал лицом вниз, и земля вокруг его объемистого пуза уже набухала от влаги.
И только затем Садовников склонился над Гаечкой.
– Кретин! – Она попыталась хлестнуть сталкера по лицу. – Из-за вонючего хабара! Всех сгубил!
Садовников задрал потемневшую футболку Гаечки, и сталкерша зашипела от боли, а затем разразилась отборной бранью. Пуля от «калаша» угодила бывшей стажерке под правую грудь, рана действительно была серьезной.
– Я пыталась тебе помочь! – продолжила пенять Гаечка. – Я бы не позволила им стрелять! Но ты, падла!.. Из-за вонючего хабара!
– Помолчи. Тебе нельзя разговаривать. – Садовников сунул руку Гаечке под спину, вынудив девицу снова зашипеть. Пальцы нащупали выходное отверстие раны. Кровь обжигала кожу, словно кипяток.
– Что там? – испуганно вытянула шею Гаечка. – Плохо дело?
– Да уж… Везучая ты… – Садовников подхватил с земли скомканную футболку Кабана, подсунул Гаечке под спину. – То я тебя отметил, то этот отморозок… Будешь вся в шрамах, как настоящий сталкер! – Он полез в рюкзак.
Мокрые и скользкие пальцы суматошно перебирали нехитрый скарб, оставляя везде следы, пока, наконец, они не наткнулись на пластиковый контейнер аптечки «АИ-4». Срок годности препаратов, правда, истек… недавно – лет пять-шесть назад, – но для армейцев все делали добротно, с большим запасом.
– Так, не вырубайся у меня! – прикрикнул Садовников, когда увидел, что Гаечка закатывает глаза. – Вот таблеточка, разжевываем и глотаем!
Сталкер сунул в рот Гаечки дозу кеторола. Бывшая стажерка честно попыталась разжевать, но через секунду принялась яростно отплевываться.
– Горькая…
Садовников тем временем прижал к ране на груди марлевую подушечку и начал разматывать бинт.
– Привыкла к сладенькому на службе у Штыря, – проворчал он, прикидывая, как бы получше наложить повязку. – Значит, не больно, если переводишь понапрасну мое лекарство.
– Гонишь, что ли? Еще как больно! – возмутилась Гаечка. – Сними лифчик, дышать тяжело.
– А вот это – всегда пожалуйста! – отозвался с наигранным энтузиазмом Садовников и сейчас же перерезал бретельки ножом, а потом сорвал пропитанный кровью бюстгальтер. На секунду задержав взгляд на груди Гаечки, Садовников отстраненно подумал, что он все-таки не маньяк и не извращенец, и что вид окровавленных сисек его нисколько не радует.
– Слушай, Костыль… – протянула Гаечка. – Забей-ка лучше мне «экзо», в кармане – заначка, на «косяк» хватит.
– Еще чего! – Он принялся делать повязку.
– Костыль! Пожалуйста! – Гаечка выгнулась дугой. – Мне так больно, блин! Я подыхаю! Неужели не видно? Пожалуйста! Это моя последняя, сука, просьба!
– Не лезь в бутылку, – буркнул, продолжая бинтовать, Садовников. – Я тебя вынесу. Ты не умрешь, я тебе не позволю.
– Да ладно! – Гаечка зло зыркнула на сталкера. – Ублюдок хромоногий! Дебил! Кто ты такой, чтоб мне указывать? Забей мне «косяк» или я за себя не ручаюсь! – Выкрикнув это, она принялась сдирать не до конца наложенную повязку.
– Ну что ты творишь! – возмутился Садовников. – Да ты больная на всю голову!
Гаечка рассмеялась: словно ржавое железо заскрипело.
– Ничего ты не знаешь, Костыль! Ты ничего обо мне не знаешь! Думал, на хорошую девочку запал? Ты не только хромой, но и тупой! «Косяк» мне сейчас же или я за себя не ручаюсь!
– Ладно-ладно! – сдался Садовников, пока идиотка не сорвала бинты. Он вытащил из заднего кармана джинсов Гаечки смятую пачку «Беломора» и початый пакет с «экзо».
До этого момента забивать «косяки» ему не приходилось. Наркота просыпалась между дрожащими пальцами, сеялась на землю.
– Что ты там копаешься? – ворчала Гаечка. – Смерти моей, сволочь, хочешь? Давай быстрее сучи ручонками своими кривыми!
Заканчивая с «косяком», Садовников внезапно понял, что за ним пристально наблюдает Румын.
– Чего вылупился? – спросил сталкер, маскируя грубостью внезапно нахлынувшее чувство вины и досады: ведь это именно он нашпиговал живого человека свинцом.
– Ничего, – ответил Румын, а потом облизнулся и спросил: – Слушай, а у тебя еще есть обезболивающее?
