Антон Демченко - Киты по штирборту. Второй шанс
— Ага, решил стать самым молодым штурманом на флоте? — Рассмеялся я.
— Точно. А что? — Комично нахмурился Горский. — Чем я хуже твоей сестры? Она‑то, в восемнадцать штурманом стала, да ещё и на «ките». Не знаю, получится ли у меня так же, но уж закончить штурманское раньше её, я точно смогу!
— Горский! Приготовиться Завидичу! — Выглянувший из кабинет, секретарь огласил следующего идущего «на Голгофу» и я пожал своему новому знакомому руку.
— Ни пуха, Михаил.
— К чёрту. — Тот тряхнул головой и, махнув рукой, решительно шагнул к двери.
Честно говоря, слова Горского заставили меня задуматься о вещи, которую до сих пор, я в своих планах просто упускал. Дирижабли, руны, капитанский патент… это всё замечательно. Но без команды, даже самый лучший дирижабль так и останется лишь кучей красиво собранного металла, и в воздух не поднимется. А где взять эту самую команду? Собирать с бору по сосенке, в местах типа той дыры, в которую превратился мой Меллинг? Вот уж, нет… Команда у меня будет небольшая, и не хотелось бы в один прекрасный день, отправиться вниз головой с собственного корабля, только потому, что собранные в команде проходимцы решили попиратствовать вопреки воле капитана и владельца. Хм… Значит, нужны доверенные люди. Вопрос в другом. Где их взять?
Ответ один. Искать. Благо, время у меня ещё есть, и немало.
— Завидич! Приготовиться Колычеву.
Пора. Моя очередь.
— Кирилл Завидич… ваши документы, пожалуйста. — Бросив на меня короткий взгляд, приказал директор, он же Глава комиссии, обширный господин в чёрном вицмундире. Ухоженные усы, седая, тщательно расчёсанная раздвоенная борода, высокий лоб и усталый взгляд над стёклами пенсне. Ну, прямо образец достойного директора уважаемого учебного заведения… середины прошлого столетия. Впрочем, о чём я? Он и есть такой директор. Разве что, во времени немного заблудился. Лет так на шестьдесят…
— Кирилл, почему вы не форме? — Раздалось кряканье слева от директора. Издавал его невзрачный тип в таком же чёрном вицмундире, что и Глава комиссии, только шитьё на лацканах было не серебряным, а золотым. Представитель комитета Попечения учебных заведений, должно быть…
— Я не являюсь учащимся этой гимназии. Был на домашнем обучении. — Ровно ответил я.
— Домашний мальчик, а? — Прищурился комитетчик, почему‑то глянув на меня с явной неприязнью. — Что ж, посмотрим, чему вы смогли научиться, не отрываясь от материной юбки.
Сказал бы я тебе о материной юбке, глиста в кителе, так ведь не выдержишь, развалишься…
— Могу я взять билет? — Повернувшись к директору, начисто игнорирую представителя комитета. Глава комиссии, бросив короткий взгляд на соседа справа, пухленького господина в штатском, лениво следившим за происходящим, получил от него не менее ленивый, едва заметный кивок, и повернулся ко мне.
— Прошу, Кирилл Миронович. — Нарочито вежливо проговорил директор, указывая на лежащие на столе листы с заданиями… перевёрнутые, разумеется. Поблагодарив, беру листок и отправляюсь за парту… Четыре задания и один вопрос, на который нужно будет ответить устно.
На то, чтобы выполнить письменную часть у меня ушло двадцать две минуты, ровно. И я оказался не единственным таким… живчиком. Горский явно уже закончил со своим билетом, и теперь лениво пялился в окно, за которым торжествовало наступающее лето. Но весна пока не сдаётся. Хоть уже и конец мая, но холодный речной ветер и то и дело хмурящееся небо настойчиво не рекомендуют появляться на улице без плаща и зонта.
А нет, решил идти «сдаваться». Я проводил взглядом поднявшегося из‑за парты Михаила… что ж. Я тоже не буду терять времени. Пойду за ним.
Это было верное решение. Чёртов комитетчик промурыжил меня добрых двадцать минут, бомбардируя дополнительными вопросами, пока билет вдруг не оказался в руках толстячка, который, всё с тем же ленивым видом, не обращая никакого внимания на обжигающие взгляды и кривящиеся в шипении губы комитетчика, вывел на моём билете и в табеле «превосходно» за устную часть ответа. Приколол билет к листу с моей работой и поднял на меня взгляд.
— Результаты письменной части узнаете после обеда. И… спасибо, Кирилл Миронович, порадовали старика. Отменное понимание материала… порадовали, да… Ну, ступайте.
Глава 8. Слова и дела
Отстрелялся… последний экзамен, или как тут принято говорить: «испытание», сдан. Ох и попил у меня крови этот чёртов комитетчик. На каждом предмете валил. Чуть ли не загонную охоту устроил, язва такая. И всё равно не у дел оказался. Спасибо хорошей памяти и… ускорению мышления. Правда, после каждого экзамена, из кабинета я вывалился взмыленный и уставший. Трудно так часто переключаться из обычного режима в ускоренный и обратно. Вот и сейчас, устало полюбовавшись на очередное «превосходно», закрывшее последнюю свободную строку в табеле, я привалился спиной к стене и тяжело вздохнул. Голова гудит, как колокол…
— Ты как, Кирилл? — Горский «отстрелялся» раньше и уже привычно дожидался меня у дверей экзаменационного кабинета. Как‑то так сложилось, с самого начала этой эпопеи с испытаниями, что мы стали дожидаться друг друга после очередного испытания… Нашли друг в друге достойного собеседника, ха… — Кирилл…
— Хм? — Я открыл глаза и уставился на приятеля. — Да, всё в порядке. Отхожу от боя.
