Мутация. Начало - Денис Леонидович Ранюк
Очень часто заболевание развивалось с ураганной скоростью, буквально за часы. Только спустя несколько дней выяснилось, что на скорость мутаций как-то влияет температура окружающей среды. То есть, заболевший быстрее превращается в тварь, находясь в тепле. Многие из родственников, кому удалось выжить после общения с мутантами, отмечали, что перед тем, как измениться, те подолгу принимали горячие ванны. И только спустя еще неделю удалось убедить остатки руководства городом, отключить горячую воду повсеместно. Но это не помогло, а лишь оттянуло момент превращения человека в смертоносную тварь.
Люди продолжали заболевать. Все больницы были переполнены перепуганными пациентами, которые знали, что их ждет. Точнее, подозревали. Потому, что реальной картины их дальнейшего будущего, никто им не раскрывал. Хоть все было достаточно просто. Пациента, близкого к последней стадии заболевания усыпляли, обездвиживали и, по возможности тихо, увозили из больницы. Кого тащили по институтам, где в лабораториях проводились массовые вскрытия мутантов, а кого и сразу в могильник за городом. Перед тем, как скинуть безжизненное тело больного в яму, его голову пробивали острым прутом. И все. Был человек, и нет человека. Очень быстро и эффективно.
И страшно. Особенно тем, кто работал на «утилизации». Ведь они тоже заболевали. Только, в отличие от простых граждан, четко представляли, что их ждет. Тут возникали проблемы. Люди, осознававшие свою обреченность, бежали подальше. Многие на последок пускались во все тяжкие. Кто-то грабил магазины, кто-то угонял дорогую машину, но были и такие, кто мстил недругам за причиненную когда-то обиду.
Многие продолжали надеяться на лучшее. Либо лекарство изобретут, либо болезнь сама исчезнет, мутируя в безопасную форму (таких обещаний была масса в самом начале), либо военные всех спасут.
Не спасли. Точнее спасли, но далеко не всех. А все потому, что им просто некуда было возить спасаемых. Как это у нас бывает, в понедельник 27 июня объявили о массовой эвакуации граждан в специальные накопители, а уже на следующий день стало понятно, что накопителей никаких нет. Это просто функционерские жополизы наобещали начальству, что все будет сделано в лучшем виде, а сами спихнули проблему на и так задыхающиеся стационары. Издали приказ и всё — дело сделано. А как этот приказ будет выполняться, никого не волнует. В больницы везли всех, и больных, и здоровых людей, которых вояки эвакуировали из густонаселенных районов города.
Главные врачи и нач. меды стационаров пытались уволиться, но им открыто пообещали смену кабинета на тюремную камеру. И все умолкли. Хорошо, хоть те же вояки понаделали палаток во дворах стационаров. Потому что в больничных палатах места давно кончились. Даже в коридорах. И за полевую кухню с относительно неплохим снабжением спасибо. В остальном у людей была одна радость, что сейчас не промозглая питерская зима, а довольно сухое, ласковое лето.
Все стационары «выли» по-своему. Всем было тяжело. Но больше всех досталось, конечно, институту скорой помощи. Его кубический корпус буквально ломился от пациентов. Пришлось распечатать и хоть как-то подготовить к приему больных обширные подвалы. Очередная комиссия в уме посчитала, что институт способен вместить чуть ли не половину города, вот сюда и везли отовсюду. Вереница из «скорых», нескончаемой змеей ползла по Фучика и Будапештской. И, как все другие больницы, Институт столкнулся с уникальной проблемой: врачам некуда было выписывать пациентов. По сути, все выписывающиеся просто меняли свой статус с пациента, на проживающего. Им выделялась раскладушка, тарелка, ложка и кружка. Если повезет, дадут подушку. И все! Добро пожаловать в новый дом! А кто пытался возмущаться или, не дай боже права качать, того отсылали в отдаленную палатку с усиленной охраной. Дом для неблагонадежных.
Обо всем этом, или почти обо всем думал сейчас Виталик Баженов. А причиной подобных мыслей было то, что он трудился фельдшером на «скорой». И за последнюю неделю ему удалось поспать часов двадцать. Может, чуть больше. Но не сильно.
В таком режиме, мозг начинает работать по-особому. Первыми отключаются эмоции. Все события воспринимаются, как что-то абстрактное. Ни любви, ни тоски, ни жалости, как говорили в одном дурацком фильме. Притупляется страх и напрочь вырубается чувство самосохранения. И, как итог, сильно ослабляется реакция.
На этом многие погорели. Заходили в квартиры без опаски и нарывались на неприятности, которые кому-то стоили жизни. Раньше пациенты врали диспетчеру 03, придумывая себе несуществующие жизнеугрожающие симптомы, чтобы «скорая» приехала поскорее. Теперь же, наоборот, скрывали симптоматику, которая у них была, опасаясь, что медики не приедут. Или приедут, но с полицией, которая последние дни стала быстрой на расправу.
Интернет пестрел сообщениями, в которых мед. службы и полиция сравнивались с фашистскими карателями. Особенно последние. «Моего сына застрелил полицейский, хотя его можно было спасти», «Они приехали, выломали дверь в комнату и убили маму», «У мужа утром появились симптомы, он закрылся в ванной, чтобы нас не пугать, я вызвала «скорую», а они приехали с полицией… эти козлы застрелили моего Колю прямо в ванной». И все в таком духе. Люди врали, исходя из каких-то личных мотивов или, руководствуясь советами из сети. Ситуация осложнялась еще и тем, что задержки вызовов доходили до двух суток. Многим этого хватало, чтобы полностью переродиться, сожрать кого-то из родственников или соседей.
«Модернизируемая» годами скорая помощь оказалась не в состоянии оперативно реагировать на лавину вызовов. Главный врач на местных телеканалах заявил, что увеличил количество машин, но по факту, на этих машинах некому было работать. Половина из них стояла у заборов подстанций. Этот сытый товарищ и раньше утопал в своем дешевом популизме. Он отчаянно рвался наверх, и ему плевать было, что его подчиненные работают в казарменных условиях. Ложиться до 22:00 нельзя, прием пищи запрещен, если есть вызовы (а они могли сыпаться целые сутки), сокращал машины, а те, что оставались, переводил на так называемый короткий график, чтобы не платить за ночную работу. Он создал обстановку, в которой одна бригада работала за три, а на любую критику отвечал выговором и вереницей проверок. Известная в руководящих кругах фраза: «не нравится — увольняйтесь», из его уст слетала с частотой пулеметной очереди.