– Должно быть, – буркнул Садовников, раскуривая «косяк»; пряный дым «экзо» ожег носоглотку.
– А можешь подогнать таблеточку? – попросил Румын.
Садовников сунул чадящую беломорину Гаечке в губы, затем выудил из пенала пару таблеток кеторола. Румын открыл рот, точно птенец, ожидающий от мамки червячков. Получив дозу, бандит заработал челюстями.
– Спасибо, – проговорил он.
– Не за что. – Садовников принялся собирать рюкзак.
– Слушай, Костыль… – Румын замялся. – А чего ты с ней возишься? – поинтересовался он смущенно. – Она ведь – сучка редкостная, всех имела в виду. Правда, Гаечка?
Гаечка не ответила. Она жадно курила. В ее груди булькало, из раны сквозь бинты просачивался белесый дымок. Садовников тоже ничего не сказал, только смочил саднящую после «экзо» глотку водой и забросил флягу в рюкзак.
– Я вот что подумал, Костыль, – продолжал тем временем Румын. – Зачем тебе ее вытаскивать? Благодарности от нее все равно не дождешься. Еще и подставит, к бабке ходить не надо, и так понятно. А то и сама пальнет в тебя, как почувствует, что ты больше не нужен.
– И что ты предлагаешь? – спросил Садовников, но не потому, что его сильно заинтересовали речи Румына, а чтобы не нервировать обреченного человека.
– Вытащи меня! – горячо проговорил Румын. – А я в долгу не останусь! Все, что есть, – отдам! Бабла у меня прилично, заначку давно собираю.
Садовников хмыкнул и покачал головой.
– Понимаешь… – протянул он, все еще ощущая мерзкий вкус «экзо» во рту. – Не по-джентльменски это, не по-человечески вообще. Она хоть и дура, но все-таки дама. А ты первый стрелять начал…
– Да – первый, – не стал отрицать Румын. – Дураком был, каюсь. Прости меня, братка. Видишь, ты меня конкретно наказал. Я больше не буду.
Гаечка снова рассмеялась.
– Хорош гнать, Румын! – сказала она. – Твоя песенка спета! И не пудри мозги моему сталкеру!
– Заткнись, коза! – заорал Румын и заерзал на месте, прикрывая раны ладонями. – Сейчас я до тебя доберусь! Шкуру спущу!
– Сам заткнись! – взвизгнула Гаечка, затем загребла в ладонь земли и сухой травы и швырнула в сторону бандита.
– Послушай меня, старик, – продолжил Румын. – С таким ранением я еще какое-то время поживу, ведь пацан я был здоровый, спортом занимался. Примерно сутки у меня есть. За это время ты сможешь дотащить меня Периметра. Гаечку ты донесешь тоже – базара нема! – но баба – есть баба, силенок у нее поменьше, к тому же она – наркоманка конченая. Сдохнет на полдороге, это я зуб даю!
– Да пошел ты! – окончательно вышла из себя Гаечка. – Костыль, скажи ему! Костыль!
Садовников, открыв рот, смотрел, как при свете звезд, зажав под мышками большие пальцы и высоко вскидывая босые ноги, выплясывает зажигательный еврейский танец мертвый Кабан.
– Костыль! – в два голоса завопили Гаечка и Румын, и только тогда Садовников очнулся. Кабан лежал в луже крови и нечистот, как ему и полагалось.
Сталкер сплюнул, ощущая тошноту.
– Да как вы вообще курите эту гадость! – в сердцах проговорил он.
– Я вот реально говорю, спаси лучше меня! – Румын лежал, приподняв голову, и с надеждой смотрел на сталкера. – У меня деток двое. Две дочки. Век тебе добро помнить будем. А кто такая Гаечка? Паразитка, вошь лобковая. Я ее сразу выкупил – падла она, Костыль! Плевка не стоит! Мразь!
Садовников с сомнением поглядел на девушку-сталкера. В темноте ее груди белели, словно мрамор. На губах была легкая улыбка Джоконды. А еще Гаечка делала странные пассы руками, точно перебирала перекладины невидимой лестницы.
– Я над тобою кружу… над тобою… кружу… – шептала она.
– Видишь, – назидательно заметил Румын. – У нее приход. Ей и так хорошо, умрет счастливая. А я еще пожить хочу.
Сталкер подошел к Румыну, присел рядом на корточки.
– Возможно, ты и прав, но ничего не выйдет, – сказал он со вздохом. – Попробую спасти ее, потому что так решил.
Румын заулыбался, снова заерзал, закачался по колкой щетине сухой травы.
– А ты подумай еще раз! – попросил он заискивающе. – Я чувствую в тебе сомнения, старик!