— Это да… Гонял тебя Трезуб знатно, аж тут слышно было. — Покивал он. — Не повезло, что в этом году он от комитета в выпускающую комиссию вошёл. Зуб у него на «домашних».
— Тогда уж, три зуба… исходя из фамилии. — Фыркнул я, нехотя отлипая от стены. — А с чего он так неровно дышит к нашему брату, не знаешь?
Горский замялся. Что, неужели не знает? Не верю… за прошедшие две недели я уже успел убедиться, что познания Михаила просто бескрайни… когда касаются окружающих людей и событий в нашем тихом пригороде.
— Да была там какая‑то тёмная история… я, честно говоря, не интересовался. — Промямлил Горский.
— Ну и чёрт бы с ним, с этим «господином коллежским секретарём». — Отмахнулся я. Накатила волна расслабления. Организм осознал, что я больше не собираюсь изматывать его многочасовыми зубрёжками, и теперь радовался предстоящему отдыху… — Михаил, у тебя какие планы на остаток дня?
— Хм… вообще‑то, отец хотел пригласить тебя на ужин… — Протянул он и, наткнувшись на мой недоумённый взгляд, пояснил. — Фонарик помнишь? Очень он батюшку заинтересовал.
Фонарик? А, ну да, помню, как‑то в ходе очередного спора с Михаилом, по поводу руники, использовал свою поделку в качестве примера… да так и забыл забрать его у Горского.
— И чем он ему так приглянулся? — Поинтересовался я.
— Вот уж не знаю. — Развёл руками Горский, но тут же спохватился… — в смысле, отец говорил что‑то о двух «пустых» режимах, но мне было не до того, так что в детали я не вникал.
— Понятно. — Кивнул я. Вот ведь догадливый Иван Фёдорович… это ж он, получается, не смог разобраться с инфракрасным и ультрафиолетовым свечением. Хм… Ладно, раз пригласили, схожу, хоть познакомлюсь с мировой знаменитостью. Не шучу. Его действительно знают не только в Новгороде, но и в Европе и на востоке, что ближнем, что дальнем… даже очерки его за рубежом печатают.
Добравшись до дома, уже стоя у калитки, я заверил Михаила, что не забыл о приглашении и обязательно загляну в гости в восемь вечера, после чего распрощался с приятелем.
А дома меня ждал скандал… Это Хельга каким‑то образом узнала, кого именно прочат юнцом на «Феникс» и, сорвавшись со службы, явилась домой, чтобы устроить «подлым заговорщикам» большой бэмс.
Крики на тему «почему не предупредили?!» и «как вы могли?!», постепенно превратились в выспренную речь том, что она де, «не нанималась нянькой к строптивому необразованному мальчишке, и не намерена вытирать сопли мелкой помоечной…» Вот тут всё и заглохло.
— Договаривай, Хельга… — Попросил я, опершись плечом на дверной косяк. — Мелкой помоечной крысе… ты же это хотела сказать?
Дядька Край… всё не привыкну называть его Мироном, как следовало бы, смачно сплюнул прямо на ковёр гостиной, смерил дочь разочарованным взглядом и молча вышел из комнаты.
— Рик… Кирилл… — Тихо забормотала Хельга.
— Продолжай. Что замолчала? — Поинтересовался я. — Это же правда… я, действительно, крыса, только не помоечная, а «трюмная». Так нас называли горожане, вахтовики и поселившееся в Меллинге отребье, ищущее контракта. Хотя сами они, пожалуй, хуже крыс. У них был выбор, уехать или остаться в той бочке дерьма, в которую превратился Меллинг, и жить по новым, откровенно людоедским законам. У меня такой возможности не было. Близкие мертвы, документов нет, а твоему отцу, уж извини, в начале этой эпопеи я не настолько доверял, чтобы поселиться с ним под одной крышей. Да и сам он тогда, почти тут же угодил в гарнизонную тюрьму и вышел оттуда только через месяц. За это время я успел организовать себе вполне приличное жильё… нашёл заработок. Непрестижный, да… зато честный. Извини, возможности жить на полном пансионе в каком‑то училище, спать на чистых простынях и кушать трижды в день, заодно получая уважаемую профессию, у меня тоже не было. Но я справился… своими силами. Заметь, я никого не грабил и ничего не воровал, хотя мог бы, наверное. Что может быть проще, чем подстеречь какого‑нибудь нажравшегося матроса в тёмной подворотне, пристрелить его и забрать лопатник? Но нет, вместо этого я ползал по ржавым остовам «китов», в любую погоду, в жару и холод, корячился, искал что‑то, что может принести мне честный доход. Ты знаешь, каково это, просидеть в двадцатиградусный мороз четыре часа в железном ящике размером метр на три, пытаясь снять чудом уцелевший купольный датчик давления? Я знаю. Наловчился, научился. Работал, и смог сам обеспечить себе всё то, что ты получала на блюдечке с голубой каёмочкой. Одежду и чистую постель, толковые инструменты и оружие… не поверишь, у меня «дома» даже ванная и тёплый клозет были, их я тоже сделал своими собственными руками. И имущество своё я отстаивал сам… вполне успешно. Так, кто кому сопли должен вытирать? Ты, выросшая на всём готовом, не знающая, с какой стороны браться за гаечный ключ или нож, собираешься приглядывать за мной? Смешно. «Трюмная крыса» меньше всего нуждается в присмотре домашнего ухоженного котёнка.
